Nowhǝɹǝ[cross] |
[ ... ]
Как заскрипят они, кривой его фундамент
Разрушится однажды с быстрым треском.
Вот тогда глазами своими ты узришь те тусклые фигуры.
Вот тогда ты сложишь конечности того, кого ты любишь.
Вот тогда ты устанешь и погрузишься в сон.
Приходи на Нигде. Пиши в никуда. Получай — [ баны ] ничего.
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [no where] » Завершенные эпизоды » undisclosed desires [kingsman, the secret history]
Harry х Francis
muse - undisclosed desires
На каникулах, которые маменька Фрэнсиса предпочитает проводить где-нибудь в полной античностей Европе, ему нередко бывает скучно. Но иногда среди старинных фолиантов и осыпающихся колонн можно завязать по-настоящему интересные и увлекательные знакомства - нужно просто пореже смотреть под ноги.
Отредактировано Francis Abernathy (2021-08-19 19:20:17)
300 ничего
15 кружек чая
Впервые за долгие месяцы мистеру Харту выпала, пожалуй, самая сложная роль. Роль, о какой часто забываешь, личина, спрятанная за сотнями масок. В непрерывных гонках шпионских буднях, спасая поочерёдно то простых людей, то целый мир, перестаёшь помнить, кто ты есть на самом деле. Именно побыть самим собой, отпустить тормоза, понять, насколько ты в конце концов устал, подставить кожу солнцу и ветру не в засаде в пустыне, а где-нибудь в безопасном месте, позволить себе насладиться мгновениями — да что там — часами покоя.
Как говорят мудрые люди — нет худа без добра. И можно от чистого сердца поблагодарить взрыв хитроумного устройства на последней миссии, что не убил никого и не причинил значительного (по меркам агентов Кингсман) вреда. Для человека, не раз бывавшего по ту сторону смерти, месяц в больнице значил не больше, чем для рядового лондонца ангина. Когда проживаешь каждый день на грани, восприятие мира переворачивается с ног на голову, и простые вещи начинаешь ценить как сокровища, а то, что когда-то ввергало в ужас и шок, становится привычным и маленьким.
Так часто бывает на войне. В первое время, когда твоё подразделение узнаёт о вражеском снайпере, все проявляют крайнюю осторожность. Но чем более длится засада, чем дольше враг остаётся не устранён, тем более беспечными становятся солдаты. Начинают открыто передвигаться, теряют бдительность. Словно и нет никакой опасности. Это явление так и зовут — «снайпер на позиции». Когда ты настолько привык к дыханию смерти рядом, что просто не замечаешь её, будто дышишь с ней в один такт.
Однако Гарри Харту как раз и предстояло вспомнить, как это — быть простым человеком, снять маску агента Галахада. Пусть травмы были не так тяжелы и последствий было почти незаметно, всё же как следует восстановиться было необходимо. И отдых в средиземноморском климате был как нельзя кстати. Эталонный книжный джентельмен отправлялся в поистине эталонное книжное путешествие, как и полагает герою благородному и не очень здоровому — словно в хорошем романе — из душных туманов Лондона проследовать в серебристый рассветный туман Тосканы, под сень кипарисов, в гомон апельсиновых рощ, в самое лоно матери искусств и сестры забытых богов.
В означенный день мистер Харт прибыл на виллу близ Флоренции. Когда-то, лет пятьсот или двести назад, это окружённое стенами из травертина здание в стиле раннего ренессанса наверняка принадлежало представителю знатного семейства, а теперь здесь располагался отель для людей, ценящих прекрасное чуть более, чем полностью, но не стремящихся как слиться с толпой туристов, так и не желающих полного уединения. Воздух ещё не успел остыть от полуденного зноя, и длительный переезд сыграл свою роль — единственное, чего хотел сейчас Гарри, это принять душ и упасть в накрахмаленные простыни. К дьяволу багаж, к дьяволу красоты. Отдых души немыслим без отдыха тела. Прохладная вода смыла остатки напряжения с дороги, и мягкая постель приняла англичанина в свои белоснежные объятья, позволив мгновенно провалиться в сон глубокий и целительный.
Когда Гарри проснулся, за окном уже вечерело, а в комнате стало куда как прохладнее. Хорошо бы ещё разок принять душ, а после спуститься вниз, взять бокальчик-другой кьянти и прогуляться по оставшемуся со времён Медичи лабиринту из живой изгороди, что так бережно сохранили нынешние владельцы особняка. Ни мига не мешкая, Харт выудил из чемодана легкий льняной ансамбль палевого цвета, состоящий из рубашки с длинным рукавом и прямых простых брюк. Надо отдать должное чехлам от Кингсман — капризный материал ни на кроху не смялся в чемодане.
— А с этой тканью будет дивно смотреться загар, — вслух рассуждал мужчина, заканчивая приготовления и размышляя. Темно-коричневые ботинки и ремень того же цвета придавали образу легкий дух двадцатых. Гарри закатал рукава до локтей и надел на мизинец перстень. На этот раз не на правый, как делал всегда на работе, и не особый перстень с секретом, а простую печать, на левую руку, как и подобает джентльмену.
Отредактировано Harry Hart (2021-05-17 04:02:46)
Подшивка Венере назло
— Фрэнсис, детка, поторапливайся!
Абернати закатывает глаза, сжимает и разжимает кулаки, вдыхает глубоко — остывающий к вечеру флорентийский воздух бодрит и приводит мысли в порядок. Маменька бравым воином шествует впереди, возглавляя их скудное войско; Фрэнсис, как и все предыдущие дни, плетётся где-то в хвосте, убеждая себя в престижности своей арьергардной позиции, но на деле лишь прикрываясь спинами своих родственничков, чтобы хоть на какое-то время почувствовать себя вне их тисков и сетей.
Их каникулы похожи одни на другие, меняются только локации, но с годами Фрэнсис успевает выучить их все до единой: мечтательную Францию с её замками и наивкуснейшими булочками из крохотных пекарен, хмурую Англию с вечным туманом, от которого рыжие волосы Фрэнсиса начинают виться ещё сильнее, и томную Италию с виноградниками и сыроварнями, каждое посещение которых оставляет терпкое послевкусие на губах. Иногда Фрэнсису кажется, что так на вкус ощущается желание вернуться сюда вновь.
Ему приходится ждать несколько лет, чтобы матушка решила снова отправиться во Флоренцию; её нынешний ухажёр слишком сильно любит эти места, и из-за одного этого факта Фрэнсис готов простить ему что угодно. Даже то, что прямо сейчас, спускаясь из комнат вниз в общие залы, он при всех укладывает свою ладонь ей на бедро, а после и вовсе сжимает пальцами ягодицу. Абернати едва сдерживает рвотный позыв и стремится поскорее перебить ужасное ощущение во рту — благо, местный бар оказывается потрясающим. Кошелёк Фрэнсиса, заметно истончившийся за последнюю неделю — неоспоримое тому доказательство.
— Милый, не отставай! — доносится до него откуда-то спереди, но он не обращает внимания. Имеет, как ему кажется, полное на это право: все предыдущие семь дней Фрэнсис ведёт себя как образцовый сын богатенькой семьи, сопровождая маменьку куда бы она ни пошла — начиная от ресторанов с заоблачными ценами и заканчивая галереями с работами интересных, но не очень известных художников. Сегодня же, решает Фрэнсис, он заслуживает хоть один вечер без рукопожатий с представителями элиты, имена и лица которых забудет, стоит только повернуться к ним спиной. Сегодня, думает Фрэнсис, всё пойдет так, как он сам этого захочет.
Он начинает с коктейля — maman сказала бы, что он только зря портит себе аппетит, но Фрэнсис делает глоток и с огромным усилием давит стон удовольствия, готовый сорваться с губ. Напиток Богов, не иначе — правда, сладкий настолько, что уровень сахара в его крови, думает Абернати, заворачивая за угол, готов побить все из известнейших рекордов.
Ему настолько хорошо, настолько вкусно и расслабленно, будто алкоголь, едва прокатившийся по языку, уже начинает делать свое томное дело, что всё вокруг него, начиная от интерьера и людей, совершенно перестаёт иметь значение — всего минуту, краткое мгновение, пока его взор не заслоняет что-то светлое, и пока он, совершенно не смотря под ноги или вперёд, не налетает на кого-то, да ещё и со всего размаху.
— О, нет,— выпаливает Фрэнсис под мягкий звон бокала, выпадающего из его рук. Тот приземляется на тонкий ковер под ногами, а вот напиток приземляется на рубашку мужчины перед ним. Абернати сбит с толку настолько, что даже забывает поднять взгляд, посмотреть, а не какой-нибудь ли это старый знакомый из ресторанов и галерей. Всё, о чем он может думать сейчас — о темнеющем пятне на светлом льне, расползающемся, к его ужасу, всё ниже. — Нет-нет-нет, не может быть. Я…
Он трогает пальцами пятно, словно пытаясь убедить самого себя, что это действительно случилось, и наконец переводит взгляд на незнакомца. Брови чуть хмурятся, но узнавания не происходит, и Фрэнсис спешит отнять свои липкие пальцы, чтобы его не сочли, чего доброго, за извращенца, любящего так открыто трогать мужчин. Выдержки, правда, хватает на долю секунды, и после ладонь возвращается обратно. Наверное, это всё нервы.
— Мне так жаль, сэр, я такой неловкий, совершенно не смотрел, куда иду, — тараторит он, — просто задумался о чём-то своём, и вот…
«И вот» смотрит на него огромной влажной кляксой с груди незнакомца.
— Я все исправлю, правда, я могу отнести в чистку или постирать сам, хорошо? — Фрэнсис с трудом заставляет себя вернуться взглядом к лицу мужчины. Засматриваться нехорошо, но не делать этого практически невозможно: он напоминает ему моделей со страниц журналов, тех, которые Фрэнсис предпочитает прятать от своих родителей даже в таком возрасте. — Пожалуйста, позвольте мне всё исправить, я правда всё отстираю и верну вам одежду как можно скорее.
Липкие от коктейля пальцы снова замирают у пятна. Он может только надеяться, что глядя на них, незнакомец не поймёт так быстро одну простую вещь: максимум, что умеют стирать эти пальцы — неровно проведённые линии с бумаги на занятиях по рисованию.
Он поглядывает мужчине за плечо, моля всех известных ему богов, чтобы маменька не вернулась сейчас с настойчивым «детка, шевелись». Неловкости на сегодняшний вечер хватает с избытком.
300 ничего
15 кружек чая
Взяв в баре маленькую — на два бокала — бутылочку кьянти, Гарри Харт поднялся на балкончик. На его счастье народу на нём не оказалось, мужчина смог устроиться в одиночестве и в полной мере насладиться видом. С одной стороны можно было разглядеть флорентийский стены, высящиеся за ними массивный величественный купол Санта Мария Дель Фиоре и кампаниллу Джотто. Наверняка стоит выделить денёк и съездить в город, подаривший человечеству таких титанов своего времени, как Рафаэль, Гиберти, Данте... непременно стоит почтить могилы великих мыслителей и творцов, подышать одним с ними воздухом и ощутить под ногами те же плиты, что когда-то носили их самих. С другой стороны балкона был прекрасно виден сад, тот самый лабиринт из живой изгороди, который так нахваливали в рекламных проспектах. Гарри светло вздохнул и сделал пару глотков. Терпкий напиток приятно согревал горло, разливался щекочущим тёплом по телу, и вечерний воздух обволакивал и пьянил не хуже, даря чувство легкости и уютной эйфории, будто ты долго скитался и наконец обрёл дом. Вино кончилось быстрее, чем хотелось бы, и Харт решил продлить себе чудесный момент и спустился за ещё одной аналогичной бутылкой. Может, стоит взять побольше и забрать в номер? Или взять только один бокал и дойти таки до лабиринта?
Однако события приняли несколько иной оборот. У самой стойки на Гарри с размаху налетел как из-под земли возникший долговязый рыжеволосый молодой человек. И всё бы ничего, но только вот тот был не с пустыми руками, и результатом этого столкновения стало огромное пятно от коктейля, в мгновение расползшееся липкой медузой по некогда безупречной рубашке Харта. В ту же минуту губ англичанина сорвался еле слышный вздох возмущения, в котором чуткому уху могло послышаться нечто среднее между «Боже всемилостивый» и «черт тебя раздери». Ни громких ругательств, ничего такого. На лице же юноши, как успел заметить Гарри, пронёсся вихрь всевозможных эмоций.
Вслед за неловкими извинениями последовали не менее неловкие прикосновения к злосчастному пятну, будто бы они могли каким-то магическим образом отмотать время назад или хотя бы остановить рост сладкой въедливой кляксы.
— Боюсь, здесь поможет только чистка, вручную можно ещё больше испортить ткань, — немного отрешенно и будто в сторону произнёс мистер Харт, смотря куда-то поверх огненных вихров молодого человека.— Был бы весьма признателен, если бы вы и в самом деле помогли мне устранить эту досадную неприятность.
Гарри, к своему удивлению, руки незнакомца от себя не оттолкнул, найдя это прикосновение — далекое от светских приличий, но такое непосредственное, приятным, он лишь накрыл кисть юноши своей и на мгновение строго, но легко сжал, чувствуя изгиб каждой костяшки, которой касался. Повисла пауза, казавшаяся столь же тягучей и липкой, сколь и сироп в коктейле, но на самом деле это заняло не больше секунды. Мистер Харт перевёл взгляд прямо в глаза незнакомца, и уже более твёрдо, но совершенно без агрессии произнёс:
— Прошу прощения, мне нужно подняться к себе, пока не стало хуже, — с этими словами он всё-таки выпустил чужую ладонь и мягко улыбнулся.
Отредактировано Harry Hart (2021-05-15 03:44:51)
Подшивка Венере назло
— Я помогу, — уверенно кивает Фрэнсис, сверля взглядом пятно, словно надеясь, что волшебным образом оно уменьшится. — Сделаю всё, что захотите, сэр.
В голове так мутно и нервно, что следить за словами — последнее, что может сейчас Абернати. Маменька наверняка бы воскликнула что-то вроде «Фрэнсис, как можно! Выбирай выражения!» и притворно прижала бы свою ладонь к губам, давя возмущённый выдох.
Но Фрэнсис, в очередной раз окидывая взглядом коридор, понимает, что процессия во главе с maman уже давно сворачивает куда-то за угол, оставляя его, как взрослого, самого разбираться со своими проблемами.
А проблем у него становится больше с каждой секундой: и голос незнакомца, спокойный и глубокий, готовый вот-вот растопить во Фрэнсисе все кости, делая из тела безвольное желе, и его рука, осторожно и крепко сжимающая липкую кисть. Да и дурацкий костюм, в который его заставляет вырядиться матушка, только и делает, что мешает дышать.
— Я иду с вами, — уверенно заявляет он и сам поражается своей решительности. — Заберу вашу рубашку. Надеюсь, у вас найдутся другие, и вы сможете продолжить наслаждаться этим вечером дальше.
До номера незнакомца он плетётся позади него, рассматривая чужую спину вместо того, чтобы запоминать дорогу. Он не может даже навскидку определить его возраст — но, кажется, он близится к той отметке, когда от одного лишь опыта, читающегося во взгляде внимательных глаз, могут начать подкашиваться колени. Фрэнсису бы сейчас опереться на что-нибудь да подышать размеренно и глубоко, успокаивая и без того склонное к нарушениям ритма сердце, но он послушно продолжает идти, выныривая из своих мыслей наружу только когда за ним закрывается дверь.
Чужой номер оказывается на порядок лучше, чем его собственный — Фрэнсис с трудом, но выпрашивает себе отдельный, чтобы не слышать ночами храп его дядюшки или троюродного брата. Здесь места столько, что впору устраивать вечеринки, хотя для Абернати пространство сейчас сужается до пары квадратных метров, в которые помещается только он, со своими дрожащими руками, да незнакомец — спокойный, как удав.
— Давайте я помогу, — он бормочет, подходя ближе. Во рту ужасно сладко, Фрэнсис едва сдерживается, чтобы под чужим взглядом не облизнуть губы — хотя он бы с радостью облизнул и собственные пальцы, если это сделает их менее липкими и неприятными. Он тянется к воротнику, к самой верхней пуговице, и начинает свой неспешный спуск вниз.
Всё, что за пределами поделенного на двоих пространства сейчас, перестаёт для него существовать. Все звуки из-за двери и за окном гаснут, и остаётся только их мерное дыхание и шелест ткани, которую он распахивает, справляясь с очередной пуговицей.
— Почти закончил, — сообщает он, прерывая застоявшуюся тишину. Фрэнсис знает, что не имеет совершенно никакого права на эти вольные мысли и столь же вольные действия — его могут вышвырнуть за порог и, может, даже побить, но мягкая алкогольная пелена в его голове принуждает проследить пальцами уже знакомый маршрут снова, и он ведёт самыми кончиками от ключицы вниз по груди, замирая у последней ещё не расстёгнутой пуговицы.
На мгновение ему кажется, что нормально вдохнуть он забывает ещё где-то в коридоре.
— Вот и всё, — последняя пуговица поддаётся не сразу, но спустя мгновение рубашка оказывается расстёгнута, и Фрэнсис стягивает её с чужих плеч — но почему-то не считает нужным поймать, позволяя той упасть на пол.
Руки замирают над пряжкой чужого ремня, и Фрэнсис забывает сдерживаться — задумчиво закусывает губу и старательно не смотрит на незнакомца.
— Кажется, на брюки тоже попало, — глухо говорит он, совсем немного придвигаясь вперёд и сокращая и без того минимальное между ними расстояние почти в ноль. — Позволите?
Пальцы задевают кожаный хвост ремня; Фрэнсис наконец вскидывает голову, перехватывая чужой взгляд, и выжидает.
Отредактировано Francis Abernathy (2021-05-15 05:30:34)
300 ничего
15 кружек чая
— Хорошо, если так будет удобно, — Харт усмехнулся и двинулся в сторону номеров. — Не беспокойтесь, непременно найду что-нибудь подходящее. Идемте же!.
Кем же был этот юнец, как послушный телок последовавший за абсолютно незнакомым ему мужчиной? «Всё, что захотите». Эти слова крутились у Гарри в голове, как завязшая мелодия. Интуиция и опыт редко подводили мистера Харта, годы наблюдения за людьми делали его выводы почти всегда безошибочными. Стоило ли насторожиться в этот раз? Что мог таить в себе этот беспечный на вид молодой человек? По истинной неуклюжести ли он опрокинул бокал, или это такой способ запутать человека, чтоб потом обокрасть? Нет, слишком уж парнишка неловок для карманника. Может статься, что он был обычным жиголо, охочим до богатенького «папочки» на одну ночь? Что ж... если это и так, то сегодня определенно один из тех вечеров, когда можно позволить себе и это. Где ещё, как не под небом Тосканы, на старой вилле, встретить дьяволёнка с огненными кудрями?
Харт боролся с двумя чувствами, стараясь не дать одному из них взять верх, так и не отпустить поводья полностью. С одной стороны цепким железным кольцом держала холодная логика: не стоит слишком расслабляться и с порога доверять незнакомцу. На поверку он может оказаться кем угодно. С другой стороны прикосновения говорили куда красноречивее любых слов о намерениях ласкового эфеба. Касания были легче пера, но обжигали как воск от свечи, будоража и распаляя страсть. И мужчина прекрасно осознавал, что хотел большего, что это именно та вишенка, которой так не хватало на верхушке замысловатого итальянского десерта.
Хорошо, что они оказались на его территории. Одного Гарри мог точно не опасаться — что гость ничего нему не подсыпет. А вот сам Гарри при любом подозрении сможет сделать что угодно. Отпуск — отпуском, но кое-что из шпионских штучек при нем всегда. Ничего не будет стоить незаметно посадить жучок, или включить передачу у высокотехнологичных очков, ничем не отличимых простому обывателю от обычных и лежащих себе спокойно на комоде. Запись всегда можно прекратить, а передачу данных начать и оборвать в любой момент.
— Мы даже не знаем имён друг друга, — вместо ответа произнёс Харт, перехватив тонкие запястья молодого человека и властным движением переместив его ладони себе на бёдра. Голос его зазвучал чуть более хрипло, чем обычно. Мужчина сделал несколько шагов назад, увлекая парнишку за собой и садясь на край так и оставшейся неприбранной кровати. Гарри одновременно удивлялся себе, такому непривычно раскованному здесь, и вместе с тем ощущал непонятную гармонию, будто всё идёт ровно так, как и должно. Руки его уже скользили вдоль тела стоящего так близко, почти вплотную, юноши, а одно колено расположилось аккурат между ног своей сегодняшней пассии таким образом, что мужчина мог тесно зажать партнёра, дав ощутить ему весь свой жар, равно как и позволить ему зажать себя. Сперва чуткие ладони шарили сквозь одежду в поисках подозрительного, но действовали осторожно, чтоб не выдать своего намерения, и, не нащупав ничего из того, что могло насторожить, касались уже более откровенно и недвусмысленно. Харт слегка толкнул гостя на себя, сократив и так уже ничтожное расстояние до минимума. Уткнувшись лицом чуть выше груди, он уловил едва различимый запах табака в смеси с тонким парфюмом. Острая нотка заставила ноздри дрогнуть и вдохнуть поглубже, по сему мужчина выдохнул в шею гостя ещё жарче и тяжелее, чем диктовало желание.
Подшивка Венере назло
Проходит не больше минуты, а Фрэнсис уже целиком и полностью забывает про испачканную рубашку. В его голове приятная пустота, его руки, да и всё тело, действуют, кажется, сами по себе.
— Мне совсем не обязательно знать ваше имя, чтобы заняться вашей… рубашкой, — проговаривает Фрэнсис, цепляясь пальцами за ткань на бедрах мужчины. — К тому же, в моем собственном имени нет, увы, ничего волшебного.
Смена положения немного возвращает Абернати в реальность, а после, обдав внезапной волной жара, его накрывает с головой и уносит вниз по течению, и он не смеет сопротивляться — только не сегодня. Ладони устраиваются на обнажённых плечах, скользят по шее и вверх, Фрэнсис следит пальцами скулы и зарывается в короткие темные волосы, чтобы чуть оттянуть голову незнакомца от себя. Он красивый; Фрэнсис не стал бы этого отрицать, даже если бы ему предложили за это хорошо заплатить. Он определённо понравился бы Генри — не в том смысле, в котором нравится ему самому, Фрэнсис сомневается, что даже такой мужчина смог бы разжечь в Винтере что-то кроме академического интереса. Но, как ему кажется, глядя на умные глаза за стёклами очков, они бы точно нашли, что обсудить.
Он чуть качает головой, пытаясь вытряхнуть старого друга из своих мыслей и сосредоточиться на происходящем здесь и сейчас. От жаркого выдоха, оставленного на его шее, кругом идёт голова, а колени стремительно начинают подгибаться; Фрэнсис переступает с ноги на ногу, чувствуя касания чужих бедёр к своим — слишком тесно и слишком горячо, но одновременно с этим совершенно недостаточно. Всё ещё легонько подрагивающие пальцы возвращаются на плечи мужчины, чтобы мягко оттолкнуть его от себя — ему хватит с десяток сантиметров между ними.
— Не хотелось бы помять вещи. В стирку я ввязался по собственной глупости, но вот глажку предпочёл бы избежать, — его голос больше похож на шёпот, но этому есть множество оправданий и причин, одна из которых как раз сидит напротив. Фрэнсис неспешно, будто специально медля, расстегивает пиджак, отправляет его на пол и принимается за свою рубашку. Выбранная маменькой одежда ему, в целом, даже нравится — хотя сейчас он предпочёл бы не иметь на себе ничего, кроме футболки, которую можно стянуть в одно мгновение.
Но он вовсе не возится с пуговицами: он делает из этого маленькое представление для всего лишь одного зрителя, который, как надеется Абернати, будет благодарным и щедрым одновременно. Рубашка отправляется лежать на пиджак, и на одно короткое, крохотное мгновение Фрэнсис даже успевает почувствовать себя неуютно. Сердце бьётся быстрее обычного — быстрее привычного ему ритма, — и он позволяет себе потратить какое-то время и просто вдыхать и выдыхать, стоя в умопомрачительной близости от мужчины, касаясь своей кожей, с россыпью веснушек на ней, его груди.
Пальцы снова опускаются на чужое плечо, Фрэнсис ведёт подушечками линии вниз, пока не находит запястье. Обхватив его, он тянет руку мужчины вверх и укладывает ладонь себе на шею, чуть пониже затылка, и ненадолго закрывает глаза, заметно вздрагивая от этого прикосновения — сам того не осознавая, он смелеет настолько, что начинает показывать незнакомцу свои сокровенные места. Те, от прикосновений к которым он готов взорваться.
Вернувшись по руке обратно к шее, Фрэнсис скользит дальше. Пальцы замирают на лопатке, и он чуть наклоняется, сравнивая их рост в этом положении, и тянется к губам мужчины — но только для того, чтобы замереть в паре миллиметров, выдохнуть в них тепло и коснуться своими самого уголка. Он не хочет признавать себе это, но где-то внутри, под горячим слоем желания, растекается липкий страх и холодит его внутренности, заставляя вздрагивать и напрягаться.
Отредактировано Francis Abernathy (2021-05-15 18:31:03)
300 ничего
15 кружек чая
Гарри не ответил, лишь усмехнулся словам гостя. Вот же отчаянный мальчишка, думалось про себя Харту. Никакого чувства самосохранения. В бездну с головой — ни больше ни меньше. Впрочем, этим и прекрасна юность — жажда взять от жизни всё и даже больше плещет через край, завтрашнего дня не существует, и ты проводишь время на земле так, будто бессмертен или у тебя есть запасная жизнь, а может и не одна. Что ж. Сам Гарри тоже был по молодости лет отчаянным — иначе пошёл бы он служить в Кингсман? Конечно же нет. Сидел бы себе в лаборатории в кипе бумаг, да насаживал бы бабочек на булавки, а не лез бы под пули.
— Да бросьте в самом деле, — вдруг немного резко и скорее с досады и неожиданности от прерванного момента, чем по искреннему раздражению, процедил Харт. — Ни к чему вам заниматься этой ерундой, персонал отеля отлично справится с задачей как стирки, так и глажки. Стоит только позвонить — и всё будет устроено.
Но настроение быстро вернулось в своё русло, когда взгляд агента замер на нервных бледных пальцах, нарочито медленно и манерно играющих с пуговицами. Ты же дразнишь меня, негодник. И всю дорогу дразнил. Гарри слегка закусил губу, оценивающе наблюдая за каждым движением молодого человека. Строгие элегантные вещи скрывали под собой точеное тело, находящееся на грани между болезненной худобой и атлетичностью. Белая кожа казалась подсвеченной изнутри, как будто юноша был изваянием из алебастра или кварца. Сходство со статуей дополняли рельефные ключицы и переходы к плечам, словно вышедшие из-под резца скульптора. Но россыпь золотисто-рыжих веснушек и вздымающаяся от поверхностного дыхания грудь говорили о том, что юноша был вполне себе телесен, а не убежал по велению ворожея с постамента в саду или со шпалеры в каминном зале.
Гарри послушно следует за движением чужой руки, позволяя вести себя и изучая каждый изгиб подушечками пальцев. Томящийся от желания гость был настолько прекрасен, что завораживал собой. Не хотелось размыкать чувственных объятий, чтобы не спугнуть этого искрящего интимного доверия.
В какой-то момент Харт почувствовал в себе хищный порыв, и захотелось грубо повалить парня на лопатки, вздернуть его руки над головой так, чтоб тот не мог ничего сделать, и с особой неистовой жадностью впиться в каждый уголок безупречной аристократической белизны. Но он подавил в себе это желание, оставив от него едва заметную тень. Не сейчас. И получаса не прошло с момента их встречи, они и так ходили по лезвию бритвы, беспардонно ломая пространство друг друга, не успев узнать при этом примерно ничего. Вместо этого англичанин с наслаждением принимал ласку и не спешил перехватывать бразды правления. Дыхание юноши обжигало и манило пряно-пьяной смесью из сладкого алкоголя и жгучего табака, что никогда не покидает человека курящего. В иных случаях этот резкий нюанс отталкивает, особенно если курильщик употребляет табак низкого сорта, но на сей раз всё было иначе. Именно этого дикого, лесного запаха недоставало, чтоб окончательно смести все сомнения и раскалить желание до предела. Харт на мгновение помедлил, выжидая. Продолжения не последовало. Короткое касание было приглашением к большему, однако инициатива теперь должна была перейти на сторону Гарри. Закончить на этом и выгнать наглеца за дверь? Это было бы жестоко, и в первую очередь по отношению к самому себе. Всё тело ныло от напряжения, каждый мускул молил продвинуться дальше. Чужие ладони буквально жгли кожу. Столько времени отказывать себе в простой вещи и хоронить рефлексы на задворках подсознания попросту преступно.
Мужчина последовал зову тела и отозвался на молчаливое приглашение. Рука его по-хозяйски легла на затылок юноши, скользнула сперва вниз, вороша аккуратно выстриженные волосы, спустилась вдоль шеи по позвоночнику и замерла между лопаток, чтобы потом проделать обратный путь и замереть уже на макушке, в копне более длинных завитков. Второй рукой Гарри коснулся щеки всё ещё остававшегося безымянным молодого человека, задержав палец на подбородке. Жест был мягок и ласков, но в то же время будто говорил «ты мой, понятно?». За жестом последовал тёплый поцелуй. Харт мягко коснулся приоткрытых губ своими и, задержавшись на миг, отстранился, чтобы следом подарить ещё один поцелуй, уже более требовательный и настойчивый.
Подшивка Венере назло
У Фрэнсиса темнеет в глазах, а связь с реальностью, кажется, вот-вот оборвётся. Поцелуй, сначала едва заметный, а после более требовательный, возвращает его обратно, и он отвечает так жадно, словно губы незнакомца — спасительный источник с водой после долгой, тяжёлой дороги среди пустыни. В какой-то мере, думает Фрэнсис, так и есть: все его проведённые с родственниками будни полны знакомств с потенциальными полезными контактами, в которых, увы, нет ничего искреннего — не более, чем сухой расчёт. Сейчас же, упиваясь эмоциями и ощущая сбивающий с ног восторг, ему кажется, что он постепенно восстаёт из мёртвых.
И, восставая, он открывает в себе стороны и черты, о которых раньше даже не задумывается. Рука мужчины на щеке ощущается так к месту и так правильно, что у Абернати, кажется, разок пропускает удар сердце, и эту правильность он спешит показать, прерывая поцелуй. Только для того, чтобы чуть повернув голову прижаться губами к чужой ладони, очертить её по кругу и даже зацепить зубами грубоватую кожу у большого пальца. Фрэнсис обхватывает его запястье рукой, чуть отстраняет от своего лица, только чтобы проскользнуть по большому пальцу губами вверх и, совершенно неожиданно для себя самого, обхватить губами подушечку.
Он неотрывно смотрит на мужчину перед ним всё это время — не спускает с него взгляда и искренне радуется, получая тот же взгляд в ответ. Под ним, как ни странно, получается чуть расслабиться; Фрэнсис чувствует, как спадает напряжение с плеч, и на очередном выдохе чуть прикрывает глаза. Язык, меж тем, обходит подушечку чужого пальца со всех сторон, и одним мягким движением головы вниз он погружает палец глубже в рот, плотно обхватывает губами и дразнит, проходясь языком по всей длине — быстро и всего лишь раз, после выпуская влажный палец на волю.
Продолжая удерживать чужое запястье в своей руке, он ведёт его ладонь вниз, от своей щеки к шее, оставляя чуть влажную полосу от большого пальца на коже, и дальше вниз — по груди и к животу, который заметно вздрагивает от первого прикосновения к нему незнакомых, но чутких и уверенных пальцев.
— Так не интересно, — голос у Фрэнсиса глухой, словно перед этим он два часа выступает с каким-нибудь докладом. — Персонал — это слишком просто. Раз уж провинился именно я, то и вину загладить хочу тоже я.
У него нет каких-то конкретных идей, которые можно было бы использовать в качестве искупления вины — разве что и правда идти стирать рубашку, ну или пытаться самому освоить магию химчистки. Но, возможно, найдётся что-то прямо здесь и сейчас, что сможет чуть смягчить горечь от потери такой красивой и дорогой с виду вещи — раз уж он виновен в испорченном вечере, то вполне может попробовать его наладить.
Именно для этого он продолжает вести руку мужчины вниз и останавливается только когда пальцы достигают уровня пояса его брюк. Пуговицу на них он заботливо расстёгивает сам.
Отредактировано Francis Abernathy (2021-05-16 08:38:11)
300 ничего
15 кружек чая
Какие силы и каких богов следовало благодарить за этого пылкого юношу, что разжигал спящие угли души, которые, казалось, никогда не будут полыхать столь ярко? Большую часть своей жизни мистер Харт выплескивал всю свою страсть в работу. Кровь кипела от свиста пуль, тело пело от адреналина и тяжелых тренировок, а ум был влюблён лишь в новые победы, разматывая очередной клубок международной загадки. Да и бытность шпионом не располагает к растрату чувств направо и налево. Иногда, например, цель нужно было соблазнить. Никак не могут поместиться на одной чаше весов пылкость и холодный расчёт. В целом же нельзя было назвать Гарри человеком черствым или холодным. Как и сказать теперь, что бывалый агент влюбился в незнакомца, но, надо отдать должное, мужчина никогда раньше так быстро не загорался. Неистовая перестрелка или драка — да. Тысячу раз да. И теперь эта тысяча была адресована человеку без имени.
— Ох ты ж, — только и срывается с губ Харта, когда юноша захватывает ртом его палец и показывает, какого толка ласка может ожидать в будущем. Прикосновение и жар языка пронзают, как молния, вызывая лёгкую дрожь по всему телу и прилив сладостного тепла. Взгляд мужчины на мгновение мутнеет, ноздри лихорадочно трепещут. Хочется уткнуть эту точеную мордашку себе в пах и крепко зажать затылок рукой. Вновь этот хищный порыв, и вновь не сейчас... Гарри, старина, что с тобой делает этот огненный бес?
— Забудьте про эту чёртову рубашку, или эта такая игра, правил которой я не знаю? — хриплым шепотом произнёс Харт, ведомый чужими руками. Происходящее всё больше напоминало сюрной сон. Сладкий, безумно красивый, и как полагается сну, местами внезапный и бредовый. Может быть, Гарри всё ещё нежится в гостиничных простынях, и так никуда не спускался, и этот морок скоро исчезнет? Очень бы этого не хотелось. И к дьяволу рубашку, к дьяволу брюки, это в конце концов всего лишь вещи. Сколько красивейших комплектов в своё время были изуродованны кровью и ошмётками плоти, копотью взрыва, в каких шикарных костюмах доводилось агентам спускаться в коллекторы в погоне за недругом — случаев такого рода не перечесть и за всю историю существования секретной службы. Ткань, пусть и высококачественная, всего лишь очередной инструмент, который рано или поздно придёт в негодность.
Меж тем зазывно расстегнутая пуговица манила продолжать, и Гарри не заставил себя ждать. Расправившись с молнией, мужчина бросил острый, короткий, но полный желания взгляд на парня, и потянул брюки вниз. Материя застряла на косточке бедра, замяв бельё, и Харту пришлось помочь ей скользнуть дальше, просунув руку между тканью и телом. Захотелось задержаться, что он и сделал, запустив ладонь чуть глубже и впившись пальцами в мягкую часть бедра. Однако больше медлить не было сил. Избавившись от последней преграды на пути к желаемому, мужчина снова бросил красноречивый взгляд исподлобья, облизал ладонь и прикоснулся к любовнику, крепко сомкнув влажные от слюны пальцы.
Подшивка Венере назло
— Правил нет, — выдыхает Фрэнсис, а после с его губ впервые за вечер срывается тихий, но протяжный стон, стоит только ему почувствовать на себе плотное кольцо чужих пальцев. Он глотает ртом воздух, пальцами впиваясь в плечи мужчины, и отчаянно сильно старается не смотреть вниз. Румянец растекается по его щекам и готовится перебраться и на шею, и он усиливает хватку, словно незнакомец перед ним — единственное, что держит его в сознании.
Ноги, напротив же, не держат его совсем. Жарко выдыхая мужчине на ухо он соскальзывает рукой с его плеча и тянется вниз, находит его запястье и сжимает его пальцами, останавливая мягкие и уверенные движения руки. Так и не отпуская её от себя, он чуть толкает незнакомца, призывая пересесть на кровати подальше, и сразу же, как только становится можно, выпутывается из своих брюк окончательно и опускается мужчине на бёдра. Хотя бы не придется переживать, что теперь он рухнет перед ним на пол; Фрэнсису и так есть, за что беспокоиться, и добавлять к этому еще один пункт он не хочет.
Чужую руку он тянет к своим губам, на мгновение впивается зубами в ребро ладони, желая получить мелкую дрожь в ответ, и несколько раз сам ведёт языком по ладони, после возвращая её туда, где ей сейчас самое место. Он и не помнит, когда был настолько заведён в последний раз — кажется, это было очень и очень давно. Его отношения, довольно нерегулярные, но зато тщательно выстроенные им самим, больше всегда напоминают танец вокруг друг друга, который редко переходит от острых прелюдий куда-то ещё, и сейчас, плавно покачивая бедрами и толкаясь в крепко сжимающую его руку, он до чёртиков боится всё испортить.
Это не совсем в его стиле — бросаться на шею абсолютно незнакомому человеку с очень и очень явными намерениями. В его природе как раз ходить вокруг да около, флиртуя и дразня; сегодня, видимо, особенный день — и он ничуть не жалеет, что сбегает из-под маменькиного присмотра и отправляется в своё собственное приключение.
Которое, впрочем, рискует закончиться довольно скоро; у Абернати не только опыта немного, но и выдержки как у подростка — а он и правда не так уж далеко уходит от того возраста. Его собственные движения становятся хаотичными почти сразу же, его руки наконец находят нужное им место, обвивая шею мужчины и то и дело соскальзывая на его лопатки и спину. Фрэнсис не замирает ни на секунду, постоянно двигаясь: то руками, оставляя полосы от ногтей на широкой спине, то бёдрами, ощущая под собой чужое возбуждение, то прогибаясь в пояснице и откидываясь назад, словно пытаясь ещё больше покрасоваться перед незнакомцем.
Оргазм захватывает его внезапно — он чувствует его приближение, но всё равно не способен отследить момент, когда его накроет горячей волной, и хоть как-то к нему подготовиться. Фрэнсис, кажется, скулит, руками стискивая чужие плечи и едва удерживая себя, чтобы не впиться зубами в плечо мужчины или в его шею. Вместо этого он закусывает свою губу, пока всё тело пробивает дрожь, и пока он изливается на чужой живот и пальцы. Тело, ватное и неподатливое, отказывается двигаться, и Абернати выжидает, когда его наконец хоть немножко опустит с высот удовольствия, выравнивает сбившееся дыхание и чувствует, как постепенно, очень неспешно замедляется сердце. С бедёр мужчины он себя заставляет сползти едва ли не силой — колени упираются в одежду на полу, его руки — во всё ещё скрытые тканью чужие бедра. Он знает, что если промедлит, то потом вполне может начать сомневаться, а пугливые пальцы начнут дрожать, и Фрэнсис действует, пока эмоции бьют из него ключом: тянет испачканную руку мужчины к себе и проходится по ней языком, убирая всё лишнее, при этом не на секунду не разрывая с ним взгляда. И как только на ладони не остаётся его следов, он укладывает её себе на затылок — прямо как в самом начале. Незнакомец, он думает, всё остальное прекрасно поймёт сам.
300 ничего
15 кружек чая
— Так значит нет, — выпалил Харт, машинально вторя словам молодого человека. Смысл из них испарился, превратив фразу в бессмысленный набор звуков. Правил и правда нет. Есть оголенные нервы и рефлексы, причудливый вальс откликов тел, постепенно обретающих свой неповторимый ритм. Гарри смотрит на раскрасневшегося парня мутным от желания взглядом. Мужчина пьян, но пьян далеко не вином. Что по сути для такого человека два бокала кьянти? Так, слегка разогнать кровь, не более. Он всецело поглощён ощущениями и окутан полыхающей страстью. Вот уже прекрасный юноша полностью его — обнаженный и дерзко оседлавший верхом, такой открытый и восхитительный. Мой.
Проворные и немного нервные руки с каждым прикосновением распаляют всё больше. Касания эти хоть и кажутся порой неуверенными, но безупречно попадают в цель. Не в силах что-то произнести и привыкший всегда сдерживаться, Харт жарко дышит, в самые горячие моменты роняя глухие стоны. Манёвр с ладонью возымел должный эффект. От прикосновения зубов и последующего влажного поцелуя Гарри действительно вздрогнул, и уже в открытую зашипел, закусив губу. Это неочевидное, но такое доступное, место несло в себе море удовольствия и было одним из ключиков к максимальному наслаждению. Англичанину начинало казаться, что этот кудрявый чёрт просто по какой-то причине знает, и всё. Конечно же, это такая глупость, и опытный человек прекрасно понимал, что это всего лишь совпадение. Но какое! Настоящая жемчужина.
И вот уже эта жемчужина сама готова рассыпаться на сотню маленьких бусин. Вздохи делаются чаще и чаще, румянец пылает на щеках, а у висков блестит испарина. Давай, ещё, да, молодец. Тяжёлые капли сперва обожгли, а после оставили прохладный след, тая на разгоряченной коже. Мужчина дернулся в такт в момент экстаза юноши и подался навстречу, ненадолго прижавшись к обмякшему любовнику. Чужой оргазм заставил Харта встрепенуться и самому почувствовать обжигающую волну. Но до финиша ему было далеко — возбуждение как раз достигло пика, тело ломило от сладостной лихорадки, и хотелось наконец перейти последний рубеж. Тень досады ненадолго заслонила мысли, но к огромной радости и не меньшему удовольствию рыжеволосая бестия и не думала прекращать, и их связь ступила на новый виток. С какой-то особой стремительностью и бойкостью действовал юнец, как будто бы сам мистер Харт был лакомством, которое могли в любую минуту отобрать навсегда.
Ладонь Гарри уверенно разместились на огненном затылке, чуткие пальцы скользнули во взъерошенные кудри, массируя подушечками кожу головы. Если в первый раз Харт не дал себе пойти на поводу у порыва, то теперь этот приглашающий жест был красноречивее некуда. Мальчишке такое нравится. Что ж, давай. Переведя дыхание и сделав глубокий вдох, изнемогающий от нетерпения мужчина слегка сгрёб волосы партнёра, насколько позволяла их длина, и решительным движением толкнул его к себе, уперев лицом в туго натянутую ткань брюк. Свободная рука в это время теребила переставшую вдруг слушаться застёжку. Горячее дыхание ощущалось через материю и будоражило сильнее прямого прикосновения.
— Ну, — только и смог выдохнуть Гарри, ослабив хватку и теребя рыжие завитки. Рука скользнула по затылку в сторону шеи. Упрямая молния наконец поддалась, выпустив возбужденное естество на волю. Харт сперва прикоснулся к себе сам и плотно сжал ладонь, стараясь унять пульсацию. Когда он разомкнул пальцы, за одним из них потянулась едва заметная прозрачная липкая струнка, вскоре оборвавшаяся и блеснувшая каплей на подушечке пальца.
Подшивка Венере назло
На губах Фрэнсиса расползается широкая и довольная улыбка, стоит только ощутить чужую руку в своих волосах. Вдоль позвоночника вниз бегут мурашки, и он ненадолго прикрывает глаза, отдаваясь нахлынувшим на него ощущениям окончательно и бесповоротно.
Он шумно выдыхает, когда его тянут вниз. Движение вовсе не становится для него неожиданностью — он этого ждёт, он практически умоляет об этом и взглядом, и действиями, и может только зажмуриться от предвкушения, пробиваемый сладостной дрожью. Абернати прихватывает зубами и без того натянутую ткань, но сразу же отпускает, ведёт носом по выпуклости на брюках и жарко выдыхает, зная, что ткань не будет большим препятствием для ощущений.
Фрэнсис выныривает из-под чужой руки, ожидая, пока мужчина расправится с молнией. Он бы помог, да вот только так, кажется, тот заводится ещё сильнее — а он просто упивается чужим нетерпением и желанием, направленным в его сторону. Оно практически сводит его с ума. У него были ухажёры, и достаточно, чтобы сделать из них какую-то выборку — но Фрэнсис не помнит ни одного, в присутствии которого его собственное сердце было бы готово порваться в клочья. И ни одного, кто, кажется, чувствовал бы то же самое в ответ.
— Кому-то аж не терпится, — Фрэнсис улыбается снова, но в его ведёт настолько, что улыбка скорее всего получается похожей на оскал. Он внимательно следит за пальцами мужчины и тянется к ним, стоит ему только отнять от себя руку. Губы находят испачканный палец, и Абернати обводит его языком, стискивает зубами и выпускает на волю, понимая, что если он будет медлить и дальше — это вряд ли порадует незнакомца. Нарываться на раздражение ему ничуть не хочется, и в следующую секунду он, опустившись обратно, обводит языком его головку — так же, как делал с пальцем. Вкус заставляет чуть поморщиться с непривычки, но Фрэнсис расслабляется, упирается руками в чужие бедра и впускает его в себя.
Такого опыта у него совсем немного. Достаточно, чтобы не давиться и не отстраняться тут же, но маловато, чтобы вызывать фейерверки под веками и срывать с чужих губ глухие стоны. Но он старается — настолько, насколько это возможно, то ли всё ещё пытаясь произвести впечатление, то ли для успокоения самого себя. Его движения, поначалу плавные и неспешные, постепенно ускоряются; руки соскальзывают с бедёр и пробираются вверх, он очерчивает пальцами бедренные косточки и движется выше, только чтобы впиться пальцами в бока, оставляя следы-полумесяцы от своих ногтей.
Он готов, наверное, едва ли не на всё. С удивлением он принимает мысль о том, что будет рад и дозированной грубости, сдобренной вожделением; и даже если сейчас его волосы снова сожмут, а в рот начнут вбиваться — он совершенно точно будет не против.
300 ничего
15 кружек чая
С губ Гарри срывается короткая усмешка, похожая скорее на шумный выдох. В ней нет укора, только лукавое ехидство, как бы говорящее «ну и кто из нас ещё нетерпелив», и некий вызов. Ну давай, покажи себя. Этот юноша с его диковатой улыбкой и ломаными порой движениями похож на участника какого-то античного перформанса. Будто его опоили терпкими зельями, и теперь он изображает служителя Вакха. Старинная вилла, вино, горячий эфеб — истинно итальянское наслаждение, воспетое не единожды поэтами разных эпох.
Когда внимание эфеба наконец оставило пальцы Харта, тот заметил мимолетный дискомфорт партнёра и нежно коснулся его виска, одобрительно погладив. Хотелось было уточнить, всё ли в порядке, но парнишка продолжил уже без тени неприязни, и мужчина запустил пальцы в его волосы, став перебирать пряди в такт движениям. Очень хорошо.
Пару раз Гарри уже близок к пику, но усилием воли подавляет подкатывающую волну. Пускай порой незнакомец сбивался с ритма, но он был чертовски боек и горяч, чтоб испортить ощущения. Восхитительное живое несовершенство, настоящая отдача и страсть, вот что дарило подлинное удовольствие, заставляло содрогаться при каждом новом захвате. Тонкие пальцы, впечатавшиеся в кожу на бёдрах, обжигают и усиливают удовольствие. В эти мгновения Харт машинально стискивает чужое запястье свободной рукой, а другой требовательно подталкивает в затылок. Хватка его сильна, но длится секунды. Однако этого хватает, чтоб прочувствовать каждую косточку, прежде чем отпустить. При каждом таком толчке слюна стекает вниз мгновенно остывающими каплями, и это только подстёгивает. Хочется конечно продлить эту острую сладость, но бесконечно сдерживаться нет никаких сил. Он и так достаточно ждал.
— Я помогу, — хрипло прошептал Гарри, замедляя движение парня. Одной рукой он деликатно поддерживает его затылок, а другой обхватывает себя так, что пальцы скрывают большую часть плоти, оставляя чужим губам ласкать лишь самый верх. Так будет лучше для них обоих. Памятуя о том, с каким пылом юноша слизывал собственное семя с его руки, Харт понимает, каким образом стоит закончить этот акт. Несколько резких, но неглубоких толчков, движения пальцев в такт, и Гарри, облизнув губы, с глухим стоном кончает любовнику прямиком в горячий мокрый рот. Наступившая разрядка настолько мощна, что сердце колотится так, будто сейчас выскочит через рёбра. Мужчина слегка отстраняется, давая партнеру пространство и возможность выбрать, как действовать дальше, и старается выровнять собственное дыхание.
Отредактировано Harry Hart (2021-05-19 05:36:28)
Подшивка Венере назло
Прикосновения чужих пальцев помогают расслабиться и настроиться на нужный лад. Фрэнсис отдаёт и вкладывает себя целиком, словно сдаёт экзамен в своём колледже или выполняет что-то настолько важное, от чего будет зависеть вся его дальнейшая жизнь.
И ему до ужаса нравится получать отдачу на все свои действия, будь то едва различимый стон или внезапное движение бёдер; когда чужие пальцы ухватывают его за волосы и толкают вперед, этого хватает, чтобы ощутить подступающую волну возбуждения во второй раз за этот вечер. И, кидая мимолетные взгляды вверх на незнакомца, что-то подсказывает ему, что это всё, возможно, ещё далеко не конец их встречи.
Фрэнсис слушается того, что ему говорят — и, кажется, после придётся поблагодарить незнакомца за его решение. Чуть отстранившись, но все равно не отпуская его, ему не составляет труда подстроиться под ещё несколько толчков, а после вдоволь насладиться излившимся в рот семенем, не закашлявшись. Вмиг Фрэнсису кажется, что на вершину блаженства отправляется не только мужчина напротив него — но и он сам; он крепко зажмуривается, цветные точки пляшут у него под веками, но сразу после он возвращается обратно. Немного отодвигаясь, он вытирает тыльной стороной ладони уголок губ и подбородок, поднимаясь взглядом к незнакомцу. Интересно, как сейчас выглядит он сам? Сбитые в гнездо волосы, дрожащие ресницы, залитые румянцем щёки? В целом, думает Абернати, тут определённо есть, на что посмотреть.
— Кажется, гладить вещи всё же придётся, — он смотрит вниз, себе под колени, где мятой кучей валяется и его костюм, и рубашка незнакомца. — И ваши, и мои.
Ладони спускаются обратно на чужие бёдра. Фрэнсис упирается в них, поднимаясь; ноги чувствуют себя так, словно он бежит полумарафон, после которого никак не могут расслабиться его мышцы. Упираясь одним коленом в кровать промеж ног незнакомца, он устраивает руки на его плечах, ничуть не стесняясь использовать его как опору — тот кажется достаточно сильным, чтобы его выдержать. А Фрэнсис кажется ужасно слабым для того, чтобы двигаться с места, и тем более покидать эту комнату, хотя, по-хорошему, именно это ему и стоило бы сделать. Поблагодарить за отличный вечер, кое-как натянуть вещи и отправиться в свою комнату вместе с грязной рубашкой в руках, в надежде успеть привести себя в порядок до того, как он встретится в коридорах с маменькой, которой ещё придётся объяснять почему он пропускает ужин.
Но вместо того, чтобы потянуться вниз за одеждой, он чуть опускает голову, касается щекой щеки незнакомца, закрывает глаза и замирает, обнимая его, пытаясь если не запомнить ощущение тепла рядом, то по максимуму им насладиться. В голову приходит огромное количество способов задержаться здесь — и ровно такое же количество извинений, чтобы уйти. Абернати, в свою очередь, выбирает самое банальное, но, наверное, больше всего сейчас нужное им обоим:
— Не знаю как вы, сэр, но я бы не отказался от душа. В номерах вроде вашего, я слышал, он просто огромный.
Отредактировано Francis Abernathy (2021-05-19 21:38:58)
300 ничего
15 кружек чая
Нельзя назвать мистера Харта человеком нарциссичным, но ему было приятно видеть, что незнакомец не только не побрезговал проглотить, но и явно испытал некое удовлетворение от этого. Иной расклад бы тоже устроил мужчину, но подобное положение вещей добавило красок в без того яркую картину уходящего дня. А ещё вид разгоряченного после постельных этюдов юноши продолжал будоражить и радовать глаз. Столько в нем было жизни, казалось он весь состоял из солнечного света и рефлексов. В голову снова лезли поэтичные сравнения, и в эти минуты Гарри прекрасно понимал, почему Зевс или Аполлон гонялись не только за нимфами. Этот смертный мог покорить своим видом и бога, что уж говорить о простом английском джентльмене.
— Вас только это и беспокоит в жизни, молодой человек? — по-доброму съехидничал он на сетование о вещах. Вот уж и правда странная фиксация. Но скорее всего это просто предлог для дальнейшего разговора или попытка преодолеть смущение.
— Я позвоню и персонал разберётся, — мужчина помедлил. — Вопросов лишних они тоже не зададут.
Вместо ответа последовала попытка гостя слезть с кровати, окончившаяся нежным порывом последнего. Харт вторит прикосновению и объятиям, мягко скользя ладонями по телу молодого человека, и ласково прижимает к себе, чувствуя прилив особой, укрывающей умиротворяющим теплом, волны. Абсолютно незнакомый человек на миг становится продолжением тебя самого, и хочется продлить этот миг как можно дольше, но химия тела сделала такие мгновения скоротечными, чтобы человека тянуло к другому вновь и вновь. Гарри уткнулся носом в шею любовника и сделал глубокий шумный вдох. Кожа пахла солнцем, едва успевшим выступить потом и как будто только что извлеченным из печи хлебом. Дурманящий, тонкий, слегка пряный запах, кружащий голову. Так пахнут люди с кожей очень светлой и молодой. Мужчина легонько вжал пальцы в кожу юноши и вдохнул его запах ещё раз, уже более жадно, водя носом и губами по шее и плечу, чувствуя мурашки и ловя ладонями лёгкую дрожь партнёра. Возможно понадобится совсем немного времени, и он готов будет повторить всё сначала и открыть новые горизонты.
— Пожалуй, вы абсолютно правы, — произнёс Харт, запечатлев поцелуй на плече парня и разомкнув объятия. — Будет совершенно не лишним освежиться. Знаете... душ это единственное место в номере, которое я успел по-достоинству оценить. Сказать по правде, я ведь только утром заехал. Но итальянская земля уже успела осыпать меня сюрпризами.
Этим откровением Гарри надеялся вывести незнакомца на беседу. Очень неосмотрительно с его стороны было с порога падать в эту связь, но англичанин ничего с собой поделать не мог. Слишком напряженными были последние месяцы,а самому Харту были свойственны вспышки, последствия которых нет-нет да приходилось разбирать. Правда, в основном это были пробитые черепушки и сломанные конечности, а не залитые румянцем юноши. Хотя бывало и такое, чего уж скрывать.
— Идите первым, — Харт легонько похлопал парнишку, будто подгонял жеребчика, недвусмысленно давая понять, что возражения не принимаются. — Я настаиваю.
Подшивка Венере назло
«Нет, не только это», — думает Фрэнсис. — «Ещё меня беспокоит то, что маменька уже наверняка начинает сгонять всех охранников искать меня по отелю». Вслух он этого не говорит — только улыбается загадочно и качает головой, пытаясь успокоить скорее себя, а не незнакомца. Его руки осторожно гуляют по телу, так мягко, словно ещё несколько минут назад не вдавливали его за затылок в себя, но Фрэнсису оказывается по душе эта перемена. Было бы куда хуже, если б эта жесткость распространялась и за пределы постели.
Он бы стоял так ещё долго, позволяй ему это колени и общее состояние. Фрэнсис вдыхает чужой запах, пытается разобрать нотки парфюма и тот аромат, что принадлежит лично мужчине; пальцы скользят по шее и вверх, путаются в коротких волосах, губы задевают красиво обесцвеченный сединой висок. За несколько минут в непосредственной близости он успевает рассмотреть незнакомца чуть лучше, и понимает, что от своих первых слов не отказывается, а только сильнее убеждается в своей правоте: он действительно красивый. Раньше Фрэнсис никогда не задумывался о возрасте своих пассий — хотя, на самом деле, у него не было и такой возможности. В колледже и вокруг него постоянно находится кто-то всего лишь чуточку старше или младше него самого; сейчас же, запечатлевая легкие поцелуи на уже заметных морщинках под глазами, Фрэнсис понимает, как много терял, водясь только со своими ровесниками.
— О, — выдыхает Фрэнсис, на словах о сюрпризах предательски краснея. Он отстраняется, но кончиками пальцев продолжает касаться чужих плеч. — Не будьте так оптимистичны, я, на самом деле, тот ещё подарочек. Мы приехали с семьёй около недели назад — маменька любит выбирать для поездок интересные направления. А вот правильно отдыхать не умеет совершенно, поэтому я очень рад, что мне удалось с ними разделиться и… провести вечер так, как хотелось мне.
Фрэнсис наконец слезает с кровати. Кожа кажется липкой и неуютной, и душу он будет и правда рад — вот только идёт до него, совершенно нагой, и ужасающе сильно краснеет. Остаётся только радоваться, что незнакомец этого не увидит; Абернати даже с ровесниками редко себе такие вольности позволяет — хотя и понимает прекрасно, что в его теле стыдиться совершенно нечему.
Перед тем, как скрыться за нужной дверью, он оборачивается, кидая на мужчину взгляд. Улыбка сама ползет по губам, и Фрэнсис прикусывает поочерёдно то одну, то другую — ему кажется, он ввязывается в то, что по его же вине может плохо кончиться. И вода, к его разочарованию, никак не помогает вымыть из головы эти мысли; он упирается ладонями в стеклянную стену и закрывает глаза, пока тёплые струи облизывают его с ног до головы. Его каникулы рано или поздно подойдут к концу — так же, как и визит сюда этого незнакомца. Дороги разойдутся, направляя их в совершенно разные стороны, вероятнее всего даже в разные страны, и вряд ли когда-либо ещё в жизни они увидятся. Стоит огромных усилий убедить себя в том, что это — нормально, и такой порядок вещей совершенно обычен. Фрэнсис, любящий романтизировать всё на свете и витать в облаках, противится этим мыслям до последнего. Но в итоге, отвлекаясь на рядок бутылочек с гелями и маслами, которые предоставляет отель, и находя себе что-то по вкусу, понимает, что так и правда будет лучше — продолжать наслаждаться мгновением и не думать о том, что после.
300 ничего
15 кружек чая
— Сюрприз на то и сюрприз, как правило внезапный и неожиданный. А уж какую окраску примет эта внезапность... Что ж, вы сами назвали меня оптимистом, — улыбнулся Гарри, приподнимаясь на локтях и разглядывая юношу, выпрямившегося в полный рост. — Ну в таком случае, я рад, что наше представление о хорошем времяпрепровождении совпадает.
Посмотреть определённо было на что. Англичанин ещё раз убедился в удивительном изяществе молодого человека. Причудливым образом играет природа, вручая свои дары человеку. В этот раз незримая рука подарила юноше почти идеальные, чуть вытянутые пропорции, делающие его образ легким и гармоничным. Взор скользил неотрывно, не застывая в попытке дорисовать что-либо. Гарри невольно вздохнул, будто сокрушаясь о чём-то своём. Никакие тренировки не заменят безупречного генетического букета. Интересно, а парнишка понимает, насколько красив? На первый взгляд кажется — да. Но в то же время чувствуется в нём лёгкая неуверенность. Возможно, это лишь плоды юношеского смущения.
Когда незнакомец захлопнул за собой дверь ванной комнаты и за ней послышалось равномерное шуршание воды, мужчина поспешил встать с кровати и приступить к делу. Ведь неизвестно, сколько по времени гость будет плескаться. Но как минимум минут десять в запасе быть должно.
Харт колебался. Ему безумно хотелось оставить всё как есть и просто насладиться спонтанностью. Но гадкое чувство надвигающейся тревоги кололо где-то в подреберье, тянуло на землю, возвращая мысли на привычные рельсы. Контроль и ещё раз контроль. Невозможно предусмотреть всего, но стоит сделать максимум, а дальше будь что будет. Поправив на себе брюки, чтобы собственная нагота не мешала, Гарри сгрёб в охапку вещи и кинул их на кровать. Рубашке явно конец, да и шут с ней. Его куда более интересовали вещи незнакомца. Отсчитывая про себя секунды, мужчина тщательно ощупал каждый элемент. Ничего. Поставить ли незаметно жучок? Только после того, как одежда будет приведена в порядок, иначе это бессмысленно. Да и молодой человек может заметить посторонний предмет, как бы мал он ни был. И не удобно это. У агента всегда есть при себе минимальный набор на случай непредвиденных обстоятельств, но это не тот случай, когда стоит пускать подобную карту в ход. Вся эта история про отдых, маменьку и подходящую компанию звучит конечно правдоподобно, но... Всегда есть «но». И не хотелось бы потом кусать себе локти и искать хвосты.
С чужими вещами Гарри закончил быстро, сложив их на постели аккуратной стопкой. Многострадальная же рубашка полетела в сторону полуоткрытого чемодана. Отлично. Однако не стоит медлить. Что ещё можно сделать? Харт взял очки, активировал их и разместил среди безделушек на тумбе таким образом, чтобы одновременно окулярам открывался достаточный обзор, но заметить их человеку незнающему было бы попросту невозможно. Никакие огоньки не выдавали назначение этого предмета, а запись не транслировалась напрямую, так что впоследствии её можно просто удалить, если она окажется бесполезной. Так. Вытащив из шкафа белый махровый халат, мистер Харт перекинул его через локоть и направился к двери в ванную. Чуть прокашлявшись, чтоб его голос было слышно за шумом воды, мужчина постучался и спросил:
— Полагаю, вам понадобится халат. Я могу зайти?
Подшивка Венере назло
Фрэнсис мог бы много чего успеть: намылить голову и спину, а то и несколько раз, перепробовать все доступные ему бутылочки по очереди, написать на запотевшем стекле пару фраз на латыни или греческом, станцевать под льющейся на него водой. Вместо этого он долго стоит, просто уперевшись ладонями в стеклянную стенку, и глупо улыбается своим мыслям, заполняющим и без того бедовую голову.
Баночку он в итоге выбирает ту, что с самой яркой этикеткой, выдавливает себе на ладонь прозрачный гель для душа, после — ведёт ладонями по рукам и плечам, по груди и вниз, словно бы невзначай оглаживает себя по всей длине и давит странный, счастливый смешок, как тот, что всегда срывается у него с губ, стоит случиться чему-то хорошему: вот он берет в лавочке наивкуснейшее мороженое, вот официант приносит бокал шампанского, вот ему улыбается миловидный юноша на ступеньках очередного музея. Или, как сейчас, по его телу скользят чужие сильные руки, а на плечах и груди остаются метки чужих поцелуев.
Фрэнсису кажется, что он пьян — но он никогда не чувствовал себя после алкоголя лучше, чем сейчас.
От стука в дверь он вздрагивает, резко оборачивается, но после улыбка снова ползёт по губам. «Давай, Фрэнсис», — думает он. — «Отключай своё беспокойство и живи моментом», и он правда так и поступает: выскакивает из душа, шлёпает босыми ногами по плитке, оставляя после себя мокрые следы. Убирать их, впрочем, не ему — так чего о них беспокоиться?
Своё же отражение, которое он мельком ловит в зеркале, заставляет его сердце пропустить удар. Он выглядит ровно так, как и представляет чуть раньше, только румянец уже успевает сойти с его щёк. Так он не выглядел уже давно — вероятно, с самого приезда Генри Винтера больше года назад к нему на каникулы в Бостон.
— Конечно! — говорит он на полпути, но открывает дверь всё-таки первым. Вода катится с него вниз, но он не обращает никакого внимания. Протянув руку к незнакомцу, он ухватывает его за запястье и затягивает в ванную комнату, забирает у него халат и отбрасывает в сторону — тот приземляется на сухую, к счастью, раковину.
— Я рад гостям, — его руки обвивают шею мужчины, и он прижимается к тому всем телом, осторожно отступая назад и собираясь утянуть его в душ. — Но только в том случае, если на них нет лишней одежды. А на вас она есть, — он тянется к его уху и, широко улыбнувшись, добавляет: — Сэр?
300 ничего
15 кружек чая
Не успел Гарри опомниться, как юркие руки утянули его в ванную комнату, а дверь захлопнулась за спиной. Казалось, на минуту мужчина забыл как дышать. Был ли тому виной пар, висящий в воздухе молочной пеленой и укрывающий собой всё вокруг, или в голову запоздало дало вино, заставив кровь стучать в висках, либо же снова стоило всё списать на невообразимую притягательность рыжеволосого гостя. До чего же он хорош. Румяный чёрт. В своих мыслях мужчина метался, сравнивая спонтанного любовника то с посланником высших сфер, то с демонической сущностью, но противоречия в этом не замечал. Да его и не было. У всего на свете есть двойное начало, и самая глубокая тень всегда возникает на грани с ярким светом.
Не было никаких причин медлить , и Харт поспешил избавиться от оставшихся элементов гардероба на себе. Несколько ловких движений, и вот уже звонко брякнула о кафель застёжка, зашуршали ткани, и изящные прихотливые вещи остались лежать светлым гнездом на мокром полу, показывая безразличие хозяина к себе в эту минуту, обусловленное крайним нетерпением и азартом. Душ манил не только обещанием смыть с тела пыль дня сегодняшнего, но и сулил куда более тонкие удовольствия.
— Гарри, — выдохнул мистер Харт юноше в самое ухо, оказавшись перед ним вплотную, без одежды, кожа к коже. Ему не хотелось разрывать этого соприкосновения — напротив, возникло желание прижаться сильнее, буквально врасти в партнёра. — можно просто Гарри.
Не дожидаясь ответа, мужчина обхватил обеими ладонями лицо молодого человека и поцеловал сперва в уголок рта, ловя прохладные следы почти испарившейся воды, а потом и в губы. Поцелуй вышел долгим и медленным, но достаточно напористым, чтобы удержать и распалить снова готовый было начать тлеть костёр чувств. Этим поцелуем Гарри давал понять, что не намерен сворачивать этот вечер и с готовностью пойдёт дальше, стоит парнишке только изъявить желание. Параноидальные мысли ушли на задний план, и их место заняло наслаждение моментом. И правда — ради чего стоит тащиться на другой конец Континента, если волочь за собой груз проблем, которому не место на сказочной древней вилле. Зачем выбирать столь поэтичное место, чтоб обеднять его палитру серой прозой и напряжением будней? Нет. Здесь ко двору только самые яркие краски и самые сочные мазки. И эмоции. Ураган эмоций. То, что в обыденной жизни мистер Харт позволить себе не мог, скрываясь за легендой и за безупречным строгим костюмом.
Теперь же англичанина не сковывало ничего. Даже прицел камеры остался за дверью, как и остатки сомнений, крупицы стеснения и обрывки сожалений. Пожалеть Гарри успеет всегда. Но как говорится — лучше жалеть о сделанном, чем об упущенной возможности, не так ли?
Харт выпустил лицо юноши из своих ладоней, одарил красноречивым взглядом и поцеловал ещё раз. Жадно и требовательно, будто не видел его очень давно, а не всего с десяток минут назад.
Подшивка Венере назло
На одно короткое мгновение Фрэнсис запинается и застывает, теряясь. Незнакомец перестаёт быть незнакомцем, и вместе с этим спадает окутывающая его пелена загадочности. Он вглядывается в его лицо, пытаясь прочитать на нём что-то — и сам не знает, что именно хочет найти. Теперь, когда просто мужчина, встретившийся в холле отеля, становится Гарри, Фрэнсису будет куда сложнее выбросить его из головы.
Его всё ещё преследуют мысли о том, что это придётся сделать — возможно, уже сегодня вечером его попросят уйти. Возможно, он задержится в этом роскошном номере до утра, но всё равно будет вынужден вернуться к себе и к своей родне, а после уехать обратно домой. Вот только куда проще оставить на флорентийской вилле незнакомца, нежели Гарри.
Поцелуи помогают вернуть себе былой настрой, жарким пламенем охватывающий его в комнате. Фрэнсис пытается отбросить все ненужные мысли, целиком и полностью отдаваясь ощущениям и удовольствию, снова заскользившему по его венам. Он льнёт к мужчине всем телом, обвивает руками его шею, гладит по затылку, и в перерывах между поцелуями потихоньку отступает назад, шаг за шагом, наконец оказываясь под так и не выключенными струями душа. Он вздрагивает от прикосновения воды к коже и стремится тут же стряхнуть это ощущение, целуя Гарри сам. Ещё один шаг, и Фрэнсис упирается спиной в стеклянную стенку, щедро покрытую паром.
Осторожно расцепляя руки, он обрывает поцелуй. Спешно касается губами щеки мужчины, показывая, что всё в порядке, и разворачивается к нему спиной. Волнение захлёстывает до самой макушки, в животе разрастается тугой узел, и ощущение сильного тела позади него, способного вжать его в стенку, до которой считанные дюймы, практически сводит его с ума. Он чувствует себя одновременно полностью открытым, но в месте с этим совсем не ожидает подвоха. Он чувствует себя защищённым. Фрэнсис тянется руками назад, ухватывает Гарри за запястья и чуть подаётся к нему, поворачивая голову и находя губами его ухо.
— Фрэнсис, — наконец представляется он, тепло выдыхая. — Я говорил, в моём имени нет совершенно ничего особенного.
Он укладывает ладони Гарри себе на живот, сладко вздрагивает от прикосновения. Один крохотный полушажок назад, и он вжимается спиной в чужую грудь, вновь обдаваемый тёплой волной ощущения безопасности и правильности. Он, как оказывается, крайне редко чувствует себя именно так — его обычные встречи с кем-либо полны алкоголя, смеха, необдуманных действий, головной боли наутро и последствий, которые приходится решать. Сейчас же ему спокойно и комфортно — настолько, что в этих руках он хотел бы остаться навечно. Фрэнсис тихо выдыхает, зная, что все звуки скорее всего смоет шумом воды, и упирается ладонью в стенку перед ним, оставляя на слое из пара разводы своими пальцами.
Отредактировано Francis Abernathy (2021-05-28 20:47:06)
300 ничего
15 кружек чая
Френсис… Звучит почти как Франциск. Только вот под ладонями Харта отнюдь не образец аскезы, и не грубая ряса была сброшена за дверью. Интересно… Это близость монастырей с древней историей шлёт в голову такие аналогии, или же уколы пытающегося пробиться через сладостную негу запоздалого стыда?
Гарри поспешил отвлечься от зарождающихся рассуждений, и оставить эти мысли для церковных стен, до которых он планировал добраться позже. В конце концов, всему своё время и место. Взгляд мужчины скользил по тонко очерченным лопаткам юноши, замирая на золотых скоплениях веснушек, напоминавших звёздное небо где-нибудь над Нилом. Стоило задержаться на них не только взглядом.
Харт скользнул ладонями вниз, вдоль чужих бёдер, а потом снова наверх, ухватился за тазовые косточки и прижал любовника к себе. Прикосновения воды, кожи и лёгкая взвесь пара окутывали теплом и ощущением сладкого спокойствия. Несмотря на закипающую от желания кровь, Гарри не торопился. Цветы удовольствия уже были единожды сорваны, и томление более не было помехой, наоборот, можно было насладиться им в полной мере.
Френсис. Как же неправ был этот парнишка. Звукопись его имени отражала ту часть его натуры, что успела открыться перед англичанином. Крупица жеманства, достаточная, чтоб сделать Френсиса невероятно притягательным, но не отвратить своей приторностью, кошачье лукавство, сквозящее в жестах и взглядах, аристократичное изящество. Френсис. Так шелестят листья на ветру, нашептывая свои тайны случайному прохожему.
Харт удивлялся сам себе. Он и забыл, когда в последний раз бывал столь поэтичен. А бывал ли? Возможно. Давным-давно, когда был столь же юн, как и его гость, и невзгоды службы не заставили его зачерстветь, стать осторожным в чувствах, навесив на створки души тяжелённый замок. Он понимал, что скорее всего это ощущение так и останется на вилле, ибо где, как не здесь, на земле, подарившей миру Данте и Петрарку, самое место лирическим флюидам. Здесь средоточие искусства и сердце прекрасного. И не стоит ломать эту хрупкую гармонию, пытаясь увезти дыхание прошлых веков в серость промышленного края.
Обретший наконец имя эфеб был невыразимо прекрасен. Потемневшие от воды кудри обрамляли кожу медными кольцами, делая её ещё белее на вид, заостряя и без того точеные черты. Гарри переместил руки на грудь Френсиса и ещё сильнее прижал его к себе, чтобы коснуться губами его плеч. Сперва легко, а затем со всей жадностью и пылом, на которые способен. Плечи, шея, затылок — каждый уголок получил свою порцию страстного внимания. Харт будто хотел напиться этим восхитительным телом, запомнить на вкус каждую веснушку и каждый изгиб. Руки его вторили ритму, лаская юношу с не меньшей чувственностью, чем губы.
Подшивка Венере назло
Фрэнсис, как ему кажется, мог бы стоять в объятиях Гарри ещё не один час. В целом, время у него пока ещё есть — вечер вряд ли уже перешёл в ночь, хотя мгновения, когда тебя захватывает возбуждение и переполняет до самых краёв, всегда летят быстрее. Абернати даже не удивится, если на самом деле уже давно переваливает за полночь, и отель погружается во тьму, но, учитывая расположение, он уверен, что никто из посетителей ещё не спит.
Он скользит руками по своему телу одновременно с руками мужчины, вероятно, преследуя не совсем одни цели; Фрэнсис смывает с себя остатки удовольствия, готовясь испытывать его снова, начинать с самого начала, доходить до предела только для того, чтобы после повторить всё опять. Он переплетает пальцы с пальцами Гарри, отпускает, обхватывает его запястье рукой, сам прослеживает его ладонью линии своего тела, направляет его движения, отзываясь абсолютно на каждое из них, и тает под ними так же, как и под тёплыми струями падающей на них сверху воды.
Поцелуи распаляют его опять, хотя сейчас он как никогда за вечер начинает чувствовать последствия разрядки; его ноги будто бы наливаются свинцом, тело становится тяжёлым и неподвижным, поэтому он с радостью вжимается в мужчину и откидывает голову ему на плечо, попутно подставляя под его губы свою шею. Он держится за него, словно знает, что его никогда и ни при каких обстоятельствах не отпустят — и ему очень, очень хочется проверить это утверждение и не расстроиться под конец.
Фрэнсис неспешно разворачивается в объятиях, не разрывая контакта ни на дюйм, постоянно касаясь чужой кожи. Теперь уже его руки скользят по чужой шее и плечам, спускаются вниз, оглаживают бока и спину, замирают ладонями где-то на лопатках. Он прячет лицо у Гарри на плече, закрывает глаза ненадолго, слушая только шорох воды и чужое дыхание и у своего лица, и понимает, насколько же сильно ему, оказывается, всего этого не хватало. Лето в самом разгаре, он не видится со своими друзьями уже больше месяца, и он чертовски, невыносимо сильно скучает по ним рядом. По их словам, взглядам, улыбкам. По их рукам. По лёгким поцелуям в висок — вот по таким, какие то и дело дарит ему Гарри. Фрэнсис глубоко вдыхает и старается выдыхать медленно и размеренно, отгоняя грусть и тяжёлые мысли прочь.
— Вернёмся обратно? — он поднимает взгляд на мужчину. Возвращается руками вверх, обвивает его шею, путается в волосах, ведёт по ним, влажным, отводит прядки со лба и висков. Тянется к его лицу, чтобы прижаться осторожным поцелуем к щеке, а после вжаться в неё своей. Фрэнсис стоит так совсем не долго, в итоге принимаясь покрывать лёгкими поцелуями чужую шею, то и дело дотягиваясь до уха Гарри и выдыхая в него теплый воздух напополам со словами, которые давно никому не говорит. «Удивительный», — шепчет он. Возможно, за шумом воды его даже и не услышат.
300 ничего
15 кружек чая
— Вернёмся, — выдохнул Гарри, внимая лёгким прикосновениям юных губ и пальцев. Возьмись он описывать ту гамму ощущений, что испытывал сейчас, то можно было поклясться, что на это не хватит никаких слов. Лишь нелепые штампы про седьмое небо, неземное наслаждение и тому подобные приторные вещи, патокой вязнущие на зубах и стекающих со страниц дешевых дамских романов. Мужчина лишь периодически прикрывал глаза, полностью отдаваясь во власть осязания, обострившегося донельзя. Но что это? Неужто послышалось в плеске воды? Удивительный. Нет, показалось. Ничего удивительного Харт в себе не находил, разве что изумлялся нахлынувшей на себя волне, но то было удивление будничное, не достойное такого восторженного, пусть и еле слышного возгласа. Мужчина в представлении своём полагал себя человеком обычным. Насколько может вообще быть обычным человек его рода занятий, конечно же. Ничем неприметный джентльмен, захоти описать которого, получишь образ серый и расплывчатый. Таких сотни, если не тысячи, сидят в офисах и банках. Статный? Да. Ладный? Не более. Способный раствориться в толпе. А вот его сегодняшний спутник — напротив был достоин самых искренних восхищений.
— Но сперва позвольте мне кое-что сделать, — англичанин чуть отстранился от юноши, взял его за руку, поцеловал в тыльную сторону ладони властным поцелуем, словно бы ставил резную печать на кляксу сургуча, а затем скользнул губами по предплечью, увлекая вслед движениям чужую руку тамим образом, будто собирался начать чувственный танец. Поцелуи были частыми, крепкими, ненасытными и меж тем достаточно лёгкими, чтобы не казаться излишне грубыми. Добравшись наконец до изящной ключицы, Гарри задержался у ложбинки, а после скользнул по шее и наконец к самому уху любовника, чтобы замереть и произнести его имя, смакуя каждую букву.
— Френсис…
В исполнении мистера Харта имя прозвучало как заклинание. В нем слышались оттенки «останься», «я весь твой» и в месте с тем «ты мой». Приказ и мольба одновременно. Нежность и пыл, твердость и вопрошающие нотки. Посыл противоречивый и в то же время кристально ясный. Не выпуская руки и не отстраняясь, Гарри скользнул свободной ладонью по торсу молодого человека, остановился у бедра, маня и обещая большее, но вместо того, чтобы коснуться сокровенных мест, прижал его к себе, давая почувствовать, что уже завёлся сам.
Спустя мгновение Харт разомкнул объятие, чтобы взять с полки флакончик с гелем. Небрежно и нетерпеливо скинув крышку, мужчина медленно повёл им сперва над собой, а затем и над Френсисом. Тягучая жидкость легла тонкой полоской на кожу, символически связав двоих ароматной нитью. Бесполезный более флакон отправился обратно на полку, и Гарри принялся мылить пену, скользя ладонями по себе и по партнёру, которому доставались движения более медленные и нежные. Ласка и игра, а не просто способ смыть грехи этого вечера.
Подшивка Венере назло
— Позволяю, — отвечает Фрэнсис, и ему кажется, что здесь и сейчас он может позволить этому человеку делать с собой всё, что угодно. Он совсем не похож на того, кто может сделать что-то плохое или осознанно причинить ему боль — Абернати не знает, почему он в этом так уверен, быть может в нём снова говорит неумение разбираться в людях, но каждый раз, когда к его коже прикасаются чужие губы и руки, ему становится чуточку спокойнее.
И спустя несколько минут, полных поцелуев, не прерываемых ненужными сейчас словами, он расслабляется окончательно. Настолько, что из него при желании можно вить верёвки — он ничего не скажет против.
Возможно, Гарри именно это и будет делать чуть позже. Он прижимается к нему, показывая, что все эти прикосновения и ласки вовсе не проходят для него бесследно, и Абернати удивленно вскидывает брови, не задавая в итоге никаких вопросов, но тихо радуясь тому, что человек, на которого он сам производит такой эффект, не бежит прочь, как некоторые до него, и не выставляет его за дверь сам. Такие в жизни Фрэнсиса тоже, увы, встречались.
— Вкусный, — сообщает он мужчине, до конца сам не уверенный в том, о чём говорит — о геле, который тот уверенными движениями размыливает по их телам, или о самом Гарри, вкус поцелуев которого остаётся на языке Фрэнсиса, и который тот обновляет, раз за разом дотягиваясь до чужих губ. Он помогает ему — по крайней мере пытается помогать, но в итоге скорее мешает, сталкиваясь руками и то и дело прерываясь на поцелуи, и в итоге бросает это дело, просто расслабляясь и позволяя намыливать его и смывать после пену. Кожа под водой становится ещё более мягкой, чем обычно, Фрэнсис ведёт ладонями по своим же рукам, а после, с очередным легким касанием губ к щеке Гарри, выскакивает из душа, чтобы не очень тщательно вытереться полотенцем и завернуться в белый халат, какие всегда по два оставляют в отелях и на таких виллах.
— Не люблю сильно мокнуть, — поясняет он, передавая второе полотенце Гарри. Фрэнсис замирает, думая помочь ему, но в итоге отходит в сторону, останавливаясь у зеркала. Румянец заливает его щёки, мокрые кудри прилипают ко лбу и вискам, по ногам всё ещё стекают капли воды. Босыми ступнями он шлёпает в комнату, стараясь скрыться из-под пристального взгляда, который заставляет всё в нём переворачиваться с ног на голову, и не находит занятия лучше, кроме как развалиться на незаправленной кровати, сминая под собой одеяло и простыни.
300 ничего
15 кружек чая
— Конечно, — мягко улыбается Гарри на слова юноши, провожая того пристальным взглядом.
Легкий укол чувства тревоги заставляет на мгновение выпасть мыслями из неги, как только гость скрывается из виду. Не оставлять его одного. Мистер Харт небрежно набрасывает полотенце на бёдра и торопится покинуть ванную комнату, игнорируя халат. Конечно, этот порыв легко скрыть за вожделением, и Гарри спешит поскорее присоединиться к молодому человеку, буквально ныряя в постель. Однако волнения ни к чему — юноша слишком разморён алкоголем, паром и любовным томлением. Да и стоит ли вообще пытаться держаться за воображаемые поводья, когда ты молод, беспечен и ловишь каждое мгновение этой жизни, выжимая сладость момента буквально до капли? Конечно нет. Это агент привык вечно держать себя в рамках и не выпускать из виду даже то, что происходит на периферии зрения. Но и такому человеку, как Харт, следовало иногда расслабиться.
Полотенце норовит вот-вот соскользнуть и оставить мужчину полностью обнажённым и дать взгляду любовника изучить его. С каждой проведённой вместе минутой их тела перестают быть незнакомыми и чужими, и взгляд наконец может зацепиться за уникальные черты. Гарри нельзя назвать человеком смуглым, однако на фоне мраморной белизны Френсиса его кожа смотрится скорее слегка золотистой. Можно различить, что солнце тронуло лицо, шею и кисти рук чуть сильнее, чем остальное тело, но не настолько, чтоб создать неприятный контраст. Видно, что человек проводит мало времени на открытом воздухе и одевается — как мы уже с вами знаем — строго. Фигура атлетичная, руки рельефные, но без излишней массы. Торс широкий, но это скорее дань природе, нежели плоды кропотливой лепки форм. А вот справа, на животе, над краешком полотенца виднеется бледная полоска. Шрам от медицинского вмешательства, случившегося много лет назад или же след от пореза? Едва различимый, почти не выделяющийся на фоне кожи. Значит это было очень давно. В остальном никаких особых отметин — гладкая, ровная кожа. Как бы наверняка заметил о себе мистер Харт — заурядность. Безликость, в корой можно разглядеть индивидуальность только если начать внимательно присматриваться.
А вот Френсис был необычайно ярким. Его красота сражала наповал и могла привести в восторг даже человека далёкого от поэтического взгляда на мир. Юноша казался удивительно хрупким в своеобразном гнезде из постельного белья и халата, он будто был ещё боле изящным, чем являлся на самом деле. Влажные кудри пылали огненным пятном посреди белоснежного белья. Гарри коснулся пальцами крутых завитков и скользнул вдоль лица, остановившись у подбородка.
— Френсис, — прошептал мужчина, замерев совсем близко от чуть приоткрытых губ любовника. Он был готов сотни раз назвать это имя, говоря его на разные лады в зависимости от своих ощущений в каждый момент, сам до конца не понимая, почему так делает. Возможно, это звучало красноречивее иных слов. Возможно, Гарри просто безумно нравилось имя юноши. Или он сам. Впрочем, чего Харт уж точно не хотел, так это пускаться в рассуждения, и за шепотом тут же последовал мягкий поцелуй, сменившийся глубоким и властным. Свободной рукой мужчина забрался под халат, лаская уже успевшее высохнуть, но всё ещё прохладное в некоторых местах тело Френсиса. Ладонь скользнула сперва по талии, затем вниз, по передней стороне бедра и затем нырнула на внутреннюю. Настойчивые пальцы слегка вжались в кожу, ощущая уже не прохладу, а жар, и призывая разомкнуть ноги.
Подшивка Венере назло
На месте Гарри он бы себя как минимум отругал. Можно было бы ещё, конечно, шутливо (или не очень) шлёпнуть по бедру, выговаривая строгим голосом, что не стоит выходить мокрому в комнату, заливать каплями наверняка дорогой ковёр, а после разваливаться на кровати — потому что спать на мокром потом будет не особо приятно. Не то чтобы Фрэнсис планировал оставаться тут на ночь, хотя, конечно, так далеко в своих мыслях он пока и вовсе не забирался. Выбранный чуть ранее вечером принцип, по которому следовало ловить момент и жить секундой, он собирается выполнять пока не надоест.
Но Гарри не ругает и не шлёпает, а зовёт его по имени, устраиваясь на кровати рядом. Фрэнсис ничего не имеет против своего имени — хоть и правда не считает его чем-то особенным, — но за годы жизни в большой семье привыкает к нему и ко всевозможным его звучаниям. Их много, и все совершенно разные, и нет ничего общего между матушкиным “Франсуа”, которым она зовёт его будучи особо раздражённой из-за очередной не особо понятной ему мелочи, и между вот этим вот “Фрэнсис” от Гарри. От этого голоса внутри всё тает, будто он — сплошной ледник двадцати лет от роду, ни разу не слышавший такого тона в свою сторону. Даже Генри, как ему кажется, говорит совсем иначе — и в самом своём благостном расположении духа в том числе.
— Мм? — ему лениво формировать цельные слова, но этого от него вроде как и не требуют. В одеялах и в халате удобно и тепло, несмотря на всё ещё стекающие по коже капли воды. Он рассматривает склонившегося над ним мужчину, следит за движением его руки по своему телу, но в момент, когда та смещается с груди ниже, Фрэнсис замирает. Холод с кожи от высыхающих капель пробирается под неё и сковывает его целиком снова ледяной коркой, и в этот раз, ему кажется, одного голоса Гарри будет недостаточно, чтобы это всё растопить. Природа этого страха, внезапно накрывшего его, как одеялом, ему не до конца понятно — у него хватает опыта, чтобы продолжить, но он не совсем уверен, что стоит это делать именно сейчас. Фрэнсис поднимает глаза на Гарри и осторожно обхватывает его запястье своими пальцами.
Это можно считать маленькой, но всё же победой — чаще всего Фрэнсис соглашается со всем, что ему предлагают, и нередко с тем, что он него требуют. Руку со своего бедра он тянет к себе, касается губами чужого запястья — слишком коротко, чтобы счесть за поцелуй, но достаточно, чтобы оценить этот маленький жест. Фрэнсис укладывает ладонь Гарри себе на пояс, а после тянется к нему руками, обнимая за шею, и утягивает за собой на кровать — туда, где мягко, приятно, и всё же чуточку мокро.
— Я останусь, — выдыхает он мужчине под ухо. Возможно, следовало бы задать вопрос, узнать мнение Гарри, но Фрэнсис просто констатирует факт, с которым тот может делать всё, что захочет. Пусть выгоняет его — Абернати в целом готов даже выскочить за порог в своём халате. Пусть разрешает остаться — и он с радостью останется даже несмотря на перспективу сложного разговора с матушкой наутро.
Она, возможно, в эту минуту уже звонит в местную полицию, и вполне вероятно, что с утра его найдут по запаху местные собаки, а дверь в номер Гарри сотрудники правопорядка вышибут с ноги. Фрэнсис усмехается своим мыслям, прячет улыбку у Гарри в шее, обнимая того крепче, и наконец снова чувствует только тепло и негу, которым готов отдаться окончательно, и никакие матушки с собаками не помешают ни этому чувству, ни этому чудесному вечеру.
300 ничего
15 кружек чая
Гарри ничего не ответил на желание гостя остаться, лишь красноречиво поцеловал его в лоб. Страсть уступила место нежности и чувству близости, и хотелось задержать этот момент подольше. Мужчина обнял уткнувшегося в него юношу и медленно гладил, чувствуя, как успокаивается его дыхание, как сон начинает потихоньку окутывать обоих. Не стоило нарушать момент и гнать парнишку прочь. Да и Гарри самому не хотелось рушить этот момент, эту заполняющую сладость, столь желанную для глубоко уставшего человека.
***
Небо за окном начало едва светлеть, густая лиловая мгла сменилась бирюзовыми проблесками грядущего рассвета. Френсис мирно посапывал, распластавшись поперёк кровати и хаотично опутав себя простыней. И снова — такой похожий на античную статую и такой изумительно красивый даже в своей нелепости. А вот Гарри не спал. Он сидел в кресле напротив постели и вертел в руках уже выключенные очки. Что будет дальше? Что ему со всем этим делать? И речь конечно же не про очки. Далеко не про очки. За долгую карьеру Харт наснимал бесчестное количество вещей разного толка, и такая маленькая провокация — уж точно не то, о чём стоит беспокоиться.
Прежде всего, когда спал адреналин и ушла эйфория от этого дня, плавно перешедшего в ночь, пришло осознание. Вихрь чувств, целая буря, захлестнувшая с такой силой улеглась, и что осталось? Вопросы. Много вопросов, и прежде — к самому себе. Был ли Гарри счастлив? Да. Хотел ли всего этого? Тоже да. События минувших часов наверняка займут место среди самых ярких впечатлений этого года. И уж точно останутся жемчужиной этой поездки. Вот только во что это всё может вылиться? Не привяжется ли парнишка к нему? Не пожалеет ли сам Гарри о том, что поддался импульсу? Пожалеет по любой из сотен возможных причин? А впрочем… что он, сам что ли желторотый птенец? Ты большой мальчик, Гарри, разберёшься. Если будет надо, то и радикальным способом.
Мистер Харт поднялся с кресла и взял в руки телефон, отойдя с ним на другой конец номера, чтобы не беспокоить спящего, и позвонил ночному администратору.
— Премного благодарен! И ещё — будьте так любезны, подайте завтрак к десяти утра. Да. На две персоны, спасибо, — добавил Гарри в конце разговора и водрузил телефон на его законное место.
Что же. Остаётся только ждать. И пока можно наконец разобрать вещи, главное — делать это тихо.
***
Время в раздумьях пролетело незаметно. Часы показывали четверть десятого. И Гарри принялся деликатно будить Френсиса, так за остаток ночи ни разу не просыпавшегося.
— Доброе утро! Подымайтесь, Френсис. Полагаю, вам стоит потихоньку собираться. Минут через сорок принесут завтрак, и я с великими удовольствием разделю его с вами, а после вам лучше идти.
Мистер Харт ласково, но настойчиво потрепал юношу по плечу. На лице мужчины играла мягкая улыбка, и бессонную ночь выдавали разве что чуть красноватые глаза.
Подшивка Венере назло
Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [no where] » Завершенные эпизоды » undisclosed desires [kingsman, the secret history]
