[indent] Изуку думает, что останутся следы. По всему телу останутся следы, оставленные от грубых прикосновений Бакуго. Синяки на плече, синяки на запястьях — как ещё кости не хрустнули, не раздробились в крошево, — и, может даже на позвоночнике, которым он так часто проламывал двери, стены. Синяк от укуса, который всё ещё горит огнём, который чувствует, который зудит и от воспоминании о котором обжигает, невыносимостью стягивает под рёбрами иррационально и раздражающе — до сумасшествия.

[indent] Изуку сгорает весь и просто не в силах и дальше выносить это. Как не в силах дышать, снова, будто он чёртов астматик, когда Бакуго отвечает на поцелуй яростно, словно хочет убить его так, сминая губы до боли, отнимая последний кислород и последние чёткие мысли. Изуку не сдерживается — прокусывает чужую губу почти до крови, кажется, вот-вот зарычит от переполняющих его до краёв эмоций, целует снова, напирая, желая отнять и чужой воздух тоже, желая, чтобы сгорал и он тоже — хоть немного так же сильно, так невыносимо сильно, нестерпимо и изводящее до ненормального, оглушающего. Изуку целует снова, желая забыть, не думать и не чувствовать ничего, кроме этого проклятого огня в груди, обращающего всё прочее в пепелище.

[indent] Не помогает, не помогает. Не помогает!

[indent] Изуку не может избавиться от навязчивого ощущения, от навязчивых мыслей. Они пробиваются через весь жар, взрываются, дробя сознание  на осколки, когда Бакуго прикасается к сжатым пальцам, проводит по кулаку слишком медленно, задерживаясь на шрамах. Изуку уже даже не отвратительно — он просто растворяется в страхе, давится паникой и нестерпимым зудом, фантомной болью, разрушающей кожу по клеткам, разъедающим по живому.

[indent] И Изуку не выдерживает.

[indent] Он просто не может выдержать этого.

[indent] Рукой свободной, всё ещё в перчатке, накрывает глаза, крупно вздрагивая, когда Бакуго вновь касается: осталось ли хоть что-то, что тот ещё не запятнал собой? Не к этом ли Изуку должен был быть готов? — но Изуку не готов. Не готов чувствовать, как горит кожа под чужими прикосновениями, как прикосновения навязчивым — ненастоящим, он знает, — рассыпают кожу, обращая её в ничто, грязным, до ужаса пугающим. Изуку не готов, и он не сдерживает глухого, протяжного стона, кусает дрогнувшие губы, непроизвольно — отвратительно, — выгибаясь навстречу руке, чутко реагируя тогда, когда хочется отшатнуться, сбежать, запереться и просто не быть, не чувствовать никогда больше.

[indent] Это противоречие тоже сводит его с ума.

[indent] Это противоречие тоже — уничтожает.

[indent] Пугает — тоже. До дрожи, до не прекращающейся, бьющейся в груди панике нарастающей. Ему кажется, что его режут по живому, ему кажется, что ещё немного и его и правда не станет. И он срывается.

[indent]  — Каччан, — хрипло и тяжело, не в силах сдержать дрожь и возбуждёние в голосе — это осознаёт только сейчас и за это ненавидит уже себя. За это стыдно, жалеет, что всё ещё дышит, всё ещё понимает, что происходит, всё ещё, где-то в глубине — хочет. Нет, не так: теперь — хочет, по-настоящему, до искрящего и нестерпимого. Так не должно быть. Дело не в Бакуго, дело не...

[indent] Кому в своём уме понравится — такое?
[indent] Бакуго груб и не сдержан. Бакуго не считается с чувствами, не думает — хочет? — и делает больно. Бакуго, точно голодное животное, вгрызается, терзает, не останавливается до тех пор, пока не добьёт, не загрызёт до смерти.

[indent] — Каччан, — повторяет надрывно, сжимая пальцы на чужом запястье, встречая взгляд — лихорадочным, горящим, — не в коридоре же, — Изуку не позволяет себе отступить даже сейчас, думает, что если у него будет немного времени, то он сможет собраться с мыслями, сможет взять себя в руки, не потерять голову окончательно. Думает, что не сможет сделать этого. Как не сможет вынести тяжести внизу живота, огня в груди и желания почувствовать снова чужие губы, чужие руки, дерущие надрывные раны беспощадно и жестоко, доводя до исступления и одержимости.

[indent] Изуку не позволяет себе отступить. Одёргивает себя в последний момент и думает: как много он способен выдержать, как скоро — сломается, постыдно и глупо, ещё одним поводом для насмешки, ещё более жгучей ненавистью?

[indent] Заставляет себя протянуть руку, без перчатки, пальцы вздрагивают, ему невыносимо, почти физически больно, ужасом парализует, выжигает воздух, так трудно дышать, что это становится невозможным. Хочет коснуться щеки — не может, сжимает пальцы на чужом предплечье, подаётся ближе снова — губами касается выступающих ключиц, кусает в этот раз мягче, целует снова, ниже, будто просит.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Изуку всё ещё ненавидит его. Всё ещё хочет, чтобы он, чёртов Бакуго Кацуки, просто не существовал в этом мире. Изуку не говорит себе, что не может простить его, Изуку говорит, что он выше этого, что дело не в этом, что он просто помнит, а потому что знает лучше прочих, насколько тот неправильный, искажённый, будто отражение в зеркале, испещрённом трещинами — ломанное, наоборот.

[indent] Изуку хотел, чтобы тот понял сам. Уничтожить его и сломать. Доказать, насколько тот заблуждался и слеп: не видел дальше собственного носа, не видел даже себя, отрицая очевидное и прикрываясь всепоглощающей агрессией.

[indent] Изуку уничтожает, в итоге, сам себя. Каждым решением, каждым словом и каждым действием, за которыми стоит столь же слепое и ненормальное упрямство, разрушающее его, как разрушают муравьи древесину, обращая её в труху, прогрызая изнутри тоннелями, нарушая конструкцию и нарушая после себя зияющие дыры.

[indent] Но не может не думать о чёртовой, ненавистной руке, которую сломать бы, отдёрнуть от себя, не позволять больше прикасаться никогда, обжигая кожу даже через ткань брюк. Не может, потому что горячо, потому что тяжестью давит и выжигает кислород, путает мысли и вплетается красной нитью в пусть и разрушительные, но привычные ощущения страха и отвращения, заставляя, вопреки, хотеть больше. И это не может принять, это сбивает с толку, заставляет сгорать ещё в бесконтрольных и слишком сильных ощущениях ещё больше.

[indent] Он думает, что больше не может, не вынесет большего, потому что невозможно, просто невозможно чувствовать одновременно так много и так сильно, невозможно, когда так тяжело, что впору свихнуться, что хочется срывать голос, бить до исступления, целовать — одержимо и яростно. Потому что всего было — слишком. Хочет вывернуть собственную грудную клетку, вывернуть рёбра до хруста, сжать пальцы на собственном сердце мёртвой хваткой, только бы больше — не чувствовать.

[indent] Но Изуку чувствует.
[indent] И это, кажется, не закончится, будет сводит с ума бесконечностью, нескончаемым всполохами противоречивых и сокрушительных эмоций. Доводит почти до истерии, мешает дышать ровно.

[indent] Чувствует его, Бакуго, дыхание и давится этим, захлёбывается. Сколько можно. Чувствует его губы, слишком мягкое прикосновение к саднящей коже и слишком горячее вместе с тем, вышибающее в очередной раз воздух из лёгких. Изуку не должен так на это реагировать. Не должен сходить с ума с этого, не должен хотеть впиться пальцами в его плечи крепко, притянуть ближе, потому что ближе — невозможность, разрушающая его просто, как факт, просто от ощущения, просто потому что это омерзительно. Потому что невозможно, невозможно переживать одновременно столь разные, полярные и уничтожающие друг друга эмоции. Кто вообще бы смог это выдержать? Изуку — не может.

[indent] Как не может сдержать дрожи, когда его голос оказывается слишком близко, дрожью вдоль позвоночника, холодом на коже, что сменяются обжигающим, слишком горячим. Собственное геройское имя, данное Бакуго режет под кожей, режет воздух и жар, ломает кости.

[indent] Мидория ничего не говорит, язык, кажется, присыхает к нёбу, лишь торопливо облизывает губы, выдыхает тяжело и неровно,  с трудом поднимаясь на ноги: не слушаются, подкашиваются, ватные. Паника вновь подкатывает к горлу, обнимает его с головой, ледяным и неласковым, проникая внутрь, заполняя его от и до, раздавливая грудную клетку, стирая его в ничто. Он пошатывается, перед глазами всё расплывается, но взгляд цепляется за перчатку и он, не отдавая себе отчёт в действиях, поднимает её, но не надевает, не может теперь — слишком грязно.

[indent] Ноги не слушаются, в ушах звенит так, как будто рядом прогремел выстрел, что-то взорвалось, слишком близко. И чем ближе он подходит к спальне, тем тяжелее становится каждый шаг, тем сильнее горит и зудит кожа, тем нестерпимее хочется развернуться — уйти, сбежать в обратную сторону. Что он делает? Всё ещё не позволяет отступить, всё ещё проигрывает сам себе, в первую очередь, всё ещё — не может отделаться от навязчивого и жаркого, душащего не меньше страха, требующего. Изуку хочет видеть его. Не признается. Чувствовать грубые пальцы, несдержанность, помутнённость во взгляде. Это бред, просто не может быть правдой. Понять и разложить собственные ощущения, понять что в этом правда, а что не более чем издевательство распалённого сознания. Проверить самого себя, заставить и пересилить. Потому что так жить — невозможно. Скрывать это — невозможно. Потому что он просто хочет...

[indent] Изуку скидывает с плеч рубашку — какой в ней уже смысл? Только на помойку, — слишком холодно, когда внутри уже чёртово пепелище. И не смеет, не может заставить себя посмотреть на Бакуго, потому что сгорит тогда точно.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Изуку касается пальцами, обтянутыми в тонкую кожу перчатки, ещё уцелевший, которую так и не смог заставить себя снять — да и не пытался даже, — шрама, рассекающего грудь по диагонали, расползающегося по коже неровными рубцами. Хочет напомнить себе кто протянул руку и помог подняться тогда, когда казалось, что все его попытки бесполезны, когда был убеждён, что его удел — сожаления, сдавливающие грудную клетку и скрытые за болезненной, но упрямой улыбкой. Кто помог стать ему тем, кто он есть, дал силу пусть позже, чем тот, кем восхищался всегда, но показал: справедливость — сущий бред, справедливости нет; один человек не способен объять и спасти весь мир, большинству же нет до этого никакого дела, большинство в приоритет ставить собственное эго, ему плевать. Мир не просто погряз в грязи и лицемерии — давно гниёт. И Изуку хотел это исправить, изменить на корню, чего бы это не стоило.

[indent] Он помнит. Старый шрам  давно не болит, ноет лишь при изменчивости погоды, но отрезвляет, помогает собраться, унять панику и вернуть рациональности хоть немного. Мидория закрывает глаза и вдыхает полной грудью, задерживает дыхание и вздрагивает, будто ошпаренный, когда дверь с грохотом захлопывается. Рациональность схлопывается вместе с грохотом, пальцы вздрагивают, сердце вновь сжимается и пропускает удар: не надолго же его хватило, — хочется рассмеяться надломлено, над самим собой, — Бакуго не заставляет себя ждать, притягивает к себе слишком резко, выжигая прикосновениями кожу, не давая забыть и другое: вместе с ужасом и столь же сильной надломленностью от происходящего, тянет в груди мучительной сладостью ненормальной и изводящей, зудом проходится под кожей не холодным и колючим — горячим и заставляющим желать большего. Изуку не нравится это ощущение. Он противоречит себе так же, как противоречит ворох эмоций и чувств у него под грудью. Поджимает губы болезненно, не выдерживая этого натиска, распирающего, и жмётся невольно ближе, не смотря на то, что на рефлексах, на ощущении распадающейся кожи хочет отпрянуть, быть как можно дальше.

[indent] Это сводит с ума и путает, и он теряется, не знает на что должен реагировать, а главное — как.

[indent] А потом воздух вновь вышибает из лёгких, потом — прокусывает собственную губу в кровь, резко откинув голову назад, на чужое плечо, и впиваясь пальцами в чужую руку. Мидория распахивает глаза и чувствует, как подкашиваются ноги, как простреливает от и до, разрезая огнём все внутренности, его всего.

[indent] Изуку никогда, — никогда, — не позволял к себе никому прикасаться и, быть может от того, они кажутся сейчас особенно острыми, разрывающими, отвратительными и, вместе с тем, столь горячими, что он едва не стонет снова: так остро и сильно ощущение пальцев, там, где омерзительно было трогать даже самому себя. Изуку не может дышать, сгорает, чувствует как горят щёки постыдно — слишком; как горит всё лицо и даже шея, разрывает грудную клетку, особенно когда слышит дыхание Бакуго слишком  громко. Особенно, когда тяжесть горячей руки заставляет поджать пальцы на ногах, едва не метнуться прочь, из чужих рук, уничтожающих его, как уничтожали всё остальное.

[indent] И он не сдерживается, выдыхает сорвано, глухим, сжатым стоном, когда болью простреливает мышцы — останется след, ещё один, — когда боль, отвращение и искрящее... желание? Взрываются вспышками перед глазами. Изуку задыхается, задыхается и не понимает, почему он всё ещё дышит, почему ему нравится чувствовать чужую сильную ладонь, грубые пальцы на шее, когда «нравится» — сталкивается с ужасающим, обжигающим льдом и надрывной паникой, никак не унимающейся, не смотря ни на что не унимающейся. Это просто невозможно, этого просто слишком, сколько ещё это будет продолжаться?

[indent] Мидория не знает: его сердце бьётся слишком сильно или раньше него просто не выдерживает и ломается к чёртовой матери, сжимаясь и замирая? Хрипит, чувствуя дрожь по коже, снова вздрагивает под очередным укусом, жадно глотает воздух, которого всё ещё было нестерпимо, и облизывает пересохшие губы, если лопнут, то повысится шанс заражения.

[indent] Спотыкается, становится вдруг невыносимо холодно и так же невыносимо накрывает по новой паникой, вбивающей гвозди осознания в черепную коробку. Изуку путается в собственных ногах — они не держат, голова кругом, — чувствует, как внутри что-то обрывается, когда садится на кровать слишком резко, когда перед глазами темнеет — хочет забиться в самый дальний угол, намотать одеяло на себя, скрыться. Чтобы Бакуго не видел, не трогал, чтобы даже воздух не чувствовать обнажённой кожей, слишком холодный, невыносимо холодный — лишает подвижности в пальцах, забивает тяжестью мышцы.

[indent] Изуку не может отвести взгляд тяжёлый от него сам. И за это себя ненавидит так же сильно, как и за то, что замирает на месте, не прекращает всё это сейчас же. Кислород режет горло, в комнате слишком жарко, холодно, горячо, леденяще. Он смотрит внимательно — слишком, — не мигает даже, думает, что Бакуго и правда проводит немало времени за тренировками — раздражается с этого и резко подаётся ближе, чтобы рукой, на которой ещё была перчатка, схватить его за руку, дёрнуть на себя грубым требованием. Чтобы, чёрт возьми, не был так далеко. И это тоже противоречием, раздражающим, зудящим и невыносимым столь же сильно, как и всё остальное. Изуку вновь скользит языком по губам и запрокидывает голову, встречая чужой взгляд своим слишком тёмным, слишком горящим — страхом и желанием, ненавистью и жаждой ненормальной, разрушающей.

[indent] Давится воздухом, давится ощущениями, боится поднять вторую руку, как будто это равнозначно тому, чтобы положить её на наковальню. И всё же, дрогнув пальцами, заставляет себя это сделать — тянется к нему, обнимает за шею, рывком заставляет склониться, хрипит тяжестью звенящей:

[indent] — Проклятье, Кацуки, — не замечает сам, что срывается на полное имя, не даёт себе времени осознать это — до боли кусает его за нижнюю губу, до боли и рези перед глазами целует снова. До саднящего в груди и горячего, давящего внизу живота, ниже.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Изуку уничтожает себя сам, потому что должен был остановиться раньше, мог сделать раньше, но не знает, как прекратить всё сейчас, но вместо этого — тянет Бакуго на себя. Тянет, впиваясь пальцами в кожу горячую, выжигающую его собственную кожу, тянет, опускаясь на лопатки, и чувствует чужой вес на себе, вышибающий воздух из лёгких в очередной чёртов раз.

[indent] Изуку уничтожает сам себя и уже сомневается в том, что на самом деле хотел сломать Бакуго, а не изначально преследовал обратные цели. На что он вообще надеялся? Это было самонадеянно и глупо. Это обращает в крошево, пепел и прах каждую мысль, здравомыслие, кости и всё его существо. Это просто невозможно, за гранью, слишком.

[indent] Изуку не должно это нравиться. Ему всё ещё это омерзительно. Омерзительно чувствовать чужую горячую кожу своей, грудью — чужое сердцебиение, что вторило его собственному, сбивая ритм заполошно и бесконтрольно. Это разрушает его, он не может больше этого чувствовать, давится паникой и страхом, ужасом и отвращением, готов стонать беспомощно, взбрыкнуться, оттолкнуть. Прекратить всё, перечеркнуть всё раз и навсегда, раньше времени.

[indent] Изуку нравится. До одури, до исступления и одержимости. Изуку ненормальный, он знает, давно знает — его это устраивало. Норма — бред; зыбкая и не имеет чётких граней. Норма не там, где в груди всё обрывается снова, стоит только почувствовать чужую резкость, как выдёргивает руку, сжимает ладонь крепко. И не там, где иррационально гнёшься навстречу от этого ощущения, прижимаясь ближе, где кусаешь чужие губы и жадно ловишь судорожное дыхание чужое, отравляющее лёгкие ядом, обжигающее кислотой и зудом проходящее под кожей вместе с плавящими прикосновениями. И он вздрагивает крупно, слишком отчётливо чувствуя ладонь на груди, шрам старый, давно не болит, но сейчас кажется, что по контуру заливает жидким металлом, обжигая одним только осознаниям того, что это руки Бакуго Кацуки касаются его, касаются там, где не должны, так — как не должны.

[indent] Изуку не сдерживается, едва ли не всхлипывает, скользнув обнажёнными пальцами, грубыми от тренировок и слишком частой дезинфекции, по позвонкам на шее, путается ими в волосах взъерошенных, хрипло выдыхает, жадно глотая воздух, которого катастрофически, отчаянно не хватало в лёгких.

[indent] Изуку умирает, сгорает, рассыпается и собирается из этого огня снова — это мучение, кажется, не закончится никогда, этого всего он просто не может выносить, его не хватает; не хватает сил, не хватает терпения, не хватает ничего, чтобы оставаться хоть сколько спокойным. Чужой голос бьёт по натянутым и оборванным нервам, заставляет кусать собственные губы саднящие, болящие от слишком грубых и жадных поцелуев. Он и правда не двигается сперва, ничего не говорит, давит жалобное, рвущееся наружу, когда слышит глухой стук откинутой в сторону обуви, рефлекторно приподнимает бёдра, помогая стянуть штаны. И сгорает от стыда и осознания, что только что сделал, что помог сделать сам.

[indent] Какого чёрта он вообще творит?

[indent] Изуку резко выпрямляется и сминает в пальцах покрывало, чувствуя поцелуй, сжимает пальцы крепче, когда укус, точно разряд тока, заставляет резко выгнуться, запрокинув голову; кружит и сбивает с мыслей снова. Изуку не может, не может, просто — не может. Горячо, холодно, горячо, хочется ещё. Невозможно терпеть. Невозможно чувствовать. Больно, хорошо, неправильно, совершенно неправильно. Так не должно быть, Изуку знает. Судорожно сжимает пальцы в волосах и хрипит надрывно, не сводя с Бакуго лихорадочного, мутного взгляда, — резко подаётся вперёд и цепляется пальцами уже за чужие плечи, крепко сжимая, грубо отталкивает от себя, опрокидывая на спину снова.

[indent] — Не двигайся. — Возвращает чужие слова, удивительно плавно, но уверенно скатываясь на пол следом, опускаясь на чужие бёдра снова, сам. Он не позволит ему.

[indent] У Изуку дрожат руки — плевать.

[indent] Ему физически больно от одной только мысли, нестерпимо — плевать.

[indent] Изуку ладонью ведёт по чужой груди — кожа к коже, выжигая собственные раны, раздирая их, как сдирает засохшую кровь с незаживших, когда зудит невыносимостью, назойливым. Выдыхает жаром, касаясь губами солнечного сплетения и опуская ладонь, с нажимом, ниже, к животу и не выдерживает, глухо мычит, кусает губы снова, утыкаясь лбом в плечо и сводя брови вместе — плевать, просто плевать. Лучше так, чем.

[indent] Изуку проводит ладонью по паху, давится воздухом, чувствуя чужое напряжение слишком отчётливо: звенящим и треском где-то под грудью отдаёт, — сердце срывается, сжимается, оглушает и замирает снова. Он не может вдохнуть и не может выдохнуть, забирается ладонью под ткань брюк — какого чёрта он их не снял, если нашёл время на то, чтобы избавиться от рубашку? Неудобно, плевать и на это, — пальцы вздрагивают снова, но он не позволяет себе об этом думать, проводит ими по контуру, сжимает и не выдерживает, впивается зубами снова в чужое плечо, давя хриплое и слишком откровенное.

[indent] Изуку не знает чего больше — страха и давящей паники или ненормального, аморального и грязного желания, бьющего в груди слишком сильно, наливающего мышцы тяжестью, обжигающего и изводящего, что хочется не то скулить, не то просить, не то прогнать вон, прочь, велеть не приближаться больше. Наверное, всего и сразу. Наверное, эта ночь его, всё же, уничтожит. 

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Изуку хотел бы сказать, что ему это исключительно отвратительно, потому что — должно быть отвратительно. Потому что: какого чёрта он вообще делает? Изуку всегда старался избегать даже случайных прикосновений, его по-настоящему вгоняло это в ужас, это оседало омерзительным на языке и иррациональной агрессией выламывало кости, от этого фантомно зудит кожа: ощущение, что чужое тепло, чужая жизнь и вся её грязь расползаются по коже трупными пятнами, что кожа — разлагается и гниёт заживо, бактерии заменяют собой воздух, будто термиты, сжирают его, как сжирают спокойствие и выверенное благодушие. Тогда почему сейчас он льнёт сам ближе к чужому горячему телу, к Бакуго, почему настолько обрывается всё в груди, будто натянутые нити, ненужные, слишком сильно стягивающие, от чужого сбитого дыхания и крепкой хватки в волосах?

[indent] Изуку думает, что, наверное, всё же, умирает. Мышцы наливает тяжестью, они слишком напряжены, становятся жёстче. Мышцы горят, как горит его кожа, их сводит болью. Сосуды заливает раскалённым, как заливают мёртвое тело бальзамирующим раствором, и, точно так же, это не позволяет распасться ему на атомы, превратиться в ничто. И это — сводит с ума больше ужаса, сгорающего и мечущегося под рёбрами, скручивающего живот свинцовым, вместе с оглушающим и требовательным... желанием.

[indent] Изуку должно быть это омерзительно, он всё ещё чувствует, не может избавиться от этого ощущения, но что-то внутри надламывается, осыпается, режет по живому и саднит. На языке чужой вкус, он разъедает слизистую, от него не избавиться, сколько не полоскай рот, и даже это Изуку — нравится. И за это он себя ненавидит, потому что так не должно быть, потому что это сводит с ума, ненормально, сумасшествие; становится помешательством.

[indent] Ощущений слишком много, морозом обдающих и сковывающих, пробивающих насквозь, будто он рухнул в ров с иглами, огнём сдирающих кожу, выжигающим лёгкие, сердце, рассудок, словно его живьём кремируют. Бакуго — слишком много. Горячего и несдержанного; он взрывает пространство вокруг и Изуку переламывает следом, потому что от такого невозможно увернуться, потому что он подставляется сам, будто суицидник, вознамерившийся распрощаться с собственной жизнью. Нет ничего в этом, что могло бы понравиться, это чистое безумие и добровольный шаг на погибель, но Изуку делает этот шаг, но Изуку — нравится. И в этом стыдно признаться себе, это стыдно показывать Бакуго — только не ему, — это уничтожает его так же сильно, как и всё остальное.

[indent] Он падает в пропасть, сжатую тягучим и тёмным, порочным, выдыхает сорвано и распахивает глаза, тщетно пытаясь вдохнуть воздуха. Крепкая хватка — раскалённым металлом по коже, из лёгких вышибает остатки кислорода, холодной пол отзывается леденящим жаром под лопатками, что слишком сильным контрастом с жаром горячим под каркасом костей, на коже, с чужой кожей. Чужая тяжесть Изуку тоже приятна.

[indent] Но паника снова заполняет его до краёв, он захлёбывается ей, как захлёбывается слишком острыми ощущениями, когда Бакуго наваливается, прижимается слишком близко, раздражая изнывающее ещё больше — от этого хорошо так же сильно, как нестерпимо плохо. Осознание бьёт по хребту розгами и он дёргает рукой рефлекторно, желая вырваться, гнётся и взбрыкивается — хочет скинуть его с себя, даже если его сожжёт холодом, пробивающим ознобом без чужого горячего тела так близко.

[indent] На Изуку не осталось ничего, кроме одной перчатки, и ему кажется, что вместо кислорода он вдыхает озон — ядом отравляет, застывает чёрными кристалами в лёгких. Изуку чувствует себя беспомощным, он не знает что делать, понимает, что не выбраться, не вывернуться, не сбежать; слишком поздно. И это ощущение он ненавидит больше всего на свете. Был уверен, что такого больше не повторится, что он сделал всё, чтобы пресечь его на корню, избавиться от него, превзойти себя самого, превзойти каждого — Бакуго, — ошибался.

[indent] Шею выжигает клеймом, заставляя дрожать от слишком острых, возведённых в абсолют ощущений, отзывающихся чем-то нестерпимо горячим в груди, давящим на кости: зудит не отвращения — от невозможности, вышибающей хриплые, сдавленные стоны. Изуку мотает головой, почти всхлипывает — он чувствует слишком много, одновременно, не способен справиться с этими чувствами, разложить их на молекулы, разобрать их значение, — невольно подставляется под болезненные укусы, что слишком пронзительно ощущаются на чувствительной коже, заклеймённой уже от и до Кацуки. И это — тоже ненавидит.

[indent] Изуку сгорает, снова.

[indent] Умирает — снова.

[indent] Собственное имя из чужих уст выбивает из колеи, выбивает все мысли, заставляет отступить даже панику на время; жжёт, оставляя после себя лишь гул в ушах и сбитое, слишком громкое сердцебиение под грудью. Это просто какое-то издевательство, рушит последнюю стену между ними.

[indent] Чужой взгляд слишком внимательный, жжёт и колет, заставляет сердце срываться снова, биться в панике о каркас костей — не находит выхода, не выдерживает, не способно вынести так много сразу. Изуку — слишком открыт, обнажён, не выдерживает. Кусает саднящие губы, действует быстрее, чем думает: он просто не может выносить этого взгляда, разбирающего его на атомы, — он протягивает руку и накрывает ладонью чужие глаза, желая скрыться от этого взгляда, желая дать себе хотя бы мгновение, чтобы вернуть контроль, перестать чувствовать всё и одновременно, умирать с этого, но продолжать жить, не смотря на мучительную тяжесть и столь же мучительное возбуждение постыдное, неправильное, уничтожающее его снова-и-снова.

[indent] — Помолчи, умоляю, — дрожащим требованием, тщетно пытаясь перестать задыхаться, перестать — чувствовать. Грудь вздымается тяжело — хочется перестать дышать по-настоящему, — в груди разливается магма, потому что слышать чужой голос таким для Изуку невыносимо тоже. Потому что Бакуго слишком близко, потому что хочется выгнуться ему на встречу, прижаться ещё ближе, прижать его к себе, сгореть в этом ощущении наконец и сжечь его вместе с собой, чтобы дотла, чтобы не осталось ничего.

[indent] Изуку не может, он готов умолять и о другом, но не может понять о чём именно: чтобы перестал быть так мучительно близко или, чтобы перестал издеваться и изводить? Изуку разводит колени, хрипло и сорвано выдыхает — это слишком, просто слишком, — закидывает ноги на него, отчаянно крепко и сильно прижимая к себе, беззвучно стонет, потому что не выдерживает такого давления, напряжён слишком сильно, чувствительный — слишком сильно, больше обычного. Кажется, что одного этого достаточно, чтобы обратиться сверхмассивной чёрной материей, взорваться яркой вспышкой и несовершенством. Но этого недостаточно, и у него дрожат пальцы так же, как дрожал голос, и он упирается ладонью в чужое плечо, пытается оттолкнуть от себя, противореча сам себе, в очередной чёртов раз.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Время замирает, делится и множится, Изуку теряется, растворяется и плавится. Изуку, на мгновение, поделённое на вечность, замирает и забывает обо всём. Прикосновение губ к запястью вышибает всё из головы, заглушает все эмоции и заставляет почти жалобно свести брови вместе, задохнувшись воздухом. В этом простом жесте слишком много интимности, этот простой жест совсем не вяжется с Бакуго, с кем угодно, но только не с ним; сбивает с толку. Но в следующее же мгновение Изуку чувствует, как запястье простреливает острой болью, она тянется вверх по руке, по венам, и за это он ему иррационально благодарен. Изуку фокусирует взгляд на запястье, стараясь не смотреть на Бакуго, и благодарит всех богов мира, что свет никто так и не включил. Он бы не удивился, если бы оказалось, что Бакуго прогрыз кожу насквозь, разорвав связки и сухожилия, будто дикое животное, но крови нет и он удивляется тому, что этого не случилось. Думает, останется след, слишком отчётливый, ещё один, что каждое движение руки теперь будет напоминать об этом ещё слишком долго. Раздражается от этой мысли и концентрируется на этом раздражении, цепляется за него, как утопающий за спасательный круг, — это лучше и привычнее, чем всё остальное, это, будто ведро холодной воды, помогает абстрагироваться от происходящего на время, но этого времени оказывается ничтожно мало.

[indent] Мидория так отчаянно старался не обращать внимание на Кацуки и на собственные противоречивые эмоции, которых было слишком много,  которые заполняли его до краёв и не находили выхода: так сосуд, не выдерживая давления, пробивает трещинами, так же и он весь испещрён ими, искорёженный и переломанный, но всё ещё от чего-то цельный, — что упускает из виду самое важное. И об этом жалеет в следующую же секунду.

[indent] Изуку выгибается дугой, будто его простреливает током, Изуку впивается короткими ногтями в чужую спину, дерёт кожу, резко дёрнув рукой вниз по лопатке, соскальзывает одной ногой на пол и упирается пяткой в него, приподнимая бёдра, чужой вес, не то желая скинуть Бакуго с себя, не то податься ближе, ближе к...

[indent] Изуку хрипит и всхлипывает, мотнув головой в сторону, кусает собственные пальцы, в перчатках, с такой силой, что, кажется, раздробит кость. Это отвратительно. Слишком грязно и неправильно. Должно быть не так, по другому. Почему он вообще решил, что это должно было произойти? Изуку не может вспомнить, не может связать мысли, не может сконцентрироваться ни на чём, кроме непривычных, наливающих тяжестью мышцы ощущений. Изуку судорожно сжимается, чувствует его пальцы в себе и от этого стыдно, омерзительно, горячо, тянет в груди такой сильной невыносимостью, что он готов умолять по-настоящему. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

[indent] Изуку поджимает пальцы на ногах до ломоты и дрожащей рукой соскальзывает со спины на плечо, впивается мёртвой хваткой, осознание происходящего дробит сознание, обжигает сильнее и он чувствует, как горит его лицо, горит шея и грудь. Почему Бакуго вообще столь... это не должно быть приятно.

[indent] Мидория бы не отказался, если бы Кацуки не церемонился — так было бы проще, проще сконцентрироваться на привычном, на неприятии и отвращении, на раздражении и даже ненависти, проще оправдать самого себя, проще справиться с этим. Но Кацуки не даёт ему этого, отнимает, и Изуку не может, он просто не может. Мидория давится жаром и постыдным желанием, давится страхом, который осознаёт вдруг слишком отчётливо, слишком сильно. Ему страшно, и этот страх не привычен, это страх не разлагающей грязи на собственной коже — страх, что Кацуки не отступится, не отступается, напирает, слишком решителен и не колеблется. Заставляет думать о другом — вышибает все мысли в принципе, — заставляет чувствовать себя столь беспомощным и податливым, заставляет чувствовать... просто — чувствовать; слишком много всего чувствовать.

[indent] Изуку перекладывает руку на чужую шею, ощущает, как вздрагивает кадык под ладонью, и даже это ощущение ему нравится, отзывается искрящим требованием и тяжестью, что разливается внизу живота, опускается ниже, раздражая ещё больше, хотя казалось бы — куда больше? Изуку открывает рот: пожалуйста, — не успевает ничего сказать, Кацуки затыкает его грубым поцелуем, отнимет остатки кислорода, и Изуку невольно сильнее сжимает пальцы на шее, не сдерживается и кусает чужие губы, глухо стонет, проглатывая слова, хватает чужое запястье, пальцы руки которого впиваются в кожу, вынуждая чувствовать ещё больше, давится страхом и ужасом, гудящим желанием и поддаётся снова — отвечает на поцелуй отчаянным требованием, разгоняя жидкий металл по венам ещё сильнее. Но пальцы не разжимает, ни с руки, ни с шеи — не может заставить себя разжать, как не может унять дрожь и головокружения: ему кажется, что ещё немного и он просто потеряет сознание, не способный выдержать всего этого.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Изуку чувствует удушливую панику, она колючей проволокой стягивает шею, пробивает кожу насквозь, и ему кажется, что он чувствует, как кровь стекает по коже, но это  не она — капли пота; постыдного: мечется,  сгорает, чувствует, как плавится кожа и кости, как он обращается в ничто, но продолжает чувствовать — слишком много, будто под грудью атомная бомба взрывается.

[indent] Изуку не может, он просто не может выносить этого больше. Едва не всхлипывает снова беспомощно и сводит брови вместе, поджимая искусанные, припухшие от неласковых поцелуев губы, когда Бакуго грубо выдёргивает его руку, когда чувствует ладонью чужую кожу — слишком горячо, обжигает и разъедает. Он должен одёрнуть руку, не должен прикасаться, потому что это всё ещё — проклятье, всё ещё! — отвратительно; так и должно быть, так должно быть с Бакуго особенно. Но он обнимает его мёртвой хваткой, цепляется за него, будто утопающий, ищущий спасения через сожжение.

[indent] Паника удушливая пускает корни в лёгкие, расцветает в них аконитом, заполняя ядом, вместо воздуха. Изуку мечется второй рукой к полу, царапает его короткими ногтями, не может вдохнуть, не может перестать смотреть в чужие глаза, которых почти  не видно, но в которых тонет, пропадает, падает в бездну. Ему кажется, что пол под ним проваливается, сгорает тоже, что он в невесомости: та давит тяжестью на кости и ломает их с хрустом, самозабвенно. Его удерживают чужие руки, и лучше бы нет, потому что жар доходит апогея, выбивает из горла сдавленный стон протяжный, отчаянный, почти надломленный. Потому что он — отражение, испещрённое трещинами; отражение ломается, рассыпается осколками тоже: не собрать и не склеить, только выкинуть на помойку, изрезав кожу на ладонях острыми, неровными краями.

[indent] Изуку распахивает глаза и давится беззвучным стоном, выгибаясь в чужих руках до боли в позвоночнике, которую не чувствует; зрачок заполняет радужку полностью, и его рвёт на части. Ему горячо и невыносимо, — слишком. Больно. Он забывает о том, что хуже этого просто быть ничего не может — судорожно сжимается, соскальзывая ладонью с шеи на плечо и стискивая его пальцами до боли. Изуку не знает с чего хуже — постыдно лучше — с осознания или ощущений собственных, гулом отзывающихся в ушах или биении сердца сорванном и заполошном. Пустота заполняется искрящим, ослепляющим. Изуку — чувствует. Чувствует Бакуго: как он медленно — слишком медленно, это сводит с ума, это невозможно вынести — двигается, заполняя его разрушительным и уничтожающим, горячим и омерзительным; дрожащим удовольствием вибрирующим, срывающимся с губ низкими стонами.

[indent] Судорогой сводит мышцы, рвёт их и режет, Изуку вновь обнимает его, теперь уже сам, потому что не знает куда деться от этих ощущений, потому что не контролирует ни себя, ни собственные эмоции, плещущие через край, разбившие в дребезги прочные стены недозволенности.

[indent] Изуку думает, что пытки этой хуже быть не может.

[indent] А потом новое прикосновение, отвратительное в своей интимности, возводит напряжение в абсолют, заставляя изнывать ещё больше, напряжением сжать каждую его составляющую. Изуку мотает головой, накрывает рот ладонью, не может дышать, не может выносить всего этого — хочет; и в этом стыдно признаваться, этого не простит себе, не сможет принять точно так же. Не чувствует и не осознаёт, как гнётся ему навстречу, подмахивая бёдрами, прижимает ногой к себе ближе — пожалуйста, пожалуйста; проклятье.

[indent] Изуку не чувствует боли, забывает об отвращении и ужасе. Всё сгорает и распадается на атомы, взрывается оглушающим удовольствием, что зудящим жаром пробивает кожу миллионами игл насквозь, что выкручивает и рвёт нервы, отнимает зрение окончательно и, кажется, бесповоротно — перед глазами всё плывёт и темнеет, ломается на тысячи миров и застывает, лишённое гравитации, воздуха, значимости. Изуку кажется, что он ломает острые позвонки о пол, Изуку прижимается к Кацуки так близко, насколько это вообще возможно, срывает голос окончательно, тяжело выдыхает на ухо и обессилено обмякая.

[indent] Он не чувствует ничего. Только не прекращающийся гул в ушах, тошнотворное, потому что слишком приятное, удовлетворение. На короткое мгновение эмоций просто нет — одна сплошная пустота, оставляющая после себя лишь желание закрыть глаза — что он и делает, — расслабиться и не думать ни о чём, раствориться в этом и остановить время. Но он думает. Думает, потому что на животе — липкое, омерзительное; потому что чужой вес — не помогает выровнять дыхание. Потому что осознание пробивает резко, насквозь, вынуждая почти снова начать задыхаться и сжаться в панике. У Изуку дрожат руки, но совсем не от страха, болит и ноет позвоночник, кажется, каждая мышца тела. Изуку в ужасе. И он совершенно не знает, что должен делать и говорить. В ужасе и от того, что, не смотря на всё — он получил от этого чёртово удовольствие. Как он мог? Как это вообще возможно?

[indent] Он с трудом заставляет себя поднять руку, смотрит перед собой невидящим взглядом, сжимает пальцы в кулак — не может заставить себя прикоснуться, и разве это — не лицемерие? Разве это не столь же омерзительно, как и всё остальное? Разве не хочется на самом деле остаться, не двигаться, пролежать так всю ночь, целую вечность?

[indent] Противоречие снова взрастает, оседает прочной константой в сознании, и что с этим делать Изуку тоже не знает. Ему нужно всё обдумать, ему нужно...

[indent] — Надо в душ, Каччан. Грязно. — Он замолкает резко, осознавая, что сказал, закрывает глаза вновь, так и не коснувшись чужих волос, так и не признавшись себе в том, что хотел этого. Закрывает глаза и сглатывает. Ему кажется, что если он попробует встать — рухнет тут же. Разве всё это не к лучшему? Разве не этого он хотел, разве — так это должно было быть? Нужно немного времени. Совсем немного. А потом, потом он со всем разберётся.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Сердце не успокаивалось. И это ощущение клокочущего под грудью, будто он со всех ног бежал, пытаясь успеть в уходящий поезд, сбивало с толку. Только дышать не больно, как бывает в таких случаях, дышать — невыносимо: отдавало головокружением, разгоняющим всё ещё горячую кровь по венам, что обжигала изнутри. Изуку хотел бы сказать, что это ощущение ему не нравилось, но этому ощущению — хотелось отдаться; закрыть глаза и утонуть в покачивающейся темноте, густой и убаюкивающей, отнимающей
всё, кроме зудящего, ненормального и совершенного точно неправильного удовлетворения. Тело отказывалось двигаться, сознание — требовало скинуть Кацуки с себя, уйти как можно дальше и желательно больше никогда не возвращаться и никогда не видеть. Не вспоминать. Но Изуку знает: он не сможет забыть. Такое просто не забывается.

[indent] Чужое дыхание обжигает кожу, иррационально хочется запустить пальцы в волосы Бакуго, сжать их, прижать его ближе к себе и уткнуться носом в висок. Изуку сходит с ума. И это ощущение ему не нравится. Жмурит глаза и поджимает губы.

[indent] Осознание — больнее хлыста; бьёт, сдирая кожу и мышцы, до костей, дробя позвоночник.

[indent] Осознание — в саднящих губам, горящей коже от чужих прикосновений, и колючей боли, напоминающей о чужой несдержанности и агрессии, за которую так его ненавидел и которая разгоняла огонь под грудью иррациональным желанием.

[indent] Осознание невозможностью сжимает его в тиски, и Изуку снова чувствует, как воздуха становится слишком мало, но это ощущение уже привычнее, это страх и отчаянный ужас, что пробирается под кожу, пуская корни, въедаясь намертво. У Изуку мелко дрожат пальцы и он сам не может сказать от чего именно, но зато может сказать, что когда поднимается Бакуго, становится слишком холодно, и от этого — тошно.

[indent] Изуку приподнимается на локтях, сведя ноги вместе, поджимает пальцы на ногах и хмурится, прокусывая нижнюю губу изнутри в кровь — понимает это только когда чувствует металлические привкус во рту; игнорирует, — наблюдает за Бакуго так, будто никогда не видел раньше, на деле просто не может заставить себя подняться сам. На деле — не може отвести взгляда, будто загипнотизированный. Изуку никогда не думал, что будет делать дальше. «Дальше» казалось само собой разумеющимся, «дальше» не должно было быть так сжато острой неловкостью. Всё должно было быть не так, иначе. А теперь ему хочется исчезнуть, раствориться и просто не быть. Не видеть и не слышать. Не встречаться взглядом с ним и не знать о его существовании.

[indent] Не чувствовать.

[indent] Но что может быть глупее бежать теперь, когда добился своего? Даже если «добился» — чушь; полярно противоположно тому, чего он хотел. По итогу не изменилось ничего. Добавилось спутанных эмоций, ломающих каждую мысль и кость, само его существование. Добавилось свежих синяков. Иррационально страшно видеть себя. Изуку поднимается резко, слишком, перед глазами от этого темнеет тут же и он едва удерживает равновесие, ноги дрожат и не слушаются, но к чёрту бы это, когда есть проблема важнее: вся его одежда теперь в непригодности, не без старания Бакуго, конечно же. Ненавидит. Изуку пытается зацепиться за эту мысль, но желание смыть с себя всё сильнее, и он хватает первое, что попадается под руку — покрывало с кровати — осторожно и быстро скрывается в душевой.

[indent] Изуку не смотрит на себя, сразу же залезает под ледяную воду и... опускается на корточки, сжимая пальцы в волосах. Какого чёрта он вообще творит? И почему он чувствует до сих пор? Чужие прикосновения и чужой жар. Даже чёртов чужой запах, от которого голова шла кругом. От которого тошнотворно, но который теперь казался неотъемлемым.

[indent] Болело — всё.
[indent] Мышцы тянуло так, словно он три дня подряд провёл на изнурительных тренировках, кожа горела и избавиться от ощущений не выходило, как бы сильно Изуку не пытался стереть это, отмыть и выскоблить. Он глухо шипит, выключая воду только через сорок минут, и заставляет себя ступить на холодный кафель. Каждый шаг — напоминие. Мысль, что надо выйти в коридор, к нему, убивала. Изуку задерживает дыхание и закрывает глаза, сжимая пальцы на раковине до боли, заставляет себя успокоиться и выдохнуть. Заставляет себя не паниковать и не думать ни о чём. Ничего не произошло. Ничего не изменилось. Бакуго как ненавидел его, так и ненавидит. Он даже не смог посмотреть на него, настолько неприятно? Изуку, как хотел переломать его, так и хочет.

[indent] Правда?

[indent] В конце концов, хуже уже точно не будет. Изуку закидывает на плечи покрывало и чувствует себя донельзя глупо, кутаясь в него. Завтра надо перестирать всё, даже если делать это придётся руками, даже если в реке. Он устало выдыхает, замирая у двери, и заставляет себя улыбнуться. Всё нормально. Не говори об этом и не думай. Чем это отличается от обычной драки? Кроме того, как всем. Они просто были не в себе. Изуку хотел бы сказать, что Бакуго был, но он не хочет думать о том, как вообще вся скопленная агрессия могла вылиться в это. Он вообще впервые не хочет думать ни о чём. Как жаль, что сделать это куда сложнее.

[indent] Изуку бесшумно ступает на кухню, улыбается тошнотворным добродушием, но не смотрит на Бакуго, оглядывает помещение, задерживает взгляд на раковине, игнорируя требовательное урчание в животе. Понимает, что одеваться всё равно придётся. Эта мысль почти вгоняет в ужас. У нет чистых вещей с собой больше. Даже перчатки теперь не наденешь. Понимает, что был неосмотрителен, думал, что хорошо подготовился, в итоге — завёрнут в дурацкую ткань, как последний идиот.

[indent] — Надо патрулировать территорию, Каччан, — неловко отзывается, касаясь пальцами свободной руки шеи, но тут же одёргивает её, вспоминая; хочет сказать, что пойдёт и займётся этим, но от чего-то молчит и, всё же, заставляет себя посмотреть на него, не отвести взгляд тут же, — и прибраться, — пытается шутить, выходит откровенно плохо. Как и всё, как и всё, чёрт возьми, в последнее время.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

[indent] Чужой взгляд можно кожей почувствовать.

[indent] Чужой взгляд — режет и колет, жжёт.

[indent] Изуку старательно игнорирует его, делает вид, что всё, чёрт возьми, нормально. У него нет причин чувствовать себя неловко. Нет причин замирать и чувствовать, как в груди снова противно тянет. Нет причин вспоминать. Это просто Бакуго. Бакуго Кацуки. Он всегда смотрит странно. Без причины и повода. Просто потому что это — Бакуго. Изуку уверен, что тот и сам не понимает собственных эмоций, ему не нужна мотивации и причина; он просто всегда действует на поводу эмоций, его эмоции — первостепенны. Уничтожают всё и ломают в крошево, они алогичны и губительны. Изуку ненавидит их, как ненавидит Кацуки. Изуку невольно натягивает покрывало плотнее, проглатывая едкое: «Переживёшь», — и неловко поводит плечами, чувствуя, как горят кончики ушей, и за это уже ненавидит себя. Изуку не должен чувствовать скованность. Не должен задерживать взгляд на чужих резких движениях — и как тот ничего ещё не разбил, как он вообще может так гармонично вписываться в окружающую действительность, готовить, не превратив всё в пепелище? — на чужих руках тоже не должен задерживать взгляд. Но задерживает. И в миг забывает, как дышать, вспоминая крепкую хватку.

[indent] Это просто невозможно.

[indent] Мотает головой, выдыхая. Он просто устал. Устал и запутался. Он просо не понимает. Но разве понимал хоть когда-то? Нет. Ведь Бакуго никогда не объяснял, его ненависть так же не требует причин, как не требует их неприязнь — они просто есть, они уничтожают и рушат жизни. Хотел бы Изуку знать, что Бакуго чувствует сейчас, впрочем нет — это неважно. Это его не должно волновать и сомневаться он не должен. Изуку напоминает себе об этом, но чувствует, как уверенность, словно старая тряпичная кукла, расходится по швам, вот-вот разорвётся на лоскуты, выпотрошенная.

[indent] — Ты испортил мою рубашку, — напоминает, старательно непринуждённо, но раздражёние взбрыкивается — это было опрометчиво; что он теперь должен делать? Изуку облизывает губы и поджимает их. Глупо, он выглядит глупо, а глупым он себя не считает. Всё ведь просто, да? Ты закинул вещи с дороги в стирку, в чём проблема надеть их? Какие вообще могут быть проблемы на этой почве, после всего, что было? Но проблемы никуда не делись, хочется впиться ногтями в кожу и содрать её, только бы не чувствовать, только бы избавиться от этого назойливого ощущения. Наверное, как-то так чувствует себя наркоман, когда эйфория проходит: лучше не становится — накатывает с ещё большей силой.

[indent] Изуку подходит к столу, неловко отодвигает стул и думает, что неловкостью этой, тяжёлой тишиной, резко повисшей в воздухе, можно воздух резать. Это и правда странно. В каком таком мире они должны вдвоём мирно сидеть за одним столом и ужинать, как... он даже не знает с чем это сравнить, это просто сбивало с толку и казалось ненормальным. Весь этот день был ненормален. Выбивался из привычной картины мира, рвал её несоответствием, выходил за все грани. Это бред какой-то. И всё же он опускается, так же неловко подхватив одной рукой съехавшее с плеча покрывало и потупив взгляд. И почему он решил, что в таком виде сидеть перед Бакуго лучше, чем в грязной одежде?

[indent] — Мы напарники, Каччан, — негромко замечает, тяжёлым взглядом упираясь в вилку: он правда должен прикасаться к ней голыми руками? — вместе пойдём, — говорит это неожиданно твёрдо, поднимая взгляд и опуская руки на колени. Зачем? Разве это не хороший повод остаться? Перестирать все вещи, например, пока тот патрулирует территорию. Лечь спать, чтобы не видеть его больше до следующего дня и не чувствовать это давящее напряжение, не ощущать эту скованность и забыться хотя бы на мгновение. Новый день рассудит, говорит он сам себе. Хочет в это верить. Ничего не изменилось. Не должно было измениться. Ведь правда?

[indent] Тогда почему вы сидите за одним столом?

[indent] Почему он всё ещё ни разу не замахнулся на тебя и не прогнал вон?

[indent] — Скорее всего всё будет спокойно, — зачем-то начинает, отвлекая от себя, — по статистике, случаи нападения в подобных ситуациях меньше одного процента. Если только целью Злодеев не будет кто-то из нас, — сминает в пальцах ткань покрывала, так и не притронувшись к приборам, — и подобный вариант уже нельзя отбрасывать, мы не знаем не бросили ли они попыток завербовать тебя, — это ничерта не успокаивает, что ты несёшь, — в любом случае, думаю, всё будет хорошо, — он улыбается, расправляя плечи ещё сильнее, сидит с идеально прямой осанкой, будто на приёме среди важных людей, а не где-то в горах, вместе с Бакуго, и, наверное, со стороны это выглядит до невозможного нелепо.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор