Гокудера насаживает очки поглубже на переносицу, чёрт бы их побрал, без конца спадывают, быстро строчит в поисковой строке через вкладку инкогнито, предварительно включив VPN — никто не должен знать, что правая рука Десятого ищет подобные вещи! Дерьмо! Если Десятый узнает, то он сквозь землю провалится, нет, лучше — прилюдно сделает себе харакири долбанной катаной Ямамото! Но Ямамото... Тц. Перед глазами всплывает глупая улыбка и дебильный смех — Гокудера резко хватается за голову, сжимает волосы в кулак — какого чёрта сердце при мысли о нём так бешено клокочет, что будто сейчас выпрыгнет из глотки, уймись, чёрт, побери! Выпускает волосы, корни перестают болеть, но ладони вспотели — вытирает о покрывало, печатать противно. Гокудера выдыхает и жмурится, убеждает себя, что в этом нет ничего зазорного — он просто посмотрит одним глазом, это необходимо для мафиозных дел, говорят, в тюрьмах часто это проделывают с заключёнными, и ему нужно знать всю эту подноготную. Да, именно поэтому. Никто и не узнает. Решительно смотрит в монитор, решительно жмёт enter и сглатывает: в линзах очков отражается сотня прямоугольников с извращённым содержимым, Хаято передёргивает — всем этим Шамал занимается?! Грёбаный извращенец. Хаято чувствует, как щекам становится горячо, просто температура! Слишком много видео, и сайты платные! Он неудобно ёрзает, елозит, хочет захлопнуть крышку ноутбука, и послать всё к чертям. К чёрту практику, практика никогда не даст достаточно сведений, порно можно просто посмотреть, но ничего не понять, к тому же там всегда симулируют, ты не впаришь никому видео с... чёрт, да ему просто нужен медицинский сайт, с точным описанием физиологии, процесса и всего этого. Чёрт-чёрт-чёрт. Гокудера набирает полную грудь воздуха, хмурится — какого чёрта он творит, и без этого ведь в курсе, что такое физиологически невозможно! Он многое знает о сексе, пришлось разбираться, когда начались долбанные ночные поллюции, да и когда Шамал начал без конца подкалывать, что он тупой школьник и ничего в этом не смыслит. Пусть выкусит! Разумеется, у него не было девушки, ему не до такой фигни, к тому же, любая девушка может быть подсадным шпионом — не будет у него никогда девушки! Но это занятие он уже видел — ночевал однажды в трущобах, в детстве, и кажется, там были наркоманы, да и грёбаный Шамал делал свои чёртовы дела с шестьюдесятью двумя сёстрами слишком громко! Женщины есть женщины, все одинаковые, а это место не создано для таких вещей! Мужчины таким не занимаются, это, блин, противоестественно.  Тем более с... с...

Хаято стискивает зубы, до боли, до скрежета, впивается пальцами в коленки. Нет, он не может думать о таких вещах, какого чёрта он вообще думает о таких вещах, он не себе признаться в этом, это всё просто грёбаная шутка! Хаято морщится, пытается прогнать все эти мысли из своей головы, но внутри что-то тоскливо тянет, сжимается в тугой комок и не отпускает. Не отпускает, блядь! Такое невозможно! Он не мог втюхаться в этого идиота! Он же идиот! И улыбка у него дурацкая, и смех такой же идиотский! Но когда он видит его с бейсбольной командой, или окружённого толпой девчонок, ему хочется просто наброситься на него и избить! А потом избить всех их. За то что этот идиот предпочитает их с Десятым общество им. Это точно просто нехватка внимания. Просто его раздражает, что Ямамото посвящает время кому-то, кроме Вонголы! Он должен быть с Десятым! Даже не с ним.

Брови сдвигаются на переносице, подбородок начинает дрожать — в задницу, нужно долистать эту тупую статью и идти спать! Колёсико прокручивает статью о пользе массажа простаты для мужчин старше сорока, и взгляд цепляется за комментарии.

«А анальный секс — это приятно?»

«Что?! Нет, не буду это читать! Не буду! Что за дерьмо!»

Очки потеют, Хаято снимает их дрожащими руками и спешно протирает футболкой, и чего он нервничает, это всё в интересах Вонголы! Он должен знать всё, и быть готовым ко всему! Любая информация может стать его оружием, если знаешь всё — тебя невозможно застать врасплох! Выдыхает. Ладно.

Белый фон слепит в темноте глаза — несколько раз смаргивает.

«Первое впечатление — что сейчас порвёт оно как бы больно, но когда начинаются фрикции, медленные с постепенным нарастанием, тогда боль становится иного рода, такая приятная и начинаешь ловить кайф. Это такая сладкая боль плюс эйфория с одной стороны хочется, чтобы это всё прекратилось, но с другой, чтобы длилось вечно.»

Хаято резко захлопывает крышку ноутбука, отпихивает его ногой и падает спиной на низкую кровать, затыкая горящее лицо в подушку, кажется, вот-вот и они прожгут наволочку, а сам провалится под землю. Нет, это не может быть приятно. Просто не может! Он подгребает под себя подушку, перекидывая через неё руку, тяжело вздыхает, ловит себя на мысли, что так всегда делает Ямамото. Всегда делал, и в последнее время отхватывал за это леща! Пусть делает это подальше и с другими! Он всё равно делает так со всеми, тц! Они даже не друзья, и Хаято не особенный. Какого чёрта этот придурок не выходит у него из головы? Он должен думать только о Десятом! О будущем Семьи! Как они вместе будут заправлять Вонголой! Но везде вклинивался этот идиот. Прочитанное не выходит из головы — заниматься этим может быть приятно. Пальцы нащупывают напульсник под подушкой— Ямамото оставил его после одной стычки со старшиками — не нашли бинтов, ткань эластичная и мягкая, чёрт, от одного этого ощущения у него уже стоит! Это неправильно! Хаято хлопает ладонью по паху — а ну, перестань стоять, чёрт! Бесполезно! Трёт ладонями лоб, подаётся бёдрами вперёд — тянет, жмёт невыносимо!

«...но когда начинаются фрикции, медленные с постепенным нарастанием, тогда боль становится иного рода, такая приятная», — он прокручивает это в голове, жмурится, утыкаясь носом в подушку представляет, что это плечо Ямамото, пахнет потом после тренировки, тянется к ширинке, расстёгивает, высвобождается из трусов  — касается себя не руками  — напульсником, принадлежавшим Ямамото, думает об этой чёртовой улыбке, об этом идиотском смехе, о непослушных волосах, о руке, перекинутой через его плечо, о том, какой Ямамото тёплый, и насколько приятна эта тяжесть  — сердце забивается в глотку, пробивает рёбра  — так хорошо от каждого движения, и хочется ещё, ещё, слишком...сладко...но если бы...Ямамото касался ТАМ, было бы слаще? Хаято стискивает зубы, не выдаёт ни звука, сдерживает дыхание, но лёгкие, как ошпаренные, глотают воздух — вздрагивает, выгибается, дыша в подушку, — сумасшедший «взрыв», тело цепенеет, голова тоже, наслаждение выплёскивается на напульсник — и приходит стыд, из-за которого впору выйти в окно. Чёрт! Дерьмо! Какого чёрта он? Почему он? Пусть это просто окажется грёбаным сном — вышвыривает напульсник подальше, закрывает глаза ладонями, и давит, давит, давит! Нужно собираться на работу!

Гокудера едва выполз на подработку, широко зевая, когда раздался визг тормозов и на обочине, щеголяя, припарковался чёртов феррари — закатил глаза, кто ещё в этой дыре гоняет на такой тачке, кроме долбанного мустанга?! Гокудера уже хочет раскрыть рот, пулемётом строполя всё, что он думает о Дино и куда тому пойти — но дверь-гильотина открывается и из неё показывается Ромарио.

— Синьор Каваллоне хочет с тобой поговорить.
— Пусть разговаривает с кем-нибудь другим, у меня раб... Важные дела!
— Это касается тебя и Вонголы.

Гокудера тцкает, деловито воротя нос, но всё же с кислой миной кивает, и Дино выходит из машины. Черт бы побрал этого коня, что ему нужно, блин!

Дино вышел из машины, сияя, как начищенная лира, Гокудера позлорадствовал ехидной лыбой — сам дверь приоткрыть зассал, да, остался бы без пальцев, да? Хаято был наслышан о нём ещё со времён Италии — о  Дробящем мустанге ходили разные байки, по большей части о том, что он долбанный красавчик и это больше всего бесило, но в одну из баек мало кто верил: что он был   л е г е н д а р н ы м   простофилей. У Хаято челюсть отвисла, когда он узнал, что это правда. Воспоминания об этом заставляют скепсис окончательно приобрести форму на лице: и как это неуклюжее недоразумение вообще смогло стать боссом третьей по величине семьи в Альянсе? Тоже ему, десятый дон Каваллоне, Десятый куда круче него! И всё же — Хаято мгновенно становится серьёзным, — не стоит недооценивать  ученика синьора Реборна. Ещё раз взглянул на улыбающееся лицо Дино — напомнило чем-то Ямамото, тот тоже вечно лыбился без причины и тоже раздражал, какого чёрта он вообще опять вспомнил о нём, но, пожалуй, Дино — щёки стали горячее на пару градусов, — и впрямь был красивее, вспомнил, как толпа девиц таскалась за ним по школе, когда он в прошлом году в заварушке представителей играл в учителя английского языка, скривился. Да и это его «случайно проезжал мимо и решил заехать» — раздражает, что он о себе возомнил? Он разговаривает с правой рукой Десятого Босса Вонголы, игнорировать его положение вот так! Тц.

— Ну раз это дела Вонголы, то я выделю тебе пять минут, так и быть. — Хаято состроил деловую мину, демонстративно при этом закурив, но не успел он сделать сие одолжение, как Дино уже направился к его квартире. Эй, да откуда этому чёртову мустангу знать, в какой квартире он живёт? Эти ученики синьора Реборна! Делать нечего, скосившись на Ромарио и запихав руки в карманы, он поплёлся следом,  отпер дверь  с лицом «я тебя сюда не звал», стараясь не дышать рядом — он немного выпил. Совсем чуть-чуть. Ему было одиноко и грустно! Даже щёки не горели, как обычно, ничто его не выдаст! Чёёёрт, но этот Дино! Бросил где попало куртку — ещё две секунды и Хаято взорвётся — пришёл как к себе домой, у него для этого есть гардероб! Что-то спрашивает про ноутбук, но Хаято было не до него, у Хаято перед глазами рушился мир — взгляд упёрся в валявшийся под ногами напульсник, его стараниями долетевший почти до входной двери. Дерьмо, он же его не постирал, наверняка до сих пор влажный и воняет!

— Ноутбук? В комнате, на кровати! — просто тупо повторяет, отпихивая Ромарио в сторону, задвигает напульсник за дверь пяткой, мысленно ворча на толпу подчинённых, с которыми вечно таскался этот чёртов конь, можно подумать, если он выставит обоих за дверь, Дино его послушает. Проходит несколько секунд до того, как Хаято понимает...
Ноутбук!!
Дерьмо, он же не закрыл вкладки! Мир уже разрушен, теперь на глазах рушится хуже — его карьера правой руки, потому что Дино уже дотопал, ни разу не споткнувшись, до его кровати и открыл крышку, Хаято ворвался в комнату вслед за ним и почти ринулся отбирать ноутбук, но это только вызвало бы ещё большие подозрения: ничего, он не был бы правой рукой Десятого, если бы его ноутбук не был был надёжно запаролен, хотя всё ещё — мир не видел ничего надёжнее G-шифра, однажды он переведёт его на компьютер! Хаято скосился на полупустую бутылку с саке позади Дино — и её не спрятал, но с какой стати он вообще тут что-то должен прятать и главное — отчитываться перед долбанным Дино, он давно взрослый — сделал демонстративную затяжку, поплотнее зажав сигарету в зубах. Дино набирает что-то, быстро стуча пальцами по клавиатуре, сердце провалилось в пятки. Серьёзно?.. Так он ещё и хакер?! Чему ещё его научил синьор Реборн?! Дино потрясающ! Что и ожидалось от ученика Реборна, но...

Хаято замирает с раскрытым ртом, роняя на пол сигарету, уставившись на Дино: в этом его «серьёзно» он услышал все свои провалы, все отказы принимать его в семью одновременно, неважно какую, неудачи обрушиваются на него лавиной: не защитил Десятого в будущем, единственный, на кого не обратила внимания Вария, то есть, с Ямамото всё понятно, но даже этот газоноголовый его опередил! Десятый давно оставил его позади, сдружившись с боссом семьи Шимон: Гокудера представляет, как вместо Дино на этом чёртовом стуле сидит Десятый, но что ещё хуже — Ямамото. Как бы они поступили, увидев всё то, на что так многозначительно посмотрел Дино? Десятый бы улыбнулся, Десятый всегда был слишком благосклонным, даже к нему, который этого никогда не заслуживал, но наверняка, смотрел бы на него также косо, как Дино, а Ямамото — Хаято сжимает зубы, опускает взгляд на пол — этот идиот бы даже ничего не понял! Рассмеялся бы и сделал вид, что ничего не заметил. Сделал бы вид, что не осуждает, они же  «друзья», но Хаято этого было мало. Отчаянно мало, хотя он ни за что бы в этом не признался. Даже себе. Хаято захотелось стукнуть себя по лбу — какой чёрт его дёрнул во всё это вляпаться! Грёбаный Ямамото! Какого чёрта он вцепился в Десятого? Если бы они с Десятым были только вдвоём, тц, то не было бы всей этой херни. Он мысленно клянётся себе, что вообще больше не будет думать о таких вещах. Не будет думать о чёртовом Ямамото. Будет избегать его, пока не отпустит, вот и всё.
Гокудера поднимает взгляд на Дино, когда тот обращается к нему голосом до тошноты понимающим и мягким — смотрит жёстко. В конце концов, ему не обязательно вообще объясняться, не станет отпираться или отбирать ноутбук, он изучал это в интересах Вонголы! Дино Каваллоне — не его босс, чтобы перед ним отчитываться, Дино — ему никто! Но...

Тц. Хаято знает, что делают с «такими» в их мире: убирают, не взирая на авторитет, убирают даже если «такой» — босс Семьи. И он готов был обосновать, что всё это — чёртово недоразумение, что это не то, о чём Дино думает, но грёбнаный Дино! Он был таким же, как и все они! Те, кого он ненавидел и считал своими врагами. После того, как он сбежал из замка, пол Италии знало, что он бастард собственной семьи. Ходили слухи, что мать Бьянки не могла больше родить, а отцу нужен был наследник, и тот чуть ли не изнасиловал его мать, или что его мать была вообще шлюхой. Его не принимали ни в одну семью. Куда бы он ни пошёл, он был один. И тогда он убедил себя, что это он — тот, кто не хочет ни к кому примыкать, что ему удобнее — одному. Так было до тех пор, пока он не встретил Десятого и Ямамото. Щёки начинают гореть, и кажется, что грудь просто разорвёт от эмоций.

— Их убивают. А ещё я знаю, как относятся к полукровкам. И к японцам. Десятый — японец, хочешь сказать, что ему не место в Вонголе?! Что он заслуживает смерти? Тогда ты ничем не отличаешься от остальных, Дробящий мустанг! — всё внутри просто кипит от гнева, руки стискиваются в кулаки — он бы схватил Дино за ворот, несмотря на разницу в росте, и ударил бы, но это слишком напоминает то, что он делал с Ямамото, поэтому, вместо этого, просто, цедя сквозь зубы, произносит, — Проваливай. И можешь быть спокойным: я не поставлю Десятого под удар.
Грудь сжимается в тиски, ему кажется, что он провалится сквозь землю, думает, что впору избавиться от Дино. Какого чёрта он рассказал ему обо всём этом?

— Этот человек всё равно никогда не обратит на меня внимания. Потому что он — нормальный!

Добавляет это еле различимо. Какая вообще уже разница?!

Жизнь доказала ему.
С самого детства он знал, что ничто в мире никогда не случалось так, как ему бы того хотелось. Быть правой рукой  Десятого — Хаято на секунду задумывается, что хочет слишком многого, — но даже если  и мог понять это головой, чувства, которые он испытывал по этому поводу, были далеки от смирения. 
Притормозить?! Пальцы его дрожат и стискиваются. Ещё одно слово, и он его ударит. Плевать даже, что скажет Десятый!! Он предупреждал! Дино примирительно поднимает перед собой руки, как это часто делал Ямамото во время их перепалок. К дьяволу!

— Я сказал тебе проваливать! Я не нуждаюсь в твоих нотациях! — выражение его лица стало жёстче.

Да, правильно! Не от Дино, золотого мальчика, рождённого с серебряной ложкой во рту. Да что он вообще может знать о мафии? Он не был по ту сторону, не видел всю изнанку и блевотную подноготную, вонявшую кислым ссаньём в самых бедных трущобах, его и на метр не выпускали без пачки телохранителей, выращенный любящими родителями, в нормальной семье, в элитной школе для папенькиных сынков! Он не голодал, не знает, каково это — зарабатывать потом и кровью, убийством, не знает, что значит — делать себе имя, у него оно было всегда! Да его даже не избивали ни разу, как следует, по его душу просто взял и однажды пришёл лучший киллер, синьор Реборн  — ему просто повезло быть рождённым Каваллоне! Что он вообще может знать? Бесит.
Дино закрывает ноутбук, Хаято смотрит на него с вызовом, и чувствует, что готов сдохнуть от стыда, как только Дино кладёт ноутбук на его кровать — он занимался на ней ужасными  и отвратительными вещами, позорившими Десятого! Ему нет прощения!

— Не стоит недооценивать Десятого, он справится. Он, — Хаято хмурится, поджимая зубы, вспоминая подпаленные шашки, выпавшие из собственных пальцев, прутяную руку, — особенный!

Особенный, чёртова аномалия, каких не должно было существовать. Десятый принял его, когда как отвергли все другие, и «цивилы», и мир мафии. Он поклялся служить ему верой и правдой, его жизнь — принадлежала Десятому, а он... Каждый раз подводит его, тц. Если подумать, Ямамото был прав: он не говорил об этом прямо, но Десятый не выбирал его. Он сам вызвался. Теперь всё это кажется глупым дерьмом. Да к чёрту вообще Ямамото!

Дино наклоняется — даже не собирается выметаться, подбирает сигарету. Не это имел ввиду? Тц. Всё ещё — пусть проваливает, иначе  он за себя не отвечает!
Гокудера цедит воздух сквозь зубы: ещё одно слово, и...
«Давай сразу всё проясним, хорошо?»
...цепляет Дино за ворот, встряхивает, бьёт в челюсть — скрещивает руки на груди. Только ради Десятого он на этот раз сдержится! Он не может больше его подводить! Пусть это значит, что придётся стиснуть зубы, затолкать это грёбаное чувство куда подальше, пусть даже сломать этот грёбаный хуй, если встанет на этого...на этого.... ещё раз! Ради Десятого он это сделает!

— Мы уже всё прояснили. Дону третьей семьи Альянса нечем заняться?! Чего ты шатаешься здесь?

Дино вертит окурок в пальцах, и это начинает раздражать. Если он пришёл сюда только для того, чтобы сообщить, насколько он нормальный, то пусть уже катится! Проходил через то же? Дрочил на мальчиков? И этот неловкий смех, тц! Снова напоминает Ямамото, ргх!

—  Можно подумать, ты её знаешь! —  Гокудера огрызается, и опять ловит себя на мысли, что точно также ответил бы Ямамото. Чёртов Ямамото-Ямамото-Ямамото! Почему он просто не может выбросить его из своей чёртовой башки, как мяч ударом биты?! Чёрт, он даже пытался смотреть в сторону девчонок, но всё это так мерзко! Его жизнь всё ещё принадлежала Десятому и только ему! Хаято начинает доставать эти сопли по душам, тем более Дино проваливать даже не собирается. Хаято таранит Дино плечом, подмечая, что Дино немного выше Ямамото, и идёт за бутылкой  —  хочет выпить, и кто его остановит? Он давно сам себе указ, вместе с Десятым! Просто так...паршиво, что Дино хочется просто взять и избить. О, Дино, наверняка, даже позволит, он ведь такой всепонимающий хуй! Кусок дерьма! Вот кем были все люди. Просто кусками дерьма, как он мог об этом забыть?

Очень просто: забыть об этом рядом с Десятым и Ямамото очень легко. Но от всего этого позора не легче. Расскажет ли кому-то Дино? Возможно, Реборну. Он несёт угрозу для Десятого. Иначе этого разговора бы попросту не состоялось. Хаято рывком хватает бутылку и прикладывается к ней с горла.

— Хватит строить из себя охренненого взрослого! Ты ни черта не знаешь! Ты знаешь о чём говоришь? Проходил через это? Тебе нечем это доказать! Ты говоришь это просто для... Просто!

Перед глазами начинает плыть, Хаято запинается, потому что его логика ломается — просто для чего он это ему говорит? Из жалости? Это ещё дерьмовее! Лучше б пристрелил.

Хаято не понимает, какого чёрта Дино делает здесь до сих пор. Он уже провалился перед Дино в качестве правой руки Десятого и доказал, что заняться этим его делом не способен, при чём запорол всё сам, а это было куда опаснее, чем может показаться. Дино Каваллоне — доверенное лицо Девятого прежде всего. У Хаято даже нет уверенности в том, что его где-нибудь не грохнут в тёмной подворотне, но сейчас ему на это плевать, на всё плевать — храбрости и гордости через край, в конце концов, только в одном он не сомневался: оба они на одной стороне, на стороне Десятого, но из них двоих именно сам он тот, кто несёт угрозу репутации Десятого.  Тоже ему правая рука! Вся эта его дурость приведёт к насмешкам над Десятым, ему ли не знать, что для фитиля достаточно одной искры, насмешки приведут к неподчинению, неподчинение — к подрыву авторитета, иерархии мафии, её нерушимость, неподкупность зиждется на традиционных устоях и клятвах, поперев один столп, можно будет попирать и другие, один за одним, и всё рухнет. Законы мафии неприложны! Но, дерьмо, он ведь принял все меры предосторожности, даже использовал VPN, в конце концов, его застали не напяливающим мужика, это просто грёбаная страница в браузере, одна единственная, он легко мог навешать Дино на уши лапши, но сам сдал себя, чёрт!! Что, почувствовал «надёжное» плечо, нашёл кому «поплакаться»? Хаято прикусывает язык — хуже, чем девчонка! Думает о Ямамото, точно девчонка, одна из толпы, вечно бегающих за ним, готовых облизать его плевок с асфальта. Самому от себя тошно! Хаято не понимает, в какой момент это произошло. Ямамото всегда раздражал его. Он был не таким уж и идиотом, он доказал свою способность защищать Десятого, во многом, не хуже него. Потом всё это будущее, где он увидел взрослого Ямамото: сильного, уверенного, потрясающего. Зная, что будущий он провалился, допустив смерть Десятого, Хаято окончательно струхнул. Ямамото был сильнее его. Кто угодно, даже Ямамото, особенно Ямамото, был достоин быть правой рукой больше, чем он, Гокудера, и он не смог с этим смириться, дорвавшись до признания Десятого, он не готов был так легко с ним расставаться, до такой степени, что их обоих едва не убил Гамма, и ладно бы его самого!

Хаято знает, что вызывающе себя ведёт, как ребёнок, будто ему снова двенадцать, будто он снова шагает по тем чёртовым трущобам, будто его снова никто не замечает, будто он только и ждёт, что кто-то врежется в него, чтобы после этого — распустить кулаки, если не врежутся — сделает это сам, сойдёт за причину, чтобы ввязаться в драку, ему плевать, что Дино — дон Каваллоне, да хоть пусть сам Девятый, он верен только Десятому, но чего стоит его верность?! Вот чего — дрочке на кровати с мыслями о бейсбольном идиоте! Упрямо делает глоток, чувствует, как привкус спирта бьёт по мозгам и куда-то уносит, чувствует, как грёбаная тоска и безысходность возводится в абсолют и избивает его сильнее. Точно. Нужно нарваться на драку с Дино. В детстве, в Италии, когда он скитался из одного города  в другой, это всегда помогало спустить пар, не нужно было даже причин — то, что ему не нравился чужой взгляд уже годилось, и было неважно даже, что у кого-то мог оказаться пистолет и его просто бы пристрелили. Ему было плевать. Да и сейчас плевать — Хаято настолько увлечён жалостью к себе, что чуть ли не подпрыгивает, когда чёртов Дино оказывается совсем рядом, хватает его лицо и.... Чт...Чего?! Голова едет кругом, кажется, Дино начинает троиться в его глазах, что он, к дьяволу, делает?! Влажно, склизко, тепло, и — чёрт возьми — нежно! Это что и есть поцелуй? Да этот конь охренел что ли?! Хаято рефлекторно хватается за горло: из перевёрнутой бутылки на пол вылились остатки пойла, но не успевает ею как следует замахнуться — перехватывают за запястья!

— Какого чёрта ты творишь, ублюдок!!  — Хаято злобно пялится на Дино, стискивая зубы — он не таких доказательств требовал, чёрт! Сердце бешено колотится внутри, у Дино крепкая хватка, но он всё ещё может двинуть ему в пах коленом и ударить лбом! Он уже собирается так и сделать, когда алкоголь подсказывает неожиданное решение, которое ни за что не пришло бы ему в голову, будь он трезв, определённо. Гокудера смотрит на Дино, привстаёт на цыпочки, и касается ртом его губ — противно, мерзко — напирает, толкая языком, этим занимается Шамал? Мерзко, мерзко, слишком склизко, нежно, но если закрыть глаза и представить... Хаято жмурится и начинает рвано дышать: если представить, что это Ямамото, то.... Сердце гулко начинает тарабанить в ушах, ему кажется, что сейчас оно встанет поперёк глотки, но встало кое-что другое — джинсы начали жать, дерьмо! Если Дино заметит  — какой позор!! Гокудера отталкивает Дино, всё ещё сжимая бутылку в руках  — какого хера он теперь сам творит, но саке глушит голову и выдаёт странный вывод: клин клином выбивают. Если этот чёртов мустанг не имеет ничего против, чтобы его вот так  — Хаято передергивает  — целовать, то он мог бы просто осквернить себя, тц! И тогда он точно перестанет думать о Ямамото, не сможет о нём думать, не сможет смотреть в глаза — то, что нужно! 

— Есть только один способ стать снова нормальным: переспи со мной! 

Хаято выпаливает это громче и настырнее, чем должен был, напрочь забыв о том, что Ромарио остался на кухне. Кажется, его немного шатает, догнало. Снова лезет к Дино. Выпаливает это, но не думает о Десятом, не думает, как выглядит перед Дино, будучи правой рукой. Всё кончено! Он не может больше быть правой рукой Десятого. Гокудера жмурится, и думает, что точно лучше бы умер, какого чёрта он такой ненормальный? Значит, нужно сделать, чтобы было ещё хуже! Упасть на самое дно и доказать себе, что он абсолютно никчёмен. Чтобы после этого не то, что о Ямамото думать не мог, но и о Десятом тоже. Это был налучший выход. Он не может больше так жить — когда даже делая один гребаный вдох, думает только о Ямамото, о его чёртовой улыбке, карих глазах, мозолистых ладонях. Устал злиться, устал психовать, устал, к чёрту, от всего!

— Помоги мне. Мне.., — Хаято запинается, глядя на Дино исподлобья, щёки прожигают до черепа, от стыда, — ...мне больше не к кому обратиться. Сделав это один раз, я потеряю самоуважение к себе и навсегда забуду о таких вещах! И тогда больше ничто не помешает мне служить Десятому!

Хаято продолжает смотреть на Дино в упор. Во взгляде проскальзывает боль, настойчивость и мольба.

Хаято мысленно приказывает перестать сердцу так бешено колотиться, ему кажется, что из штанов вот-вот всё выпрет наружу, и лучше бы Дино не опускал туда взгляд, чёрт! Думает мельком, что в поцелуях не было ничего особенного, это был его первый, не понравилось, тц. Пожалуй, как и в сексе, какая разница, с кем это делать?  Стояк есть стояк, засунуть, высунуть, и всё, а если с резиной, которая, благодаря чёртову Шамалу — в один день у него валялась целая куча, выбросил всё! — не имело, было ли это вообще. Не всё. Выбросил не всё, оставив несколько на всякий случай, подразумевая, что этот самый случай будет с ним! С этим! Слова вертятся в голове, но он так и не может их даже мысленно произнести. Одно имя. Какая разница, в кого впихивать член, если он в презервативе? Хаято зачем-то думает об этом, горло стягивает и во рту возникает какая-то горечь, не от сигарет и не от чёртовой водки — тогда зачем он использовал тот чёртов напульсник? Потому что он принадлежал Ямамото. Он хотел Ямамото как... как он понятия не имел кого, он вообще перестал что-либо понимать, кроме того,  что быть управляемым этими чувствами — мучительно. Настолько, блядь, мучительно, что иногда казалось, легче выйти в окно. Он не знал, что с ними делать, куда их девать, а находиться с Ямамото рядом стало просто невыносимо, и они отдалились. Но эти чувства всё равно никуда не деются — раздирают, выжигают. Зачем они вообще?

— Что слышал! Я не стану повторять этого дважды. Не смей воспринимать мои намерения несерьёзно, Дробящий Мустанг Дино!

Хаято понятия не имеет, зачем задирает Дино вот так, его прозвищем. Наверное, потому что среди всех здесь, всех Хранителей, не считая Реборна, только они вдвоём вышли — плоды того самого мира. Пусть Дино нихрена не знает об этой жизни, и всё же. Дино начинает заливать про возраст, таким голосом, будто разговаривает со смертельно-больным, или что ещё хуже — с ребёнком. Хаято вспылил, вырвав руку  из чужой хватки, бутылка пустая — дерьмо, он бы ещё выпил! Жжение алкоголя забивало эту не сглатываемую горечь. Запихал бутылку на стол.

— Вот именно: возраст согласия в Италии — четырнадцать. И я даю его тебе. Я согласен, понял?

Он ни за что не отступится от этих слов. Поздно. Он всё для себя решил. Дино мягко касается его волос —  незнакомо, щекотно, приятно, наверное, так прикасалась к нему только женщина, которая оказалась ему родной матерью. Ямамото его ерошил волосы шутку пару раз, и это было грубо, в стиле Ямамото, который со своей дурниной в принципе никогда не рассчитывал прикладываемую силу. Вспоминает, что как-то раз пытался споить Ямамото, но в процессе просто заснул. Ямамото никогда не будет достаточно пьяным, чтобы взглянуть на него, в голове у этого бейсбольного придурка один бейсбол, он даже на девушек не смотрел, наверное, и от этого было всё ещё мерзко — пытаться привлечь к себе внимание это просто унизительно. Он мужчина, чёрт его дери! Он назвал себя правой рукой Десятого, и ведёт себя вот так! Слова Дино — вовремя. Как удар под дых, и Хаято и впрямь перестаёт дышать — задыхается. Может, пора посмотреть правде в глаза?

— Десятый не выбирал меня своей правой рукой. Я предал Десятого и пока что не имею права себя так называть, — смотреть правде в глаза, признавать ошибки — это то, чему его тоже научил Ямамото. Раскрыл ему глаза. Когда он сам почувствует, что будет к этому готов, что будет достоин называть себя так — он обязательно поговорит с Десятым. Даст ему выбор. Возможно, даже признается, что он ненормальный! Он не может лгать Десятому! Кому угодно, только не ему! Но тогда Десятый наверняка скажет Ямамото. Или это сделает Дино. Нет гарантий, что Дино не расскажет Девятому или Реборну. Гокудера представляет, как все на него смотрят с разочарованием, как все — смеются, как закидывают камнями все безликие мафиози, окружают его вокруг, высокие, взрослые, и смеются, насмехаются. Неудавшаяся правая рука, неудавшийся мафиози, неудавшийся сын, неудавшийся друг. Он вспоминает свою мать,  её улыбку, прикосновение, тёплые ладони, которые сжимали его руки — она не была шлюхой, она была самой прекрасной женщиной в мире, и он недостоин быть её сыном! Подбородок дрожит от переполняемых эмоций, которые он не может сдержать, он хочет что-нибудь сломать, пнуть, заорать, но затем ощущает, как что-то тёплое утыкается ему в висок... Взгляд слишком расфокусирован, и это так уютно — поддержка, которую он никогда не ощущал. Никто никогда не касался его вот так. Дино тихо говорит, и Хаято смутно понимает, что всё это уже где-то слышал, смутно думает о том, что, наверное, Ямамото мог бы утыкаться также. Черт! Он давал клятву себе об этом не думать! Снова наступает на те же грабли. Он всё это уже слышал. О том, что не видит собственную жизнь, о том, как своей безрассудностью делает больно Десятому и своим друзьям. Но должны ли они быть друзьями? Нет! Десятый — Босс, а он его подчинённый. Хаято выслушивает Дино, не брыкаясь, но стискивая зубы. Ему нечего ответить. Нечего! Но...

— Моя жизнь принадлежит Десятому и этого ничто не изменит! Если Десятый прикажет мне умереть, я умру. Тебе этого не понять, потому что ты тот — кому служат! 

Пусть всё это называлось громким «Альянс», пусть Вонгола была наиболее влиятельной в ней, Альянс подразумевал равноправные договорённости, а значит Дино болтает ерунду. Как он может говорить о служении дону, если всё, чем он занимался с самого рождения — готовился к тому, чтобы быть боссом. Ему не понять. Никогда, и Хаято не хочет выслушивать всё это от такого, как Дино.

— Может это как раз то, что мне нужно! Чтобы я раз и навсегда запомнил эту ошибку и больше её не допускал. И достаточно. Если я тебе противен, то так и скажи!

Сколько можно! Его гордость не выдерживает такого — просить об этом, чёрт возьми!  И если он настолько противен Дино, то насколько же может быть противен Ямамото! И от этого ни черта не легче! Полное дерьмо.

Он ему не противен. Сердце пропускает удар, а потом опять кидается бежать, вместо ног.
Хаято нервно сглатывает, пытаясь выровнять дыхание, язык будто присох к нёбу, не может больше выговорить даже «к чёрту!». Хмурит брови, поджимает губы — такого волнения не испытывал даже в толпе превосходящей численностью врагов. Дино берёт его за руку — его тело против его воли движется само по себе: он позволяет Дино себя коснуться, какого чёрта он творит, зачем так делает, Хаято морщится — это неприятно, щекотно, он ощущает беззащитность, не знает, как реагировать, но не может и отдёрнуть — он решил, что доведёт всё до конца. Он физически ощущает, как кровь приливает к щекам, как горит лицо, думает, что наверняка уже не может стать краснее, чёртова кожа, вечно выдавала! Отводит глаза — вдруг начала интересовать собственная комната: чёрные светильники над гардеробной, похожие на клубные прожекторы, низкая кровать, едва ли под неё пролезет, под ней — динамитные шашки и всякий хлам, в правом углу — чёрного цвета малый кабинетный рояль, так ни разу на нём не сыграл. Дино отстраняется от его запястья, приближается — простое движение вперёд кружится перед его глазами каруселью, возвращается обратно, и снова съезжает по косой, чёрт, он так редко пьёт — осознаёт, что перебрал, Дино слишком близко — замечает, что от него приятно пахнет, каким-то шампунем или лосьоном для бритья, лёгкая мята, нет, мягче, кажется, мелисса, в ушах стучит, мысли путаются, думать о чём угодно, Дино красив, только не о том, насколько тяжело быть податливым и подчиняться, но Ямамото для него красивее, о том, как бешено клокочет сердце — Дино напирает на него, и он ощущает, как в ноги врезается край стола, чувствует — чужое тепло, нет, жар, и к своему стыду, насколько твёрд собственный член, как кол, — в груди ёкает, Хаято дёргается, ощущая чужие губы, как чужой язык нежно, но настойчиво проталкивается в его рот — Дино тоже чувствует? Чёрт! Это так ненормально! Задаётся вопросом, целовался ли Ямамото? Нет, он не хочет этого знать! Забывает, как дышать носом, пытается расслабиться — отдаться на волю судьбе, но не может, не знает, куда девать собственные руки, ладонь Дино всё ещё на его запястье, что делать со второй — не может заставить себя его коснуться, ощущает каждое движение извивающегося языка, пытается повторять, торопливо, поспешно, прокручивает в голове, что-то читал об этом, как это делается, осознаёт, что у него во рту чужая слюна, голова кружится, думает, что Ямамото уже спит, перед утренней тренировкой с подъёмом в четыре утра, из-за этого вечно спит потом на всех уроках, чёрт, он не должен о нём думать, должен вообще перестать думать, потому что Ямамото не думает о нём, сужает глаза, закрывает, Дино углубляет поцелуй, с закрытыми глазами ему кажется, что он вот-вот упадёт, но Дино прижимает его к столу, не даёт рухнуть, удерживает, Хаято приоткрывает глаза, и видя Дино, не ощущает ничего, только то, что это Дино, только то, что сам он собирается с ним делать, закрывает глаза, задирая подбородок из-за разницы в росте, напоминает Ямамото — по телу пробегает дрожь, и он теряет ход мыслей. Чувства, которые он к нему испытывает, хаотичны, неописуемы, Хаято не может дать им названия, потому что просто этого не знает. Это похоже на то, как сердце колотится о его грудь, как будто живот трепещет, сжимается, будто там извивается что-то живое, а в голове простирается туман — как сейчас. Ему это не нравится, не нравится это чувствовать, потому что он не может это контролировать абсолютно, даже собственный гнев он в какой-то мере контролирует, а это — нет. Хаято начинает испытывать непонятную требовательную жажду, прижимается собственными бёдрами к чужим, касается чужих лопаток свободной рукой, скользит выше, кончиками пальцев касается загривка — точно током бьёт — не короткие и жёсткие, длинные. Это не он.

— Стой! — Гокудера отшатывается, упираясь теперь рукой в грудь Дино, мажет по его губам собственной щекой, дышит тяжело, кажется, задохнётся, кажется, не может обрести до конца голос, но выражение его лица из одного угрюмого состояния переходит в другое, — Я не хочу с тобой целоваться... Просто перейди сразу к делу. И твой подчинённый ещё здесь. Сделай так, чтобы он ушёл.

Чёрт, ещё не поздно пойти на попятную! Нет, поздно!  Он уже с ним сделал это — целовался, о чём, чёрт возьми, жалеет! Нет, он твёрдо решил, значит, нужно обрубить все пути назад — льнёт к чужой шее, не думает о бейсбольном придурке вообще, скользит пальцами по чужому животу, прижимает сильнее, когда кладёт ладонь на чужой пах. Нужно покончить с этим побыстрее!

От ответа Дино всё внутри вспыхивает, будто кто-то чиркнул спичкой, предварительно залив бензином — он хочет покончить с этим здесь и сейчас, какой смысл  всё это затягивать? Грёбаный мустанг, он что, играет с ним?! С какой стати он должен под него прогибаться? Собственное имя в этой тошнотворно-мягкой интонации — коробит и режет слух: имя, из-за которого на него косились, будто он прокажённый, напоминание, что когда-то ему давали право быть не членом Семьи, неважно, какой, в иерархии он был бы не больше, чем шестёркой; так его называли только отец да Бьянки, Шамал и сто чёртовых тело хранителей и служанок — весь его в детстве мир, имя-позор, которое он превратил в собственную гордость, взяв фамилию матери — не сын отца, не размазня-подстилка, а вольный киллер с именем маленького террориста, гремевшего на пол  Италии взрывами динамита. Уткнувшись Дино в шею, смутно понимает, что даже Десятый не звал его по имени, и даже Ямамото. Гокудера одёргивается, горько прикусывая губу, дошло, наконец: Ямамото звал Десятого по имени, непозволитнльная фамильярность, но, почему-то, не к нему. Лицо хмурится, искажая тонкие черты — да к чёрту. Просто к чёрту!

— Не зови меня так, будто ты меня знаешь! И не сравнивай людей по себе, если ты такой извращенец, что можешь заниматься такими вещами при других, то я не такой! — Хаято огрызается, но выходит не так жёстко, как ему бы того хотелось: от запаха Дино закружилась голова, или это из-за саке, он перестаёт понимать, гнев проваливается и гаснет, как только чужое прикосновение к собственной спине почти заставляет выгнуться, так делают коты, когда их пытаются погладить — но сбегать некуда, Дино так близко, точно со всех сторон, от этого — неуютно, противоречиво, он никого не подпускал к себе на расстояние даже не вытянутой руки — броска зажжённой шашки, пузырь неприкасаемости его личного пространства разрушил Ямамото, не спрашивая, не предупреждая, просто брал и закидывал ему на плечо свою руку, и делал это так, что Хаято, хоть и протестовал, но каким-то образом был почти не против. Сейчас  — отчаянно этого хотел. Чтобы вместо Дино был Ямамото. Но как этого вообще можно хотеть?! Хаято злится, потому что снова прокручивает всё это в голове — бесит! Смутно осознаёт только, что не хочет вот так — не хочет больше хотеть — того идиота, слишком тесно, тянет в груди, слишком жмёт в штанах, или, уже хуже, он начинает хотеть Дино, здесь сейчас — собственное тело не согласно с головой, голова где-то теряется, и он льнёт к чужому, тыкается бёдрами, как слепой котёнок, ищущий приткнуться в тепло.
Прекращает сразу после слов Дино. Всё это было ненормально, чёрт! Два парня рядом —  это ненормально! Ощущать тело Дино тоже ненормально! Какого чёрта он сам себе это позволяет? Тем более, когда не собирается с ним целоваться! Потому что это тоже ненормально!
Взгляд становится серьёзным.

Лжец.

Ямамото смеётся в его голове, и говорит, что он лжёт сам себе: он просто оставляет себе шанс. Сделать это не с Дино. На что он надеется, когда не на что? Всё равно уже поздно! Он уже поцеловался с ним, его первый чёртов поцелуй уже был с Дино! Гнев разрывает и он почти готов взорвать все мосты, если бы снова не полувыдох, не приятный вибрирующий у чужого горла тембр, отхлеставший по щеке — манипулирует его просьбой?

— Я просил тебя не об удовлетворении! Мне не должно быть приятно! — Хаято крепко хватает уже Дино за запястье, сминая татуировку,  разрезая прямым взглядом,  снизу вверх, но точно сверху вниз, резко убрал руку оттуда, смяв край чужой футболки до скрипа в пальцах, потянув на себя за грудки. Какого чёрта задумал этот ублюдок!  Какого чёрта творит он — собирается раздвинуть ноги перед мужчиной! Как он после этого будет смотреть на себя в зеркало? Как посмеет смотреть в глаза Десятому?  Хаято скалится на Дино, но злость унимает неожиданное прикосновение — Хаято напрягается всем телом, всем своим существом, щекотка переходит в какие-то ожоги, от которых кровь начинает клокотать, а пах будто вот-вот разорвёт! Чёрт! Щёки горят, и Хаято вжимается бёдрами в стол, подальше от Дино. Дино берёт его чуть ли не на понты, в его голосе он почти слышит утверждение, что его решение — необдуманно, благосклонно даёт шанс дать заднюю. Чёртов Мустанг! Он никогда ему не нравился! Хаято выпускает из своей хватки чужое запястье, раздражается, что Дино не собирается делать то, что хочет он, тогда к чёрту! Он почти отталкивает Дино, но Ямамото продолжает смеяться в голове, издеваться, разрывать его, как взрывом, на куски, сжигая заживо от неуёмных эмоций.  Дино приподнимает его лицо, ведёт себя, как охрененный взрослый, игнорирует его мнение, даёт шанс свалить — смотрит прямо в глаза, Хаято краснеет ещё больше, впервые так близко разглядывает его лицо — глаза едва темнее, чем у Ямамото, и это придаёт решимости, напоминает, зачем он вообще затеял всю эту хуйню. Дино это Дино. Не Ямамото. То, что ему нужно. Ничего не говорит. Целоваться, так целоваться, да насрать, они всё равно это уже делали — Хаято обхватывает его лицо и притягивает уже сам, пальцами зарывается в волосы, касается изгиба губ —  целует грубо и настойчиво, доказывая этим свою решительность —  не Дино. Себе.

Он всё решил.
Пальцы отчаянно сжимают затылок Дино — как будто это то, отчего завесила его жизнь, от собственной грубости губы начинает саднить, жмурится — не может выдержать этот прямой, слишком мягкий и близкий взгляд, будто всё это — всё ещё одолжение ребёнку, но от этого всего голова едет вниз, а внизу — ухает вверх,  и все эти чвакающие звуки, когда они это делают — слишком смущают, чёрт, не может разобрать, какой чувствует вкус, знает, что от самого него несёт алкоголем и табаком. Не думать! Подаётся к Дино ближе — шея устала, не даёт себе времени продохнуть, не допускает в голову ни единую мысль, сосредотачивается на том, чтобы не думать вообще, только на процессе, на ощущениях, и только ему кажется, что он ко всему этому привык, к гипнотическим размеренным движениям в своём, запутался, или чужом, рту, расслабился настолько, что ноги, утратив опору, от дрожжи в коленях подкосились, и он почти осел на стол, как Дино обрывает поцелуй — недовольный стон сам собой зародился и заурчал в груди —  Дино едва отстраняется, убирает от него свои руки, и что-то в Хаято обрывается следом, жадное и обиженное, готовое потребовать «вернись», что-то, что ему не нравится — почти готовое всего этого умолять: это невозможно — он не любит Дино! Смотрит, не может отдышаться, будто пробежал стометровку, на его правильные черты,  — татуировка на шее, пытается сфокусировать на ней не фокусирующийся взгляд, несколько раз моргает, пока Дино ковыряется в телефоне, смотрится потрясающе — Хаято всегда им завидовал, хотел похожее, нет, круче, отстранённо понимает, что, наверное, видел не всё, что под футболкой есть что-то ещё, смотрит на вогнанную под кожу краску, в одну точку, и думает не о голубом пламени, напоминавшем скорее пламя дождя, не о чёрном черепе внутри: ему кажется, что рядом с шеей Дино висит невидимое облако, к которому его тянет, как магнитом, и он снова утыкается в это место, все эти татуировки — это он сам придумал? Не будет спрашивать, ни за что! От запаха кружит голову, или это он перепил? В груди сильно колотится, и ему кажется, что всё его тело  — одно большое сердце с изнывающим внизу стояком. Или... он влюблён в Дино? Уже ничего не понимает, просто — хочет, прикусывает губы, еле удерживается, чтобы не залезть руками в штаны, не прикоснуться, не сжать, не начать делать хорошо себе сам — не может терпеть, в голове всплывает грёбаный напульсник, те самые ощущения, которые приятнее, чем ладонь, зажмуривается ещё раз, гонит всё  это прочь, касается губами татуировки, кожа там нежнее, чем могло показаться. Если он и вправду влюбляется в Дино, то это даже лучше. О чём он думает, чёрт!

Дино заканчивает возиться с телефоном — ощущает движения в чужом плече, Дино показывает ему сообщение от Ромарио, Хаято не сразу попадает глазами в буквы, не сразу понимает итальянский, уже привык к чёртовым иероглифам. Хаято сглатывает, как только до него доходит — Дино отозвал Ромарио. Теперь они одни. Слова Дино звучат как удар гильотиной, обрубают путь, и что-то туго ухает в груди, Дино выпутывается из его объятий, подходит к окну. Хаято понимает, что комедия окончена, и дать задний ход он больше не сможет. А хочет? Не знает, дерьмо! Скрещивает руки на груди, не смотрит на чужую спину, куда-то на пол, в одну точку, в собственной комнате, в которой прожил больше трёх лет, чувствует себя сейчас лишним предметом. Сердце пропускает удар за ударом, вжимается куда-то в пятки — стояк пропал. Но даже так, даже так он ни за что не признается себе, что боится. Предложение погасить свет подливает масло в почти затухший огонь его решимости. Пожалуй, это было, как разжечь кольцо. Превратить решимость в пламя — точно также и здесь! Он точно сможет сделать это за пять секунд, уж если смог и Ямамото  — почти стукает себя по лбу, опять думает о нём! Не надо! И грёбаный свет будет гореть!

— Свет?! Не держи меня за свою девочку! — Хаято взвинчивается, но тут же сбавляет обороты — хоть ему это всё и не по нраву, слушаться Дино в его интересах. Если он передумает, то всё пропало. Но судя по его брюкам, передумает он вряд ли. Чёрт! Дино, развернувшись, стягивает с себя футболку, и Хаято замирает, видя все татуировки разом: гарцующий мустанг встряхивается, встаёт на дыбы возле запястья, опутывает руку колючей проволокой, разжигает пламя, и это пламя разгорается под солнцем с фамильным гербом, перекидывается на бок, на живот — Хаято точно видит, как языки его колышутся и лижут кожу, пламя уходит ниже, под ремень, любопытство сжигает — ему хочется увидеть татуировку полностью. Как можно быть таким недотёпой, и одновременно крутым? Внутренний голос шепчет интонацией Шамала «Ты хотел сказать, сексуальным? Ну-ну, не стоит смущаться своих предпочтений»  — чёртов извращенец!

«И разденься»

—  Что? —  Хаято переспрашивает, ощущая себя крайне глупо, пялясь на  тело Дино, выдавая только нечленораздельное «тц». Это делают голыми? Точно. Нужно делать так, как говорит Дино, иначе тот решит ещё передумать, но на самом деле, Хаято опасался того, что передумает он сам.

Он решил.

— Разумеется, сам! — Спешно стягивает с себя джинсы, путаясь в бляшке ремня, потом в штанинах, стягивает трусы, понимает, что остался в футболке, Дино в штанах, он без, чёрт, наверное, надо было начинать с грёбаной футболки! но у него ещё пока нет татуировок, и его нечем того впечатлить,  и вообще, сколько раз они торчали на источниках и в общественном душе, это ведь было ничего, тогда какого чёрта он так волнуется сейчас? Волнуется, не боится! Футболку, да! Стягивает также через голову, спутав волосы, и чувствует себя голым. Понимает, что он и есть. Раскалённый до бела металл — это его щёки, которые плавят его насквозь.

— Теперь твоя очередь! — он выпаливает это только, чтобы дать себе секунды передышки, или забрать их у себя. Поворачивается к кровати, смотрит на неё — она кружится и возвращается на место, снова кружится: ещё сегодня он занимался на ней постыдными вещами, теперь собирается заняться ещё более постыдными. А ведь на ней когда-то сидели Десятый и Ямамото! Чёрт! Глубоко и часто дышит, накрывая ладонями лицо — всё в порядке, этим занимаются все.... но не мужчины же! Но мысль о Ямамото, как нажатие на спусковой крючок, как выстрел, как подожжённый фитиль: он просто подходит к кровати, и поворачивается к Дино, смотрит на него с вызовом, прямо и предельно-серьёзно, проглатывая не успокаивающееся сердце. Сглатывает, облизывая пересохшие от поцелуя губы.

— Я готов.

Говорят, курение убивало, но Хаято ощущал, что убивает — ожидание, вгоняя страх под рёбра. Он тяжело сглатывает, глядя на Дино, чувствуя во рту пустыню — пересохло, где-то в животе — буря, заворачивается там в тугой узел, застывает, как бетон, в груди и встаёт поперёк горла, мешая дышать. Дино тянет, будто всего этого не хочет, или будто ему нравится его мучить, Хаято напоминает себе, что это — одолжение, скрепя сердцем, всеми силами пытается не взбунтоваться, не сбежать, наспех натянув джинсы обратно, от того, что сам себе назначил неизбежным. Рациональная часть его разума твердит, что он недостаточно для всего этого пьян, что всё это одна большая глупость с самого начала, после — этот самый разум начинает взвинчиваться, вворачиваться, цепляться за каждое слово: так раздвинуть ноги перед мужчиной всего-то лишь «глупость» по его меркам? Стыд опаляет лицо, выжигает лёгкие — это было даже не преступление, просто есть некоторые поступки, настолько низкие, что им даже не подобрать названия. Хаято не может отделаться от ощущения, что он как…как… тц, будет как женщина, и для него это сравнение отвратительно, постыдно, и невыносимо! Как раз то, чего он заслужил. Рациональная часть разума хочет огрызнуться на Дино, извратить ситуацию задом наперёд и вытолкать того за дверь, чтобы больше никогда о нём ничего не слышать, но правда была в том, что ему, так или иначе, придётся пересекаться с Дино, и после всего того, что он ему наговорил, после всего, что видит сейчас, ну как видит — старательно пытается не_разглядывать, только если татуировки; ему кажется, что он больше никогда не сможет вести себя с Дино, как раньше. Дино стал тем чёртовым напульсником, замаранным собственной неправильностью, от которого, стиснув зубы, стонал — тем, что заталкивают подальше под кровать, о чём непринято говорить, и всё же, оно всегда будет всплывать перед глазами, в лучшем случае, коробя совесть, в худшем — в ожидании момента, когда всю эту его ненормальность разоблачат и выставят, в лучшем случае, посмешищем, в худшем — застрелят.

Дино приближается к нему и Хаято, сам того не замечая, попытался отшагнуть, но икрами упёрся в край кровати: у него ещё был шанс — сердце тарабанит в горле, точно в запертую дверь, точно истошно орёт «выпустите меня отсюда» — он ещё может сыграть на опережение, сам пойти к Реборну и обо всём рассказать. Нет, к чёрту Реборна, он расскажет всё Десятому и сам отречётся быть его правой рукой и быть вообще — подорваться на своей же бомбе менее болезненно, чем если это сделает кто-то другой. Дино подходит к нему, а он на удивление шустро продолжает анализировать: с другой стороны, если он сделает это с Дино, то это окажется для них круговой порукой, если уйдёт — то ничто не помешает Дино рассказать обо всём Реборну; Хаято думает, что на месте Дино так бы и сделал, потому что, как бы тяжело это ни было признавать, Дино Каваллоне заботился о Десятом не меньше, чем сам Хаято, но это никак не объясняло того, почему Дино идёт на всё это сейчас. Из жалости? Хаято почти вздыбился от этой мысли — ненавидит такое, но чужое прикосновение, как кипяток в чёртовом душе вместо тёплой воды, выдёргивает его из этого липкого нервозного водоворота, заставляет чуть выгнуться и вздрогнуть — пока он лихорадочно мыслил, Дино каким-то образом оказался совсем рядом — близко настолько, что Хаято сумел почувствовать всё, то, насколько Дино тоже ненормален, ощущая его руку на своей спине. Дино пристально посмотрел на него сверху вниз, и от этого перехватило дыхание, Дино мягко подался вперёд — мягкий толчок напрочь выбил из него все мысли, матрас отпружинил, когда он врезался в него спиной, растерянный и совершенно голый, лишний. Дино навис над ним, и от этого стало не по себе, как минимум, хотелось стянуть тёмную простынь и закрыться от чужого взгляда, желательно, вместе с головой, запоздало думает, что зря не позволил выключить свет, Дино проталкивает колено между его ног, и Хаято проклинает себя за то, что может только повиноваться, но всё равно вжимается в матрас, как будто если сильнее надавит туда спиной, то провалится сквозь него и это его спасёт. Дино смотрит прямо ему в глаза, но Хаято так не может, задерживает дыхание, плотно смыкая губы, отводит взгляд, раздражаясь на то, что не может так смотреть, ведь раньше, всегда, уничтожать других взглядом для него не было проблемой, бурчит не смотреть так на него. Раздражаясь на то, что когда дело доходит до того, чего он, вроде бы, хотел, то ведёт себя как… девчонка! Дерьмо! Он вздрагивает, когда Дино касается его живота, втягивает его внутрь — щекотно, неприятно, но ладонь Дино уже скользит в нужном направлении, и он даже не может толком собрать мысли в кучу, чтобы начать протестовать — он просто задыхается, когда тёплая ладонь накрывает его член, заставляя корчится от того, насколько всё это приятно, от того, насколько ему хочется, чтобы Дино всё это делал быстрее, движется ему в такт, всё это совсем не похоже на те моменты, когда он делал это сам с собой, и от осознания этого та часть разума, которая не корчилась от удовольствия, почти встала на дымы, почти взбрыкнулась, но губы Дино коснулись какой-то чёртовой точки, которой он даже, чёрт возьми, не знал, слишком чувствительной прикосновение к которой заставило его выгнуться, но Дино вжал его сильнее, поцелуи стали грубее, и этого вопиюще заныл пах, вдохи стали более резкими, обрывистыми и неконтролируемыми, а горло выдало незнакомый до этого звук. Отвратительный звук. Хаято понимает вдруг, что ему некуда девать руки, понимает, что от этого всего хочет закрыться, и тыльной стороной прикрывает лицо.

— Просто… просто сделай уже это, чёрт!

Ему кажется, что он совсем не соображает, что несёт, он просто хочет уже этого неправильного, потому что Дино точно издевается над ним и делает непозволительное — заставляет умолять.

Потолок куда-то едет  — чертовски кружится голова: Хаято зажмуривается, ощущая тыльной стороной руки, как щёки вот-вот продырявят её ожогами, не может распахнуть веки, всё это, происходившее сейчас, ощущавшееся, слишком для него одного, чёрт его дери — нереально! Ему кажется, что всё это какой-то дурацкий и сумбурный сон. От поцелуя в шею — его опрокидывает, в глазах резко темнеет, и его уносит, развозит просто в хлам, он же сейчас не вырубится? Или ещё того хуже — просто спустит в чужую ладонь. Ни за что! Зачем он об этом думает, думать вообще как-то тяжело, но думать нужно, о чём-нибудь отстранённом: таблица умножения путалась вперемешку с чужой улыбкой, с тяжестью чужой руки на своём плече, в голову снова лез чёртов Ямамото, и на секунду, всего на секунду Ямамото в его голове одержал вверх, и начало казаться, что он всем телом ощущает тяжесть не Дино, что над ним нависает Ямамото: губы на шее — доводят до немого исступления, тянущей боли в яйцах, разрыва в лёгких, зубы, прикусившие, полоснувшие кожу резкой точечной болью — застигли врасплох, довели до мурашек на позвонках и от этого их выгнуло, хриплый рык застрял в гортани, надломился, перейдя в откровенный стон — а ну прочь! — говорит внутреннему Ямамото в своей башке в смутной попытке отделаться от этой чёртовой фантазии — перед ним снова возникли светлые пряди, руки в татуировках  — ладонью затыкает себе рот, что это ещё за к черту он издаёт звуки, слишком ужасно, слишком стыдно  — ему кажется, что он просто сейчас умрёт, но от следа боли его резко перещелкивает, и он вяло пытается отпихнуть его от себя:

— Я убью тебя, если останутся...  — он судорожно сглатывает, еле выговаривая слова, все мысли улетучились в одну точку, к ладони Дино, там, внизу,  — с-следы...

От Дино жарко так, что воздух обжигает глотку, Дино точно издевается, слишком мельком проскальзывая по чувствительным точкам, не задерживается, а ему, блин, хочется, чтобы это ощущение, острое и тянущее, было постоянно, он вжимается в Дино плотно, не оставляя себе свободы, не оставляя миллиметров для маневра на отступление, плотнее, ещё ближе, какого чёрта он одет, но так даже лучше, это просто ничего не значащий секс, они просто делают своё дело, это всё равно, что подрочить, но вместо напульсника  — Дино Каваллоне. Дино был красив, красивее, чем большинство актёров из тех гребаных видях: снова зажмуривается, поддаётся чему-то грязному, не подобающему, не достойному правой руки Десятого — и это только больше придаёт решимости — трётся о чужую ладонь бешеным стояком, но Дино отстраняется, и Хаято снова недоволен, Хаято опасается, что если Дино хоть на секунду остановится —  то сам он передумает, снова начинает судорожно перебирать, как будет смотреть в глаза Десятому, вспоминает, что никак и больше ни за что, и цепляется за последнее, что у него осталось — чёртов Дино, именно поэтому всё должно закончиться как можно скорее, в этой чёртовой комнате, где он дрочил на этом самом месте в грёбаный напульсник. В его голове — отвратные и недостойные мысли, в солнечном сплетении — долбится сердце, как долбится что-то внутри члена, в голове пульсирует до звона, в паху натягивается туго-туго, жмёт и давит, а Дино по его задумке, от которой он не был способен отказаться, всё это изобличит — какой он грязный и развратный, какой недостойный милости Десятого, но удовольствие берёт своё, заставляет его быть тем, кем он никогда не хотел быть. Вот таким! Голым, и испытывающим отвращение от того, насколько быть так  — приятно. Прекращает тереться, потому что если сейчас совершит хотя бы одно движение, если Дино что-то выкинет, то просто, блин, кончит! Он здесь не для этого, чёрт возьми, а для того, чтобы запомнить, что он — неправильный, и для того, чтобы ни за что даже в мыслях у него даже в мыслях не возникло снова представлять, как он делает такие вещи с Ямамото, даже в мыслях больше не возникло хранить под кроватью тот долбанный...

— Презерватив под... — Хаято  с трудом переводит дыхание, убирая ладонь изо рта, снова надвигая на глаза,  после того, как Дино отстранился, чёрт, он больше так не может! Дино касается его запястья и уводит — он едет куда-то в сторону вместе с этой рукой, размазанный о собственные ощущения — кожа Дино на ощупь по-прежнему мягче и ни неприятнее, чем ему хотелось бы думать, он весь запинается, вместе с сердцем, — презерватив под кроватью, я не... тц...  — Хаято снова сглатывает, и мысленно взрывает последнюю опору моста, он оставил этот чёртов квадрат, завернутый в фольгированный бумажный пластик, рассчитывая, что однажды потрахается с Ямамото, но отмазываясь мыслью, мол на всякий случай пусть будет? Он просто ужасен. Да к чёрту! — Я не буду делать это с тобой без... — Хаято вспылил, разожмурившись и впершись настырными глазами в лицо Дино, запнулся, глядя на то, как Дино облизывает пальцы, это выглядело...слишком, и в голове начала рисоваться совсем другая картинка, как эти губы облизывают вовсе не пальцы, а смыкаются на головке его члена, и от этой мысли непонятно, что выперло больше  — хуй, сердце, или обугленные от стыда щёки. Щекотка чужого дыхания у уха мигом отзывается внизу живота, заставляя пресс напрячься сильнее, сводя мышцы в камень. Расслабиться? Холодок проехался по позвонкам, заставил ухнуть куда-то вниз.

— Я расслаблен, тц.— напрягся ещё больше, потому что вспомнил — то же самое делали в одном видео, погодите-ка, то есть Дино сейчас!.. Хаято зажмурился, стиснув зубы и вжался в матрас, ощутимо лишне, как будто насадили на крючок, остро, странно, непонятно, неприятно  — вот так это и происходит, дернулся  — стало немного больно, думать, дышать, он же даже не был в душе, в смысле, был, но не это же место! Как такое вообще может быть приятным — с этой мыслью под бешеный топот сердца и судорожные вдохи он готов был вырваться, врезать Дино и сбежать. Но ему и не должно быть приятно  — угомонился, просто стиснул пальцами простынь, и спину Дино. Какая-то фигня!

Жмуриться уже не помогает от этого долбанного жжения там, не помогает сравнивать всё это действо с грёбаным, будь он не ладен, походом в туалет, чёрт!  Но если ощущения от последнего можно было сравнить по звучанию с какой-нибудь супер-низкой субконтроктавой, а иначе, чем со звучанием музыки эти ощущения Хаято не мог сравнить, то всё вот это было резким переходом от четвёртой октавы пятой и обратно, к четвёртой и обратной, и всё это чертовски быстро,  будто заточку всадили в печень, ощущения какие-то высокие, уж точно гораздо приятнее, чем срать, и теперь точно дерьмовые, когда он вспомнил об игре на пианино, вспомнил — мать. Что бы его мать сказала, видя, как её сын теперь лежит, голый на матрасе, под парнем, который заталкивает ему пальцы в задний проход?
Отвращение.
Хаято ненавидит себя сейчас за то, что он — её сын, потому что Лавина Гокудера заслуживала другого, более хорошего и достойного сына. Хаято перестаёт жмуриться, тырясь глазами в кружащуюся темноту, теперь тырится в долбанный белый потолок, который кружится точно также; намертво сжимая все мускулы своего тела, примерно знал, чего ожидать: видел фильмы с такими одинаково грязными названиями, которые было даже мерзко произносить вслух, потому что произнеси он их — кажется, язык стал бы настолько грязным, что не осмелился больше выговаривать слово «Десятый», и это было настолько же оскорбительно и мерзко, как и признаться себе в том, что у него на всё это — вставало, и ещё как. Потому что он представлял, глядя на эти скорченные явно ни не от боли рожи, слыша эти сдавленные низкие стоны, постыдные, те, которые не должны издавать мужчины в принципе, представлял, вжимаясь бёдрами в долбанный напульсник, что это... Дерьмо! Не то, чтобы он вообще смотрел всё это прям подробно и часто, но он должен был знать, как это происходит. Должен, без оправданий и всё. Использовал переходный возраст и физиологию в качестве оправдания, как сейчас использует в качестве этого же оправдания спиртовой привкус во рту  — думал, что промилле, плескавшиеся в желудке, помогут не испытывать стыд, что его — Хаято резко перестаёт думать, открывая рот: воздух застревает в горле от прибавившегося к жжению ощущению затягивания и расширения, и из горла вырывается нелепый низкий стон, от поцелуя на плече, из-за которого мурашки странным образом долбанули в паху, в башке всё завертелось сильнее и вконец перепуталось и смешалось, ему всегда казалось, что на глянцевом лощёном видео каждое движение и звук было симуляцией, постановкой, но рот Дино, оказавшийся настолько же грязным, как названия тех грёбаных видяшек, делали всё, что Хаято сейчас ощущает — мучительно-невыносимым, и руки почти что тянутся, привычно подрочить, только вот он делал это через чёртов напульсник, и не может показать Дино, что, вообще-то, сейчас дико хочет. Думает, крепче сгребая пальцами простыни, что вот, понемногу, перестаёт думать о чёртовом Ямамото, в миг понимает, что думая, что забыл — вспоминает снова, злится, снова жмурится, снова смотрит на потолок, и обида сжимает сердце, точно у долбанной девчонки, да и чем он сейчас отличается от девчонки — лежит вот так под мужчиной, чёрт, чёрт, чёрт! Думает, что всё это — ради семьи. Думает, что никогда бы не смог признаться, потому что это всё бы испортило, потому что чёртов бейсбольный придурок точно счёл бы его ненормальным, об этом не могло быть и речи, и всё снова возвращалось к Вонголе, Десятому, и Реборну. Дева Мария, что он, мать его, творит?! Но если он это сейчас сделает, то его чувства будут похоронены и со временем исчезнут без формы. Дино будет молчать, потому что рассказав об этом — поставит под серьёзный удар себя. Хаято думает, что ещё не поздно всё прекратить, но улыбка Ямамото перед глазами, чёртов смех, который не выгонялся из головы, что бы он, блять, ни делал, что бы ни делал, не давали сдать назад. Но как же его репутация? Как же репутация Десятого?! Дино переминается, где-то во время этого вынимая из него пальцы,, меняя положение,  и для жжения внизу наступает передышка, и кровать протяжно скрипит, словно отчаянно-долго вторит его мыслям: два педика-приближённых в окружении Десятого дона?! Какое будущее тогда его ждёт? Что он нахер делает? Хаято почти дёргается, почти вырывается, но Дино — вдавливает его бёдра рукой, ощущения языка на головке — затягивает в сладкую воронку, Хаято задыхается на выдохе, и потолка больше не видно, и в его мыслях остаётся только либо да, либо да — рука сама поднимается и ладонь сама касается скользких волос Дино, его затылка, всё внутри распаляется за секунду и в голове не остаётся ничего кроме этой ласки, кроме жажды — глубже, быстрее и пальцы стискивают шершавые корни волос, вжимают чужой рот — сильнее, молят делать — быстрее. Просто блядь. Хаято дёргается вперёд. И просто блядь-блядь-блядь. Во рту у Дино так по-другому. По-другому, чем в собственной ладони, чем в грёбаном напульснике, так нежно, так пиздец тесно, и хочется ещё, ещё и ещё, что сносит куда-то за потолок, за крышу, за глаза, которые хочется просто закатить, и удариться головой о матрас побольнее, чтобы ничего не чувствовать, потому что чувствовать сейчас — слишком охеренно.  Чувствует, как лунки коротких ногтей впиваются в его бедро, но плевать, всё это, просто до ломоты в висках звенит там , вынуждая сердце — заходиться, лёгкие — судорожно глотать, зубы — стискиваться. Рука  начинает склонять голову Дино — грубее, но неожиданная вибрация где-то под ногой, нет, вон там, на полу, там, где он бросил одежду, в карманах джинсов, выдёргивает из сладкого забытья, Хаято дёргается, вырывается из хватки Дино, он должен ответить!

— Вдруг это... — Ямамото— застучало в груди , — Десятый! — проговорило запыхавшимся голосом горло.
Не знал, что из этого было хуже.