Raphael ¤ Рафаил

Dilogy Of The Apocalypse ¤ Дилогия Апокалипсиса

Возраст:	unknown
Деятельность:	Латание мироздания к лучшему.

"Кто любим, тот любим; кто светел, тот и свят."

Твоя история

Рафаил – Исцеление Господне, второй из архангелов.
Рафаил – путник, которого вы не узнаете, но после первого слова которого с ваших плеч упадет груз.
Когда Творение было юным, и архангелы были ближе к звездам, чем к земле, Рафаил был цельным ослепительным светом и не знал ни сомнений, ни снисхождения (это тогда ангелы не имели глаз на лице, но имели множество их на крыльях, и всё земное испытывало ужас при их появлении).
Любовь, милосердие, сострадание – это то, что открылось в нем, когда он рассмотрел Творение ближе. Человек строит дом, человек думает о мире вокруг, человек складывает созвучия в музыку. Человек, всегда дитя, нуждается в утешении, и Рафаил это утешение дает.
Человек, впрочем, на протяжении своей истории продолжает разбивать Рафаилу сердце, прежде непоколебимое, как математическая формула. Не раз он близок к отчаянию и усталости – тому, чему по природе не должен быть подвластен, - но любви в нем всегда достаточно, чтобы это преодолеть.
Люди называют его «покровителем путешественников», а собратья – просто бродягой за то, сколько времени он проводит внизу.
У Рафаила есть чувство юмора (абсолютно точно подхваченная от человека болезнь).
Еще у Рафаила есть меч, и он умеет им пользоваться, невзирая на то, что предпочитает певучий женский облик мужскому.
Согласно предназначению, именно Рафаил должен вострубить к началу Судного Дня. И это его предназначение, но отнюдь не мечта.

In my chest
A hole that hurts until you fill it
I won’t rest
Until the last one of you wakes up to me
Align with me
We’re creating tomorrow
Endlessly we’re striving for love
Enter the string that has blessed you with purpose
Pilot the wings determine the limit of sky

Солнце над Гангом поднимается розовым яблоком из дымки. На воду кофейно-желтого цвета отблески ложатся как лепестки, и их тревожит только гавиал, медленно плывущий по течению. Сидящая у кромки женщина укачивает ребенка, и в деревне тихо, так тихо, что можно различить все голоса птиц в джунглях…

Черная точка мухи искажает картину. Насекомое пытается сесть на ребенка, и становится видно, что ребенок мертв: его тело полностью покрывает слой бугристых язв, оставляющих на побуревшей рубашке женщины пятна гноя. И то, что плывет в реке, вовсе не крокодил, а вздувшийся почерневший труп. И деревня молчит, потому что в ней никого не осталось: кто успел, сбежал, а кто не успел, остался здесь, когда дороги закрыли.

Вакцину не привезли. Продукты тоже.

Женщина сидит на берегу и думает о том, что сидела так же два века назад, шесть веков назад, десять веков. Если деревня заражена, нельзя дать никому из нее выбраться – таков был принцип всегда, когда люди не знали, как лечить болезнь. И в этом даже был свой жестокий резон, но только сейчас - не десятый век. Сейчас конец двадцатого, и оспа побеждена везде, кроме индийского региона. Вакцину, лекарства, оборудование и машины высылают в Дели целыми самолетами, но только джипы не доезжают до деревень, потому что их забирают себе чиновники, которые пишут в отчетах, что заражение продолжается по причине некачественной вакцины: испортилась на жаре.

Она пробилась сквозь кордон на машине Красного Креста три дня назад, но сейчас встает солнце, и как будто не существует ничего: ни бегущих по проводам радиосигналов, которые она может слышать, закрыв глаза, с той же отчетливостью, с которой слышит разговоры китов в океане; ни самолетов в небе; ни небоскребов с комитетами и газет с новостями. Они есть где-то там, за лесом, как наносной искусственный слой. Здесь же все вернулось к естественному общему знаменателю, согласно которому трупы плывут и плывут по реке, а те, кто сейчас исцелен и лежит в постелях, слишком слабы, чтобы добывать пропитание.

То, что она чувствует – не бессилие, даже не тщета стараний. Она никогда не одинока, чтобы ощущать себя таковой. И она знает, что починит сломавшуюся рацию, сообщит в Крест, привезет через кордон еды – и все это не будет напрасно, как не напрасно никогда, если ты делаешь то, что должен, и продолжается хотя бы одна жизнь.

То чувство, которое она действительно испытывает – это злость. В двадцатом веке это случается с ней чаще, чем в любом другом, и это ее тревожит.

Злость блуждает занозой глубоко внутри, а вокруг волнами продолжает разливаться красота, та самая, которую видно, пока мухи не приковывают внимание к ужасу. Так работает ее собственное присутствие: сколь тяжело ни было бы то, что происходит, на первый план встает умиротворение восходящего солнца, игра света и тени на листьях, прозрачность, позволяющая увидеть цельность и гармонию мироздания так, как увидел бы ее ребенок. Тот самый, что мертвым лежит у нее на руках, и который выглядит просто спящим оттого, что это делает именно она.

И люди в грязных хижинах на грязных подстилках просыпаются в покое, без боли, и видят в кремовом небе за окном обещание не удушливой жары, а надежды, потому что впервые за время болезни вспоминают, как расцветает земля после сезона дождей, или праздники своей юности, или свои святыни.

Женщина же на берегу скована злобой, и за этот жуткий контраст кажется себе лицемерной.

Но довольно. Нужно просто подняться. Начинается новый день. Такой красивый день...

Связь:	ЛС жужжит на почте.
Что сыграл бы?	Дайте пока с основой разойтись, а там посмотрим )