Королевский двор ждал, затаив дыхание. В любое утро, со дня на день, серые листки с новым именем стаями птиц разлетятся по улицам Парижа, передаваемые из одних рук в другие. Каждый узнает очередное имя виновного, за которым тут же придут, чтобы отправить в Бастилию и забыть – временно ли, навечно ли, пока кандалы не сотрут кожу на запястьях до самой кости. Все ждали. Кто-то желал новых сплетен, тем для обсуждений, о которых будут перешептываться, скрываясь веерами, придворные дамы или уличные торговки, не столь кокетливые в своих обсуждениях. А кто-то предвосхищал неминуемую грозу – их не так много осталось, нераскрытых имен. И они ждали больше прочих. Ждали и боялись, внутренне трепеща, когда некоторым утром на памфлетах, изукрашенных ядовитыми, броскими фразами, будет спрятано одно из их имен. Нет никаких сомнений, о, право слово, ни одного, что король будет в числе первых, кто прочитает. И едкий пасквиль, вышедший из-под пера Клода ле Пти, станет погибелью очередного из перечня в тринадцать имен. Чертов писака, этот Отверженный Поэт, которого не могла отыскать полиция Парижа – возможно, не так и старались? Даже после того пикантного, признаться, сочинения о любовнице самого короля, когда были брошены все силы на поиски, автор не был обнаружен. Ни следа, ни единой даже зацепки, где он бы мог быть, это ли не позор. Только опозоренная бедняжка Ла Вальер, на которой не было лица и в лучшие ее дни, что уж говорить о теперешних временах, да разгневанный король, которому не на кого было обрушить свою ярость. И не то чтобы никто, ни одна живая душа, не знал об их тайной интрижке за спиной несчастной королевы, в спальне которой король отныне появлялся совсем не так часто, как полагалось. Многозначительные взгляды в сторону Ла Вальер как бы гласили, что ни один секрет не остается таковым в стенах Версаля. Но как бы эта тема ни была всем интересна, она не могла держать умы вечно, а потому ее непременно сменила бы новая, не заставившая долго ждать – какая-нибудь случайная интрижка, застуканная в кулуарах. Что и говорить, не самое редкое явление, и все же.
Однако, одно дело быть уличенным в супружеской неверности, совсем другое – в разгульной ночи, повлекшей за собой куда больше событий, если угодно так сказать. И если какую-то досадную мелочь, вроде измены, не столь страшно предать огласке, да и к тому же, неизвестно, коснется ли перо этой оплошности, но в этот раз, увы, все было предрешено. Откуда бы Клод ле Пти ни получил список из тринадцати имен, каждый глубоко убежден, особенно те, кто в этом списке находился, – всех их вытащат на свет из той тени, в которой теперь хотелось укрыться, продолжая держать лицо, будто ничего не произошло.
И герцог де Лозен был там. Не только среди непосредственных участников событий в таверне "Красная маска", которая отнюдь не была первой на пути их следования, но, очевидно, стала последней, но так же и в то утро, когда пол под ногами короля оказался усеян серыми листками, отпечатанными в какой-то парижской типографии – казалось, чернила не успели еще застыть, впитываясь в рыхлую бумагу. Не лично, события описали ему уже вечером, слишком подробно и в красочных деталях, когда с застывшей на лице учтивой улыбкой он явился к вечерней прогулке в садах Версаля, беспробудно отсыпаясь все то время в своих покоях и едва ли помня, как удалось до них добраться, последствием чего до сих пор являлся бивший изнутри набат, сопровождавший все изумленные сплетни, выкладываемые фрейлинами, что вертелись рядом. Не то чтобы его отсутствие было кем-то замечено. Надо полагать, было совсем не до того, чтобы пересчитывать присутствовавших. Завидев маркиза де Варда, многозначительно смотревшего в его сторону, герцог любезно откланялся, не забыв кокетливо поцеловать протянутые ему тонкие пальчики Мари-Аньес де Сансе, которая шутливо ударила его закрытым веером в ответ.
- Вы уже слышали о ... неприятности, случившейся с Бриенном? – де Вард презрительно скривил губы, проговаривая свой вопрос с некой заминкой, как будто не хотел заявлять вслух о своем непосредственном участии. И был абсолютно прав. Даже если казалось, что рядом нет ни души, кроме собеседника, наверняка в одном шаге поблизости прячутся чьи-то навострившиеся уши.
- Слово здесь, слово там, – Пегилен ответил так же уклончиво в такт, небрежно бросив, – Кажется, ему не стоит ожидать скорого возвращения ко двору, променяв его на стены Бастилии.
Он быстро оглянулся как бы невзначай, проверяя, не стоит ли кто за его плечом. Чужое присутствие мерещилось каждую секунду.
- Как скоро наш любезный друг явит миру имена остальных присутствовавших в том безобразии в надежде на снисхождение, по вашему мнению? – он понизил голос, но Вард все равно нервно дернулся.
- Стоит отдать ему должное, на прямой вопрос короля Бриенн ответил молчанием. С кем бы он ни был... – и вновь скривился, – Он не назвал их даже своему сюзерену. Но не думаю, что остальные от этого в безопасности.
И Вард оказался прав. Всем сердцем можно было надеяться, что дальше Бриенна дело не пойдет, но увы, надежда потерпела сокрушительное поражение, когда на следующее утро была отменена запланированная охота в Булонском лесу, потому что глава Королевской охоты д'Олонн отправился следом в Бастилию к уже имевшейся там компании. Тогда же Париж узнал, что в следующие дни им раскроют имена остальных присутствующих, оставив на конец интригу. И смутно герцог де Лозен догадывался, о чем будет идти речь. Как бы пьян он ни был в тот вечер, но происходившее осталось в его памяти практически полностью, и на десерт явно предполагалось имя брата короля, которому совсем не везло с ближайшим окружением, начиная с его любовницы и заканчивая – вот ирония – родственными узами, подпорченными искушениями их времени.
Красная маска, владелица которой тонкой рукой срезала его собственную, чтобы увидеть лицо, застыла в памяти. В скором времени и он, Пегилен, станет действующим лицом разлетающихся по улицам Парижа и коридорам дворца памфлетов, и даже то, что он любимчик короля, его больше не спасет. За громкими, провокационными шутками, слегка более острыми, чем обычно, за показным весельем прошел день, встретивший ночь, в которую де Лозен, скрываясь под суконным плащом, так не похожим на привычные наряды, приветствовал на грязной улочке перед статуей святого, которая открывала дорогу к нищему кварталу парижского дна. Даже в поиске приключений и в компании отъявленных придворных он не стал бы здесь появляться, рискуя распрощаться с жизнью и своим кошельком, после чего ему не оставили бы на память даже кружев на манжетах. Под плащом была укрыта шпага, которая вселяла немного уверенности, хотя и стоило понимать, что от бродяг она не спасет, если те решат накинуться толпой. Заберет с собой на тот свет одного, второго, или пятерых, если очень повезет, но явно не более того.
Среди придворных были те, кто пользовался, с позволения сказать, услугами от парижского дна, даже среди особо высокопоставленных лиц, и парой  наводящих вопросов к отловленному мальчишке-слуге одного из таких завсегдатаев Двора чудес с угощением в виде пары ливров помогли определиться с планами на вечер. Дамы стремились извести своих соперниц, мессиры избавлялись от врагов, не запачкав своих рук. Интриги слишком тесно переплелись с их существованием, и многие вопросы решались с помощью увесистого мешочка, набитого приличным вознаграждением, соизмеримым с услугой.
Грязь парижских улиц, обходимых стороной, сегодня была важнее, нежели пьеса Мольера, гремевшая сейчас во дворце. Как бы хотел Пегилен сейчас быть там, при уютном мерцании свечей, среди тех, чьи взоры устремлены к разворачивающемуся представлению с репликами, отдающихся в горячих разумах! Как бы хотел он не рисковать своей жизнью, ступая медленно вперед, и видеть не наблюдающие враждебно глаза, а декольте какой-нибудь прелестницы, которая закончит этот вечер в его объятиях!.. Но на кону стояло что-то больше, чем просто жизнь. И рука взметнулась, хватаясь за рукоять шпаги, когда слева мелькнула мрачная фигура, а вслед раздался разрезавший темноту голос.
- И, тем не менее, вы, сударь, тоже здесь одни, – он не преминул ответить, рассматривая незнакомца, сначала приняв его за одного из нищих, но разглядев, что не настолько плохо его одеяние, пусть и далеко от какой бы то ни было роскоши, даже близко не знакомое с этим понятием.
И потом, что-то смутно напоминало в его облике, что де Лозен никак не мог нашарить.
- Вы кажетесь мне подозрительно знакомым, – руку со шпаги он, тем не менее, не убирал. В подобном месте встретить кого-то известного ему тоже не предвещало ничего хорошего, – Возможно, вы уже предлагали мне помощь в поиске развлечений, и я ответил согласием.