— Мои родители любят путешествовать.

Уэнсдей ухватилась за нить, из которой можно сплести разговор, чтобы не сидеть дальше в молчании.

— Отца очень увлекают дикие страны, где живут племена людоедов. Но мама такое не очень любит, потому что там слишком солнечно. Нас с Пагсли родители катали по Европе, но мы пропускали известные города. Ездили только по старинным замкам с кровавой историей.

Девушке понравилась Румыния. Потому, что люди в этой стране сильно дорожили историей Влада Цепеша и на каждом углу продавали плюшевых Дракул. Один такой все еще лежал в комнате Уэнсдей. В нем она прятала нож.

— Сыграю.

Она была очень сосредоточенной молодой леди, потому была одной из лучших в своей музыкальной школе. Преподавательница грезила отправить свою ученицу в Джулиард, но юную мисс Аддамс больше интересовала химия. Виолончель же помогала ей успокаивать нервы.

Марк охотно согласился проводить с ней время на неделе. Это хорошо. Уэнсдей ликовала, хоть на ее лице и не дернулся ни один мускул. Лишь взгляд стал чуть менее тяжелым, чем до этого. Это она так выражала радость.

Она как раз доела, когда Морозов протянул ей руку и повёл в свою комнату. Здесь оказалось не убрано и довольно светло, но это не смутило девушку, потому что ее внимание привлек анатомический атлас. Аддамс перешагнула через пустой пакет из-под чипсов и подошла ближе к стене, на которой и развернулось сие великолепие. Она любила биологию. В частности — анатомию, конечно же. С человеческим телом можно сделать столько всего интересного, если ты хорошо знаешь его составляющие.

Марк же забавно суетился. Даже вызвал лёгкую улыбку на губах Уэнсдей, когда она обернулась к нему. Он казался очень милым, когда был таким шебутным. Разбавлял мрачность, которую напускала девушка одним своим видом. В интернете были подходящие шутки на эту тему. «Выглядит, как булочка с корицей, но на деле может тебя убить». Как-то так можно было описать и этого парня. И он как раз расчистил ей место на кровати. Уэнсдей подошла и тихо опустилась на постель с привычной ровной осанкой.

— Моя мама довела свои до идеала. У неё целая оранжерея ядовитых растений и плотоядных в том числе. У самого большого куста даже есть имя. Клеопатра. Мы скармливаем ей человеческие останки, если надо. А так она питается крысами.

И вновь девушка вздохнула оттого, насколько скучает по дому.

— Что ты слушаешь? Мне нравятся похоронные марши разных композиторов. Даже не могу выбрать любимый.

Возможно, это прозвучало «уже слишком». Но это было правдой. Хотя девушка поспешила добавить:

— И Мэрилин Мэнсон. Андерс Манга. Боунс.

Уэнсдей не любила конкретный жанр — рэп или рок. Будь то хоть синти-поп. Она предпочитала все, что зловеще звучит и имеет такой же мрачный текст. Не изменяла себе ни в чем.

— Чем мы займёмся? — все реплики Аддамс говорила одинаково ровно, но на этом вопросе голос заметно дрогнул.

А все потому, что она уже переставала считать свой план на день рождения Морозова таким уж идеальным. Во-первых, ей хотелось доказать себе, что она не трусиха. Уэнсдей никогда не была той девушкой, что превозносила девственность как что-то свящённое. Во-вторых же… Она находила Марка, действительно, соблазнительным юношей. И даже ее тело не могло не реагировать на него. По коже то и дело пробегали мурашки от одного взгляда Морозова.

Невероятное ощущение.

Не смотря на всю свою холодность, Уэнсдей оставалась семнадцатилетней девушкой. Оттого, что сердце очень медленно качало кровь, гормоны не переставали выполнять свою функцию. Особенно тогда, когда рядом находился парень, который ей нравился. Она не была той, кто отрицал бы все чувства, скажем, из страха. Ведь чего ей бояться? Разбитого сердца? Если Марк и поступит с ней подло, вряд ли что-то в ее жизни изменится. Конечно, будет обидно, но потому, что в первую очередь Аддамс смотрела на Морозова, как на родственную душу. Остальное стало лишь приятным дополнением.

Парень говорит что-то о настольных играх, парке, но она молчит. Ей интересно, куда его заведут его собственные размышления и желания. Уэнсдей лишь смотрит на него большими чёрными глазами, но без тени страха или смущения. Или сомнений. Марк садится рядом, целует ее в щеку, затем — в губы. Ей определенно нравится вкус его губ. Девушка отвечает на поцелуй так, как умеет. Не слишком пылко, но уже не так холодно. И когда Морозов добирается до ее шеи, в воздухе звучит вопрос.

Вопрос, на который нужно ответить определенное «да» или «нет». Аддамс отстраняется, но лишь чтобы посмотреть юноше в глаза. Такие же чёрные, как у неё самой. Ее взгляд все еще тяжёл, мрачен, он все еще такой же испытывающий. Словно удав смотрит на кролика. Но Уэнсдей кивает. Не как-то неуверенно, а абсолютно решительно.

Следует отдать ему должное — Марк точно знает, что делает. Она не привыкла думать о себе, как о сексуальном объекте. Ее мать, Мортиша, была статной женщиной, излучающей одновременно и могильный холод, и настоящее адское пламя. Младшая Аддамс даже была наслышана, что в юности за ее сердце соперничали Гомес и один из его кузенов. К счастью, кузен подавился зубочисткой и умер. Уэнсдей же порой казалась себе ребёнком-переростком, особенно если учитывать ее низкорослость. Она не успела осознать тот момент, когда сама стала привлекательной девушкой. Когда парни, вроде Морозова, стали обращать на неё внимание. И не просто обращать — буквально обрушивать на неё потоки поцелуев.

Марк помогает ей вылезти из платья, из колготок. Он уделяет особое внимание ей, распаляя девушку, но и она в конце концов тянется к застежкам на его одежде. Плотная чёрная ткань. Пуленепробиваемая? Это интересно. А тем временем юноша запускает руку ей между ног, напрочь лишая ее какой-либо сосредоточенности. Теперь Уэнсдей позволяет себе прикрыть глаза, с губ срывается тихий-тихий стон. Напоминает, должно быть, писк ещё слепого котёнка.

— Все хорошо, — убеждает она юношу.

Потому что разве может быть плохо?

Девушка расслабляется, тает в его руках, избавляясь от какого-то внутреннего зажима, который был у неё всю ее жизнь. Ещё какое-то время она позволяет ласкать себя, закусывая собственные губы, но затем тянется к Марку и целует его, оставляя укус уже на его нижней губе. Сейчас Аддамс действовала чисто на уровне инстинктов. И, надо признать, они ее пока не подводили. Латиноамериканка же.

— Твоя одежда сводит меня с ума, — с ее губ даже срывается смешок в тот момент, когда она пытается раздеть Марка, но подрагивающие пальцы не слушаются.

Уэнсдей надеется на помощь, и когда получает ее, она медленно разводит колени в стороны. Но, не смотря на это, остальные ее движения чуть торопливы, чуть резки. Поцелуи граничат между ласковыми и дерзкими. Марк, кажется, странным образом оживил и ее, прямо как своих предыдущих подопытных.

— Я готова, — на выдохе сообщает девушка.

Когда Морозов овладевает ею, она даже не дергается. Эта боль тоже приносит некое удовольствие — очередной ритуал. Очередной эксперимент. Вот только в этот раз над собой. Уэнсдей лишь крепче обнимает парня за шею и сама всё так же инстинктивно подаётся вперёд. Размыкает пухлые губы, тяжело дыша, и быстро смекает — если расслабиться, боль уходит значительно быстрее, сменяясь удовольствием, не похожем ни на что, что она испытывала ранее.

Это было очень ярко. Самое яркое впечатление, что Уэнсдей получала в своей жизни. Оно не было похоже ни на что, что она испытывала ранее. Удивительный всплеск и эмоциональный в том числе. Девушка тяжело дышала, все еще удерживая Марка в своих объятиях, когда в прихожей начинает лаять пёс. Парень переворачивается на бок, тянет Уэнсдей за собой, утыкаясь в ее шею.

Жалеет ли она? Да как-то нет, хоть и чувствует себя сейчас немного странно и слегка смущенно. Это все новизна ощущений. Тело приятно обмякло, а во рту пересохло. Все закрутилось очень быстро и оттого и казалось столь необычным. Пройдёт немного времени, и все встанет на свои места. Аддамс было тяжело сказать, влюбилась ли она, потому что раньше она редко размышляла об этом чувстве. Она не совсем представляла себе, как оно ощущается, ведь даже книжки она выбирала иные, нежели ее ровесницы. Точно не любовные романы. Единственным маячащим перед ее глазами примером были ее родители. Только они и наталкивали ее на размышления, что это такое. Что из себя представляет. Будет ли такое в ее жизни.

Ее родители были очень страстными. Cara mia. Mon cher. И все в этом духе. Отец зацеловывал руки матери, а мать кормила отца тёмным виноградом, когда он клал голову ей на колени. Трудно мечтать об иной любви, когда у тебя перед носом есть такой пример.

Но и трудно мечтать о любви вовсе, когда ты социопатка.

Так что Уэнсдей старается опираться на ощущения, и приходится делать это вслепую. Она обожала контроль во всем, и теперь его отсутсвие немного раздражало. Зудило где-то под рёбрами. Но и там же, совсем рядышком, что-то необъяснимое расцветало, когда Марк говорил ей, что не хотел бы надолго расставаться. Юная Аддамс любила и ценила своё одиночество, оно никогда не не смущало. Она никогда не страдала жаждой внимания. Ей хватало своей семьи. Но, становясь старше, девушка все же допускала мысль о том, что она растёт и вскоре отчий дом покинет. И куда тогда отправится? В тяжкий взрослый мир «нормальных» людей, где всегда будет одна, непохожая на других? Опять же — это ее не пугало, но все равно наталкивало на не самые веселые размышления. Ей всегда казалось, что Пагсли будет способен создать семью без проблем. Правда, скорее всего, он будет ужасным подкаблучником, но, может, это пойдёт ему даже на пользу. Потому, что характер его старшей сестры мало кто вытерпит. Марк пока терпел, но надолго ли?

— Мне бы тоже этого не хотелось, — с привычным спокойствием размеренно отвечает Уэнсдей.

Хотя нельзя сказать, что внутри она так же спокойна. Скорее — смирена. Если кто-то обидит члена ее семьи, Аддамс непременно будет мстить, как уже делала не раз. Но у неё не было желания мстить за себя. Может, потому, что ее никогда ещё и не угнетали. Но если Морозов решит, что теперь она ему больше неинтересна, вряд ли девушка что-то предпримет. В этом случае «нести возмездие» казалось даже унизительным.

Она чуть сползла на подушках, чтобы их с Марком лица были на одном уровне. Изучающе посмотрела в его глаза. Пусть они и относились к убийствам сродне друг другу, Уэнсдей все равно оставалась большим фриком, чем этот парень. Вряд ли он заслушивался похоронными маршами.

— Расскажи мне о своей семье.

Ей стало интересно, на какой пример опирается Морозов, когда думает о любви.