Сонный паралич стал ее новым лучшим другом в Аркхэме. И единственным, если быть честной. Харлин была настроена на карьеру успешной молодой женщины, но всегда была, должно быть, слишком.. никакой для этого? Да. Именно. Никакой. Она была виктимной, слабой, хоть иногда и умудрялась начинать гавкать на кого-то вроде Харви Дента. И, сколько бы она ни врала себе, что любви не ищет, все это было.. Да, именно, самообманом. Сначала этот профессор, черт бы его побрал, из-за которого на неё наложили клеймо распутницы, получившей свою работу лишь из-за того, что способна раздвинуть ноги перед нужными людьми, а затем и вовсе.. Харлин продолжала повторять себе, куда вымощена дорога благими намерениями. Она знала, где допустила ошибку. Затем ещё одну и ещё одну. Но у неё уже не было ни сил, ни возможности что-либо исправить.

Седативы заставляли мысли розниться, в голове была полная каша. Доктору Стрэнджу, конечно, было плевать, что ее мозг регулярно просыпался раньше тела, заставляя девушку проводить неизвестное время в страшном оцепенении. Но кошмары уже стали родными. Харлин знала, что уже никогда больше не заимеет контроль над собственным телом, над собственным разумом, собственным сердцем. Последнее сгнило, превратилось в труху. По его пути следовало и сознание, покрывающееся страшными чёрными трещинами. А дальше уже и весь организм. Длинные светлые волосы свалялись паклей, пищу желудок не принимал. Девушку регулярно тошнило, из носа шла кровь, рёбра выворачивались наизнанку, освежеванные, терзались тахикардией. А чертовы вынужденные тесты, энцефалограммы и прочее дерьмо не показывали ничего страшного.

Ты здорова, малышка, отправляйся в свою палату! Придёт добрый дядя-доктор, вколет тебе что-то, протыкая тонкую бледную кожу, разрывая вену в сгибе локтя, чтобы ты вновь забылась беспокойным сном, а затем проснулась в лихорадке на мокром от пота жестком матрасе.

Рутина. Никогда нельзя считать «днем сурка» нормальную жизнь, в которой есть любимые вещи, которые не ценишь на свободе, а, главное, возможность самой управлять собственной судьбой. Хотя Квинзель все больше ударялась в фатализм. Слишком уж складно все вышло у них с мистером Джеем. Та встреча в ночном переулке, тот день, когда они оба попали в Аркхэм. Она - врачом, он - вернулся пациентом. Совпадений слишком много.

На данный момент она не видела его, кажется.. с месяц? Пока что пациентка не заслужила ни обедов в общей столовой, ни, тем более, прогулок во дворе. Она была оторвана от всего мира. Отеки и синяки с лица спали где-то неделю назад, если она правильно рассчитала, значит, верно, прошёл месяц. В Готэме должна была наступать грязная весна. Отвратительная, душная, но при этом преисполненная промозглым ветром и слякотью под ногами. Но, может, в этот раз все не так, кто знает? Ведь у Харли Квинн окна нет. Не положено.

Казалось, в таком состоянии уже не должно было остаться слёз. Но Харлин плакала. Плакала как по расписанию: истерика, спасительный ступор, за которым следует ещё одна истерика. Охрана за пуленепробиваемым стеклом лишь потешалась. Особенно потешалась тогда, когда в один из дней девушке удалось подслушать разговор. Самый важный чужой разговор в ее жизни.

Джокер сбежал на пару с Загадочником.

Вот так вот все просто. Харли ничего не слышала, потому что ее держат в другом крыле, а эти двое смылись из лечебницы довольно тихо. В этот раз она не могла ему помочь сбежать - значит, она и не нужна. Арлекин нужен лишь тогда, когда он полезен, весел и..

Девушка сама не заметила, как из ее правой ноздри ливанул кровавый фонтан прямо на пол, а затем она и сама более не смогла удерживать себя в вертикальном положении. Вокруг все смазалось.

Очнулась Квинзель лишь в лазарете, видимо, спустя пару часов, под капельницей. Сначала блондинка не могла вспомнить даже собственное имя, но, тем не менее, в голове вместе с мигренью пульсировала мысль: он использовал тебя. Ты не нужна ему. Никогда не была нужна, не смотря на все его красивые слова. Харли начала задыхаться почти сразу, коснулась левой стороны своего черепа, нащупала здоровенную шишку. Ей хотелось упасть обратно на подушки, которые, благо, были в лазарете, в отличие от ее камеры, но разве кто-то даст ей просто по-человечески отдохнуть? В палату вошли санитары. Медсестра молча и грубо вырвала иглу из руки пациентки, два амбала схватили ее за подмышки, рывком поставив ее на подкашивающиеся ноги.

Куда они ее ведут? Ей богу, лучше бы ей сказали, что суд сменил свое решение, ее признают вменяемой и элементарно казнят в тюрьме Блэкгейт.

Но вместо этого ее тащат в комнату для свиданий. Мешком бросают на жёсткий железный стул. Освещения едва хватает, чтобы разглядеть своего посетителя по ту сторону мутного стекла. Или же дело не в электрике. Ее посетитель - сама ночь.

Бэтмен.

Карусель вертелась перед глазами. В полной, кромешной тьме она кружилась сама по себе, совершенно не обременяемая гирляндами или лампочками. Лишь тихая-тихая музыка играла в такт поскрипыванию несмазанных петель старых лошадей в облупившейся краске. Вон - там нежно-розовый и дешевая позолота, а где-то в заброшенном парке пахнет сахарной ватой. Но это все ошибка. Большая ошибка - карнавала нет, шапито уехал. Уехал с королём загадок. Всяко лучше сломанного арлекина, который теперь паясничать не может. Пьеро же здесь не нанимали и не ждали.

В других кошмарах Харли все бежала и бежала по туманной дорожке, оставляя, надеясь оставлять, зловещий смех позади себя. Здесь уже пахло гарью и кровью. И летучие мыши, чертовы летучие мыши взмывали в загазованный воздух, мерзко пищали.

Бэтмен заговорил с ней. Лишь тогда Харлин смогла вспомнить, где находится, прислушалась к громким звукам лечебницы. Чьи-то душераздирающие крики были слышны даже здесь. Железные решётки с лязгом открывались и закрывались. Раньше, будучи доктором, она, наверное, и не понимала, как сильно это давит. Но паяц должен веселить. Веселить и веселиться.

Бэтмен просит помощи, и Арлекин смеётся. Тихо, надтреснуто, чтобы затем перевести взгляд на чудовище, сидящее за пуленепробиваемым стеклом.

- Ты говорил мне, - язык почти не слушается свою хозяйку после всех принятых препаратов. - Говорил, что всегда есть надежда. Так на что надеяться мне, если я буду помогать тебе? Ключевое слово - если.

Харли не дура, как многие считали. Джокер сбежал. Сбежал и бросил ее здесь, а она, очаровательно сломленная мисс Квинн, должна знать, где клоун может скрываться. Она не надеется на то, что Бэтс ее вытащит. Не станет он этого делать. Он хочет использовать ее так же, как использовал мистер Джей. Все хотят лишь использовать ее.

- Назови мне хоть одну причину. Хоть одну, чтобы я раскрыла его тебе. И нет - месть не подойдёт. Закроют его снова здесь, в Аркхэме, а мне что? Дальше сидеть здесь. Сидеть за то, что поверила. Ему. Тебе. Всем вам.

Она ведёт себя как типичная жертва. Ай, доктор Квинзель, себе вы уже не поможете. Теперь она может лишь раствориться в кровавых соплях, вспороть себе руки ржавым болтом, торчащим из железной койки в камере. Для неё надежды нет.

Харли вновь опускает взгляд, вперившись в грязную столешницу, и издаёт непонятный, булькающий, лающий смех.

- Зачем ты это делаешь? - вдруг спокойно и рассудительно спрашивает она, вновь посмотрев на Темного Рыцаря. - Разве ты недостаточно разочаровался? Смотри: люди ломаются на твоих глазах. Харви Дент - лучший окружной прокурор последних лет. Я - добренький наивный мозгоправ. Что такое с тобой случилось, что ты никак не начнёшь лечить собственную шизу вместо того, чтобы разгуливать в плаще по городу, ммм?

У неё нет причин сдавать Джокера. Потому что она, идиотка, ещё во что-то верит. А затем сама себе даёт моральную пощёчину, странно дергается. Дергается для того, чтобы пустить слезу, от которой вновь начинается мигрень. Харлин быстро стирает мокрую дорожку со своей щеки. Пристально смотрит на своего визави. Она ведь не сумасшедшая. Ведь не сумасшедшая?..

Ведёт диалоги с ростовой летучей мышью, не уверенная, что это происходит на самом деле, погружена в мысли об изуродованном клоуне, которого, может, тоже никогда не существовало? Может, она умерла в ночь побега, когда Двуликий собирался ее убить?

Харли Квинн не хочет свободы. Она хочет шанс. Хочет шанс на то, чтобы исправить то, на что надеяться нельзя.