Лера, прижатая к стене, с тяжелым дыханием уставилась на Птицу. Она не боялась его. И не потому, что думала, что он ничего ей не сделает, нет. Она просто не боялась за себя, боялась лишь за самого Серёжу. Между ними налаживалась слишком хрупкая связь, чтобы сейчас все так просто обосрать. Белова не смела пошевелиться, но все равно смогла сдержать дрожь в голосе, когда сказала:

— Нет, я пришла не из-за тебя. Мне нравится быть с ним настоящим.

Говорить такое было опасно — Птица мог просто убить ее, ударить головой о стену, переломить хребет на раз-два. Но Лерочка в своих чувствах будет стоять за Разумовского горой. Раз и навсегда.

Конечно, она лукавила, говоря, что Птица ей вовсе не нужен, но сейчас куда важнее было, чтобы ей поверил сам Сережа — каким бы жалким он себя не считал, он оставался главным в этом теле. И она не позволит изводить его. Никому, даже его собственной тени.

— Я предлагаю сделку, — совсем осмелела докторша. — Я дам тебе то, чего ты хочешь, если ты позволишь ему быть главным.

Опасное предложение, очень опасное. Но Лера иначе просто не может. Они должны найти баланс.

Птица кое в чем был прав — сердце Беловой, и правда, готово было вот-вот вырваться из реберной клетки. Девушку волновала эта вторая, темная сторона Разумовского гораздо сильнее, чем она могла себе признаться. Для нее он был прекрасен в каждом из его полутонов — здесь работали в сцепке ее синдром спасателя и гибристофилия. Крайне опасный коктейль. Почти коктейль Молотова.

Лерочка была дамой более, чем странной и умудрялась отличаться полным отсутствием инстинкта самосохранения. Сейчас она смотрела в отдающие золотом глаза Птицы и понимала, что не может ему отказать. Он касается ее груди, и Белова неконтролируемо приоткрывает губы, шумно выдыхая. Безвольно подается ему навстречу, еле сдерживая дрожь в коленках.

— Ты согласился, — шепчет она. — Помни, что согласился.

Сережа и Птица говорят разным тембром, смотрят и даже пахнут по-разному. Лера готова поклясться, что сам Разумовский источает тепло летнего солнца, в то время как его тень обдает ее запахом гари. День и ночь уживаются в одном человеке, и в таком случае Белова готова быть и жаворонком, и совой одновременно. А лучше вовсе не спать.

Она теперь и сама укладывает руки ему на плечи, гладит его шею и затылок, зарываясь пальцами в рыжину волос. Но все равно делает все это достаточно робко — она не хочет, чтобы основная личность Сережи отвернулась от нее. Она хочет усидеть на двух стульях, если говорить грубо.

— Ты пообещал, — продолжает напоминать Лера прямо перед тем, как впивается в губы пациента поцелуем отчаяния.

Она готова поспорить, что у них губы на вкус разные. В поцелуях Птицы то и дело чувствовалась металлические нотки, а у Сережи… Насчет Сережи она пока не знала. Иной раз Беловой казалось, что Разумовский выстраивает между ними стену, что причиняло девушке глубокую боль.

И сейчас, целуя Птицу, Лера даже и не заметила, как по ее щеке поползла черная от туши слеза.

Она прижалась к мужчине только ближе, словно мечтала жить в его теле третьей личностью — вот такой она некомпетентный специалист. Белый врачебный халат опадает на пол, оставляя девушку в милом розовом вязаном платье.

Отрывистый выдох, прикрытые от блаженного предвкушения веки и нетерпеливая дрожь, когда Лера чувствует, как Птица задирает ее юбку.

Отредактировано Camilla Macaulay (2024-01-13 01:48:45)

Она свои черные глаза красит ярко — острые стрелки придают ей почти кошачий прищур. Лера прекрасно знает, что выглядит куда младше своих лет — даже паспорт до сих спрашивают в магазинах, и потому ей нравится корчить из себя типичную фем фаталь, делая как можно больший акцент на почти распутном макияже. И не подумаешь, что перед тобой стоит квалифицированный психиатр — максимум девочка-подросток, ограбившая мамину косметичку.

Но кому и откуда знать, что доктор Белова не такой уж компетентный специалист? У нее ведь все тумблеры включены в неправильном направлении, полная дезориентация по жизни, отсутствие инстинкта самосохранения и глухая, похожая на раскаленная угли, страсть, терзающая в клочья ее довольно невинную душу. Пока что невинную.

Страсть к опасности, страсть ко всему темному и пугающему, к самой оборотной стороне жизни. Лерочка на постоянной основе гуляет на цыпочках по острию ножа, сама по себе, точно кошка. Хотя, возможно, сравнение плохое — от этого животного девушке досталась грациозность, но явно не хваленая независимость. Иначе бы Белова не тонула в омуте чужих глаз практически с первых обращенных к ней слов, не зацикливалась бы до слепой одержимости, приводящей к перманентной боли и чувству пустоты меж ребер.

Она такая сладкая, почти приторная в своем отчаянии. Она из тех, кто вот ну «раз и навсегда», «все или ничего». В мире человека с пограничным расстройством частенько отсутствуют полутона, они живут в черном и белом, по только не Лерочка — ее мир соткан из пастельно-розовой карамели и алой артериальной крови. И как раз они сменяют друг друга, независимо от ее собственных желаний. Так переключается тумблер между неконтролируемой яростью и сплошной ласковостью.

Интересно, когда эти два оттенка сходятся в одном человеке. В чувствах к одному человеку. В неправильных, порочных чувствах.

Это все — тяга к саморазрушению. Все эти короткие врачебные халаты, неуместные в такой профессии высокие каблуки. Белова словно сама призывает смерть каждое утро, когда подводит глаза черным и надевает короткое платье.

У девки нет тормозов — это уж точно. Да и чердак так течет, что первые этажи просырели намертво. Она — заброшенный кукольный дом. Она — яркая вспышка молнии. Нестабильная, резкая в своих эмоциях, возможно, любящая торопить события. Склонная к депрессиям и девиантным фиксациям.

Сначала делает, потом думает.

И не боится чужой крови, коркой застывающей на ладонях. Лера сострадательна, но только не к тем, кто пытается причинить боль тем, кого она превозносит до божественных рангов.

Добрая, бесконечно добрая, но такая воспаленная девочка, не знающая, что из себя представляет душевный покой.

— Я знаю это, — выдыхает Лера, прижимаясь все плотнее к мужскому телу.

И могу любить каждую вашу частичку.

Она почти наступает на него, подталкивает все ближе к жесткой койке, проявляя инициативу со всей страстью. Когда Птица со своим золотом зрачков смотрит на нее с усмешкой, Белова тяжело сглатывает, вынуждает его сесть, а сама забирается на его колени, не разрывая поцелуя.

Как психиатр, она знает, что обе его личности связаны гораздо более тесно, чем думает Сергей. Птица родился в его сознание, как способ справиться с детской травмой. На самом деле — он и Сережа, и Птица сразу, это две стороны одной медали. Все это — он и есть. И он прекрасен для нее.

Лера не боится Птицу. Она вообще не боится ни смерти, ни боли, что он бы мог ей причинить. Наверное, ей бы даже понравилось — ведь все это может быть сделано его руками, это требует прикосновений. Шизанутая девочка.

Она подцепляет пальцами белую больничную футболку, рывком снимает ее со своего пациента, чтобы теперь с благоговением водить ладонями по его худощавому телу. Она целует его, кусая за нижнюю губу, словно, и правда, надеется проникнуть в его нутро через кровь, как зараза.

Лера знает, что даст им обоим что угодно, что каждый из них захочет. В ней самой балансируют свет и тьма, и вместе с этим она подходит Разумовскому как идеальный кусочек пазла.

Теперь Белова целует его шею — а кожа у него бледная и прохладная. Она упивается этим моментом изо всех сил. Стаскивает с себя вязаное платье, отправляет его на пол — к своему врачебному халату, оставаясь в бежевом, как топленое молоко, белье с нежными кружевами. В палате холодно, но Лере плевать — она готова сгореть в пламени самого опасного из преступников Петербурга.

— Делай со мной все, что считаешь нужным, — шепчет девушка, точечно целуя его в нос, щеки, губы.

Заставь меня сгореть.

— Нет, — выдыхает Лера, когда Птица спрашивает, боится ли она.

У нее есть лишь один страх — если его у нее отберут.

Сейчас девушка чувствовала себя воспаленной, находясь в почти психоделической ситуации. Буквально могла почувствовать, как пульсирует ее психика. Все, что происходит, порождает в ее душе тревожное состояние, но оно так волнительно, что Белова не соврет, если скажет, что готова прожить в этом зазеркалье всю оставшуюся жизнь. Ведь сейчас она на своем месте.

Она податлива к каждому его пожеланию и действию, она с жадностью упивается его грубой силой. Лера не может сдержать дрожи в бедрах, когда Разумовский поворачивает ее к себе спиной, а затем наклоняет. Она готова к нему на все сто, ощущая жар и влагу меж своих бедер. Глупая девчонка течет, пьянеет от их близости, и, когда он резко входит в нее, она вскрикивает и прогибается в тонкой талии настолько, насколько это возможно.

У нее кружится голова, отключенный мозг плавится в черепной коробке.

Ее собственное безумие окутывает сознание плотным алым туманом.

Когда он изливается в нее, ее тело тоже сводит сладкая, почти болезненная судорога — это похоже на ту боль, когда ты давишь на синяк. Вроде не надо этого делать, а отчего-то очень приятно. И ты нажимаешь на него снова и снова.

Теперь, когда они сидят вновь лицом к лицу, выравнивая дыхание, Лера видит весь мир монохромным, и единственная яркая деталь в нем, что стоит ее внимания — яркая медь его спутанных волос.

Ему мало. И, вот незадача, ей тоже.

Но в первую очередь она хочет, чтобы хорошо было ему. Сереже больше нравится единение душевное, верно? И она может это дать. Так же, как она отдаст всю себя Птице, любящему чувствовать себя выше всех. Лера подстроится.

И вот она, не разрывая зрительного контакта, сползает с койки на холодный бетонный пол, почти сдирая колени. Вид у нее до ужаса пошлый, развратный, покоренный, но ей нравится покоряться ему. Ее личное божество. Устроившись между его ног, она нежна с ним, когда прикасается губами к его естеству. И ей самой так хорошо от одной мысли о том, что она может себе это позволить.

Ее движения ощутимы, но достаточно ласковы, чтобы Птица мог понять — она сделает все так, как захочет он. Она позволит ему направлять себя, как не позволит никому больше. Она тает перед ним, как нежный, воздушный зефир над костром.

Если Птице нужно повиновение, она даст ему повиновение. А когда Сереже понадобится единение, она даст ему единение. Они оба — две крайности одной и той же сущности. Сущности, что заставляет Белову трепетать, хотеть защищать его, оберегать, но вместе с тем и подчиняться.

Когда она чувствует, как на нее реагирует его тело… Для нее нет ничего лучше. Почти доведя парня до предела, Лера притормаживает и поднимается с колен, чтобы вновь усесться на его бедра и позволить ему оказаться в ней. Она держится за его плечи, начиная двигаться в отрывистом, нетерпеливом темпе.

Если ему будет хорошо с ней, то и она будет счастлива. Все ради него. Все что угодно.

Любить, убить. Умереть.

Этот раз кажется ей ещё более сладким, чем предыдущий. Лера буквально теряет голову, перед глазами пляшут черные звездочки, напоминающие стаю воронов высоко в хмуром Питерском небе. Ей бы пожалеть сто раз, что приехала сюда — теперь ее и без того сломанная психика раздроблена, как кости при открытом переломе. Но Белова ни о чем не жалеет. Она чувствует его в себе, и это — самое прекрасное из чувств, что она испытывала. Шероховатая бетонная стена холодит и царапает кожу, толчки Птицы становятся все жестче. Ей нравится и его хрипловатый, лишенный какой-либо адекватности смех.

— Мне все равно, кто что узнает, — сбивчиво шепчет девушка в ответ. — Мы здесь не задержимся.

Ее разум сейчас напрочь пропитан безумием — и идеи ей в голову приходят такие же безумные. Побег? Могла ли бы она устроить ему побег? Вряд ли, учитывая уровень защищенности Чумного форта, но… Она ведь здесь для того, чтобы поставить ему диагноз, верно? Состоится ещё, как минимум, один суд. Может, тогда ей и удастся?…

Ей нельзя думать рядом с ним, и, тем более, нельзя думать во время секса — слишком Лерочка становится одурманенной. Она не хочет обещать то, что так сложно выполнить. Но.. Значит, ей придется постараться.

Белова чувствует, как вновь достигает пика, и тогда она берет Разумовского за руки, чтобы переместить их на свою тонкую шею. Это не просто фетиш на асфиксию, так она демонстрирует ему, что не боится его, что она целиком в его власти. Дышать становится ещё труднее, но эта ненормальная счастлива. На ее пухлых губах расцветает улыбка.

Когда все заканчивается и во второй раз, Лера открывает глаза — зрение кажется ей немного мутным, но она четко видит жестокий желтоватый блеск в глазах Птицы. Она протягивает руку, заправляя прядь рыжих волос ему за ухо. Она смотрит на него так, словно он — весь ее мир.

— Ты бросишь меня, если я тебя выпущу?

Опрометчивый вопрос. Но ответ ей важен, даже слишком важен. Ее крохотное сердечко лихорадочно колотится. Ей ещё предстоит поговорить об этом с Серёжей, но сейчас она хочет услышать ответ именно Птицы.

— Я не буду выбирать, — выдыхает Лера, все ещё чувствую шум в ушах. — В конце концов, вы — одно целое.

Она выпрямляется, садится на койке, все ещё облокачиваясь спиной о холодную стенку. Так ей удобнее смотреть на его лицо, пока он вытягивается на матрасе в полный рост. Беловой нравится в нем все — острота скул, профиль, бледность кожи, оттенок рыжины.

— У меня ещё будет возможность это доказать, — она вскидывает подбородок.

Почему она лучше других? Потому что безумна и очень преданна. Лера и под пулю подставится, если Разумовский об этом попросит. Но пока Птица должен выполнить и ее условие. Он обещал.

И едва Лера открывает рот, чтобы напомнить ему об этом, как в коридоре слышится эхо шагов. Ее тело ноет после эротического марафона, но приходится быстро вскочить — девушка наспех натягивает на себя свое платье, затем и врачебный халат, пряча едва ли не порванное белье в глубокий карман. Она следит, чтобы и парень тоже оделся, не забывая напомнить:

— Если сейчас нас спалят, я тебе помочь ни чем не смогу.

Благо, железная дверь палаты отпирается тогда, когда все присутствующие уже выглядят прилично.

— А, Валерия Андреевна, — с хорошо скрываемым раздражением здоровается Рубинштейн. — Вы уже тут.

— Да, я пришла к своему пациенту, — девушка складывает руки на груди. — У вас к нему какие-то вопросы?

— А вы теперь ещё и адвокат?

Вениамин Самойлович явно раздосадован тем, как эта сопливая девчонка вцепилась с самый интересный из экземпляров его клиники. Она рычит, как волчица, оберегающая своих щенков. Барышня-то, видимо, и сама с прибабахом.

— Мы с вами говорили о том, что это мой пациент. Все лекарства и процедуры ему назначаю я. Будьте добры, мы как раз спешим.

— И не поделитесь своими наблюдениями? Как профессионал профессионалу.

Лере не нравится этот старик — она смотрит на него, и ее темные глаза словно совершенно чернеют.

— У нас с вами назначен консилиум? Не припоминаю. Вы должны знать лучше меня, что из себя представляет врачебная тайна.

Рубинштейн, старающийся выглядеть невозмутимо, скрежетнул зубами и, развернувшись на пятках, покинул палату. Сразу после в дверном проеме появился тот самый охранник, с которым в прошлый раз Лера заключила сделку — он позволяет ей проводить время с Сережей в свои смены. За плату, разумеется.

— Док, куда там вас надо сопроводить?

— Подождите пять минут.

Охранник пожимает плечами и закрывает дверь, а Белова спешит вновь сесть на койку и обратиться к ухмыляющемуся Птице:

— У нас с тобой был уговор. Выпусти его.

Для Леры Разумовский был кем-то совершенно особенным, но совсем не так, как для Рубинштейна. Если старик видел в пациенте лишь отличное поприще для экспериментов, то Белова видела в нем истинную магию. Две крайности, живущие в нем, были для нее одним целым. Тем самым недостающим кусочком пазла. Кем-то, ради кого она, несомненно, пойдет на все.

Теперь Лера, сидя напротив Сережи, смотрит уже в его светлые глаза — золотой отблик радужки постепенно гаснет, закрывая Птицу в глубине его сознания. Сережа растерян, и девушка поспешно тянется к его лицу, мягко касаясь его острых скул подушечками пальцев. Она любуется им, и ее губы сами собой расцветают улыбкой.

— Ничего такого. У меня был для тебя сюрприз, помнишь? Перед явлением Птицы.

Лера внимательно наблюдала за его реакцией.

— Если что, не переживай насчет него. Он меня не обижает. И тебя не обидит. Я никому не позволю это сделать.

Какая самоотверженная докторка. Но Лера не лукавит — она бы никому это не позволила даже ценой своей жизни.

Она встает с койки и с теплой, участливой улыбкой протягивает Сереже руку. Пока она развлекает его так, как могут позволить стены Чумного форта, но Белова уже кое-что для себя решила — скоро она заберёт его отсюда. Лера не знает, как, знает только лишь, что это безрассудно, но… Она не позволит ему здесь угаснуть.

— Пойдешь со мной?

Ей нравилось смотреть в его глаза. Казалось — голубые глаза встречаются так часто, и кто угодно другой мог бы счесть их совершенно обычными, но только не для доктора Беловой. Сергей казался ей необыкновенным в своей робости и мягкости души. Золотой отлив в глазах Птицы завораживал Леру не меньше, но, тем не менее, Сережа был для нее первостепенен.

Она вывела его из палаты в коридор, где к ним тут же прицепился санитар, которого Валерия пока не встречала.

— Я должен сопроводить? — спросил молодой парень с неуверенностью.

— Нет, — отмахнулась Белова. — Касаемо Разумовского теперь отдаю распоряжения я, и я говорю, что буду водить его сама. Окей?

Санитар непонимающе захлопал глазами — московская докторша явно перегибала палку в клинике Рубинштейна, и главврачу это не понравится. Тем не менее, парень пока не знал, что он может ей предъявить — про такие случаи его никто не консультировал.

Когда Лера говорила с Сережей, ее лицо лишалось всякой строгости — напротив, она расцветала, губы трогала нежная улыбка, а черные глаза искрились. Теперь она ответила на его вопрос:

— Мы идем в крыло для персонала.

И спрашивать на это разрешение у руководства клиники она не собирается. В конце концов — ее начальство обитает в Москве, и пусть Рубинштейн жалуется туда, если хочет.

Лера аккуратно берет Разумовского под локоть, будто это он сопровождает ее, а не наоборот, ободряюще улыбается ему. Они преодолевают ещё пару постов охраны, сотрудники которой смотрят на них хмуро и удивлённо. Но Белова словно их и не видит вовсе. Она заводит Сережу в лифт, что должен привезти их на третий этаж, а следом — прямо в кабинет для презентаций.

Когда они заходят внутрь, девушка тотчас запирает дверь изнутри, оставляя ключ в замке, чтобы никто не смог к ним войти. Лера с улыбкой указывает Разумовскому на кожаный диванчик, а сама принимается подключать проектор.

— Я бы принесла ноутбук, но не имею права давать тебе средства связи, — поясняет она. — Поэтому я закачала все, что могла, на эту флэшку, — Белова достаёт из кармана белого халата маленькое устройство. — Вернее, насколько на ней хватило памяти.

Когда все было уже готово, девушка подошла к диванчику, на котором сидел Сергей, и опустилась рядом. Посмотрела на него ласково и почти нетерпеливо, с детским восторгом начиная рассказывать:

— Я не знала, какие фильмы ты любишь, но посмела предположить, что что-то «гиковское», так что… У меня тут все экранизации «ДиСи», «Марвел», экранизации нескольких видеоигр и книг, ну там и про волшебников, и научная фантастика…

Она на мгновение замолкла и со смущением, не свойственным взрослой женщине, добавила:

— В общем, я нехило так заставила «торренты» попотеть. Снэков я сегодня не принесла, но могу выйти в коридор, там есть автомат для персонала… Ты хочешь что-нибудь?

Ведь я сделаю для тебя что угодно. Все что захочешь. Ты только попроси.

Лера очень во многом была большим ребенком, плохо умеющим скрывать свои истинные эмоции — и как она стала судебным психиатром? И особенно она не умела скрывать боль или искреннюю радость. Вот и сейчас, когда Сережа молчаливо подозвал ее сесть рядом, она тут же улыбнулась широко-широко и тотчас исполнила его просьбу.

Белова видела, что Разумовский несколько потерян, и больше всего ей хотелось коснуться его, но она медлила — боялась спугнуть то хрупкое нечто, что было между ними.

— Это будет банально, — усмехнулась девушка. — Мне нравится Джокер. Все его интерпретации, кроме, пожалуй, Джека Николсона. Но… если тебе трудно смотреть супергероику сейчас, мы можем посмотреть что-то другое.

Лера закусила нижнюю губу. Она ведь, и правда, хотела, чтобы Сереже было комфортно. С ней и вообще. Она искренне старалась обеспечивать ему максимально лучшее, что могла дать в Чумном Форте. Но ничего. Это все временно. Скоро она заберёт его отсюда. Шальная, безумная затея, но Белова понимала так, как никогда, что теперь ее жизнь разделилась на «до» и «после». Она просто не хочет существовать в мире, в котором нет Разумовского.

Заметив его смятение, докторша все же не удерживается от внутреннего порыва и очень, очень аккуратно и даже несколько опасливо кладет свою руку поверх руки Сергея. Она смотрит в его глаза с волнением и неким утешением, пока сердце готовится вот-вот вырваться из груди.

— Ты плохо себя чувствуешь? — вкрадчиво спрашивает Лера. — Если что, ты только скажи. Я… сделаю все, чтобы помочь.

Ведь ты теперь смысл моей жизни.

— Так ты хочешь чего-то? — уголки не губ поднимаются в мягкой улыбке. — Газировку, чипсы, шоколадку?

На самом деле — Лере больно. Ей перманентно больно, постоянно пусто, и это чувство одновременно гаснет рядом с Разумовским, и одновременно усиливается в сто крат. Она смотрит на него как-то ломко, столь же ломко поднимает уголки отчего-то дрожащих губ. Белова понимает, что не нужна ему, что влюбилась как идиотка, нездорово зафиксировалась, да, она знает, что сделает для него все, что поможет ему освободиться, но также знает, насколько высока вероятность того, что на свободе он не останется с ней. Тем не менее, пусть рядом с Сережей с ее душевной раны сдирается короста, пусть она начинает кровить, Лера никогда не чувствовала себя более вдохновленной и влюблённой. Пограничное расстройство во всей красе.

— Конечно, — улыбается докторша, губы подрагивают. — Сейчас все будет.

Она поднимается на ноги, выходит из кабинета. В коридоре прямо напротив двери стоят два аппарата — один со снэками, другой с напитками. Девушка запомнила, что Сереже тогда понравилась ванильная кола, поэтому она берет именно такую и, на всякий случай, шоколадку с крекерами.

И тут ее настигает собственное безумие — Лере кажется, что стены коридора становятся уже, давят на нее, что пространство удлиняется. Пластик. Все вокруг из пластика. Все ненастоящее. Вообще все. Белова давится воздухом, хрипит — за дереализацией следует паническая атака. Как доктор, она понимает причину. Сергей. Он — ее фаворитная персона, ее триггер, спусковой крючок. И отсутствие взаимности убивает ее, пусть в нормальном, насколько это возможно, состоянии Лера готова ждать. Готова ждать хоть вечность, если придется.

Она едва не роняет банку, и это ее отрезвляет — эту банку она купила для него, и до него она должна дойти целой. Он, ее хороший, здесь, за этой дверью. Он настоящий. Значит, и все вокруг настоящее.

Лера всхлипывает, неудачно подтирает пальцами подтеки чуть размазавшейся туши. Берет себя в руки. И возвращается в кабинет, вновь запирая дверь изнутри.

Неровной походкой она подходит к дивану, садится рядом с Разумовским, протягивая ему ванильную колу и «милку» с «туком». Ее пальцы все ещё немного дрожат. Белова смотрит на Сережу своими большими черными глазами с трагизмом винтажной куклы. Разбитой и склеенной заново. Для него.

Не сломай меня, пожалуйста.

— Знаю, ты просил только колу, но я подумала… Эта шоколадка вкусная.

Как дети в песочнице.

— Тогда мне включать фильм? «Темного Рыцаря»?