Это… ну, представьте себе, типа в голове каждого человека находится стеклянный сосуд.
У одного, скажем, это стакан, а у другого – охуенно дорогая и красивая ваза. В итоге, первый будет бомжом, а второй – профессором. Я так себе представляю.
Какой именно сосуд изначально был в моей башке, я в душе не ебу, правда. Поскольку, кажется, в детстве меня кто-то переебал по голове чем-то тяжёлым, и это все превратилось в груду осколков.
Я не так туп, как кажусь, это еще сука Глэдис отмечала, моя воспитательница в приюте. Скорее, я не могу собрать целого из разрозненных частей; Люсиль, мой офицер по надзору, говорит, что это называется «биполярной шизофренией» - видите, какие сложные слова я могу запомнить, пока я трезвый?
Является ли моё состояние последствиями травмы, как утверждала сука Глэдис… наверно, нельзя так о монахинях, но ведь монахини посвящают себя Богу, а сука Глэдис посвятила себя Рорку, тогда еще просто дрыщеватому молодому ебископу. Она хотела Рорка, а он был педиком… хотя, почему был, он по жизни педрила… короче, она хотела Рорка, а так, как он её не ебал, то она заставляла меня её трахать. В одиннадцать лет! В смысле, это мне было одиннадцать, ей уже под сороковник. Неудивительно, что я вырос таким ебанутым…
Потом была армия – как там поётся? Дядя Сэм всегда получает самое лучшее, типа. Ну, Глэдис и сплавила ему меня. Потому, что я пиздил всех, кто был достаточно глупым, чтобы цеплять меня, а тех, кто был поумнее, задирал и тоже пиздил. Нет, так было не всегда. Сначала пиздили меня, поскольку я был большой, но добрый. Меня пиздили, а я не понимал, что к чему, и улыбался. А сука Глэдис это заметила, и спросила, почему? Ну, я ей сказал, что не понимаю, зачем кого-то бить. А Глэдис сказала, что это весело. И оказалась права, она, хоть и сука, но многому меня научила.
Я попробовал ударить одного из моих обидчиков. Он завизжал, как поросёнок, и побежал, но недалеко – ярдов пять пробежал и хлопнулся. Я ему височную кость проломил. Хорошо, не угробил, но дураком оставил на всю жизнь.
Тогда Глэдис… это, мне тогда было одиннадцать, я говорил уже?... тогда Глэдис рассказала мне, куда бить нельзя, «чтобы тебя, дурака, не сдали яйцеголовым на опыты», а еще – научила меня трахаться. Ну, потом пошло-поехало, но драться мне нравилось больше, чем трахать суку Глэдис. Она меня и сдала военным. Это было интересно!
В учебке я чуть не грохнул нашего сержанта, еле оттащили. Засадили в кутузку, потом пришел какой-то хрен, у него еще имя дурацкое было – Лейтенант. Лейтенант Парсонс. Он стал объяснять мне, что нельзя пиздить «старших по званию», они, типа, как сука Глэдис, неприкосновенные. Я сказал, что трахать сержанта я не буду. Лейтенант посмотрел на меня странно, и ушел.
На следующий день ко мне пришла девка – ее тоже звали Лейтенант, но фамилия была другая, О’Нил. Она была «военный педагог-психолог» - я потом разобрался, кто это. Психологи – это те, кто склеивает надтреснувшие сосуды в голове. Она быстро поняла, что из моей груды осколков обратно ничего не склеишь, но навела мне в голове порядок настолько, что я смог продолжать обучение. Мне даже разрешили пиздить других солдат! А потом вообще в сержанты произвели. И все благодаря Джейн – оказывается, ее звали так, а Лейтенант – это как раз было звание, которое старше моего. С Джейн у нас были те же отношения, что и с Глэдис – она меня учила и пиздила, а иногда я ее трахал. Just business.
А потом нас отвезли на самолёте в какие-то ебеня. Там было жарко и влажно, воняло, как в нужнике моего родного приюта и повсюду слонялись какие-то мелкие желтолицые пиздорванцы с автоматами. Причём они шмаляли по нам из этих автоматов по поводу и без. Но я к тому времени обучился стрелять не хуже их, то есть, хули не хуже, намного лучше! А уж поблизости им точно появляться не стоило – я, как видел что-то желтомордо-раскосое, машинально пиздил, и часто наповал. За это мне периодически влетало от Джейн – часть этих мелких служили нам, а однажды я замочил мужика, который у нас куховарил – тоже был желтый и мелкий, но родился в штатах. Хуёво умер, захлебнулся в компоте. Я думал, он еду у нас тырит.
В целом, все прошло весело – я бегал, стрелял, пиздил, крушил. В меня тоже стреляли, иногда попадали. Иногда хорошо попадали. Особенно я не любил стрелы – одна из них пробила мне шею насквозь, неудобно было курить. А еще однажды я упал в большую яму, и поранил жопу кольями. Грейс пришлось меня лечить, потому, что когда врачи начинали делать мне больно, я их бил, а женщин я не бил. И не бью. Они маленькие и хрупкие. Их жалко. И детей. И собак. И кошек. И птичек там всяких, которые декоративные.
Ну, змеи меня кусали пару раз. Однажды укусил крокодил, это такая ящерка, футов десять длиной, с противными острыми зубами. Я ему пасть порвал.
А потом мне сказали, что надо возвращаться домой. А я не захотел. А Джейн оказалась такой сукой… мы с ней иногда курили какую-то шмаль, от которой было весело, а в тот вечер она мне какой-то порошок понюхать предложила. Я нюхнул, и вырубился. Проснулся весь в цепях в самолёте.
Меня отвезли обратно в Америку, и отправили в больничку, хотя я чувствовал себя здоровым, как бык, о чем и сказал суке Джейн. Но ей было пофигу. Женщины всегда меня используют и передают кому-то. В больничке врачи кололи мне какую-то дрянь, били током (мы так с желтыми развлекались, если удавалось захватить в плен), сажали в камеру с вонючими газами – потом от одежды пахло так, что санитары в обморок падали. Однажды засунули меня в печь, но мне стало жарко, и я вышел. Другой раз посадили в морозильник, и я там заснул.
Кормили, правда, хорошо. Давали выпивку, сигареты. Еще я там кино смотрел. Из кина я узнал про любовь. Моими любимыми фильмами были про мужика с большим ножом, потом про какого-то дядьку, тоже с большим ножом, который был рабом, а потом убил жирного узкоглазого, вот молодец! Смотрел я и другие фильмы, но чаще всего – не понимал. Они были про какую-то совсем не такую жизнь, как у меня. Но, постепенно, я стал понимать, что такое любовь, более того – я почувствовал, что мне её недостает.
Любовь – это когда она маленькая и хрупкая, а он большой и сильный, вроде меня. Меня росту семь футов с небольшим, а вешу я около трехсот фунтов. Любовь – это когда он ее защищает, а она его гладит, целует и так далее, и иногда кричит на него, что он дурак и её не понимает. А он пальцем ее не трогает сам, и другим не дает. Наоборот – делает всё, чтобы у неё было все хорошо.
Я, сначала, думал, что любовь – это какая-то фантазия, выдумка; потом я понял, что она бывает. Вот Нэнси, ради которой я, собственно, сейчас и иду в этот кабак. Ну, не только ради неё, еще я там пью, ем и пизжу кого-нибудь, иногда общаюсь с интересными людьми. Тьфу… о чем я? О любви. Я любил Нэнси, можно сказать, я и сейчас ее люблю, но по-другому, как друга. Дружба – это любовь без секса и нежностей, не будешь же ты ебаться с мужиком? А дружить можно с кем угодно. Даже с собакой. Жалко, меня собаки бояться, я бы завел себе собаку.
Ладно, хватит. Какую собаку я могу завести, когда я постоянно бухаю и дерусь? Меня даже полиция не трогает, хотя я нескольких человек даже убил. А чего они хулиганят? Не надо при мне задирать других людей. Особенно женщин. И детей. И собак, и кошек. Тех, кто слабее. Смелый? Хочешь доебаться? Ну, доебись до меня. Посмотрим, сука, какой ты смелый.
Блин… в моих осколках связную мысль найти трудно, шо пиздец. О чем я? О Нэнси. Я любил ее, и так получилось... короче, однажды я сидел, смотрел, а она своим кнутом щёлкала и раздевалась. И я заплакал, хотя сука Глэдис говорила мне, что плачут только девчонки. Но я иногда плачу, особенно пьяный. А в тот день я еще был почти трезв, но заплакал. И плакал долго. Никто ко мне не подходил, все боятся получить пизды, вот и не подходят. А потом подошла Нэнси, обняла меня и сказала:
- Ну, чего ты плачешь, ты же такой большой и сильный… идем к бару, выпьем, поговорим…
Я угостил ее коктейлем, и рассказал… нет, я не говорил, что я ее люблю. Это не любовь, я сам это понимаю, на это моих осколков хватает. Я сказал, что женщины только пользуются мной, а мне бы хотелось такой любви, как в кино показывают. Она сказала…
Она такое сказала…
Она сказала, что сама могла бы полюбить меня, но у нее уже есть любимый мужчина. Правда, он далеко. Но он обязательно вернется! И я с ней согласился. А потом предложил ей свою защиту, добавив, что предлагаю просто так, а не в обмен на что-то. Что она мой друг.
Так что Нэнси я люблю, как друга, но и смотреть на нее приятно. Иногда мне бы хотелось, чтобы у меня тоже была такая девушка, которая любила бы меня, как Нэнси своего Хардигана. Он погиб, спасая ее. Он убил мерзавца, преследовавшего ее, а потом застрелился, потому, что боялся мести Нэнси отца этого мерзавца… ох… там сложная история, а я не умею объяснять. Но Нэнси все еще любит своего полицейского, а я – по-прежнему только ее друг, потому, что такая любовь заслуживает уважения. Да и какая бы из нас получилась пара? Красавица и чудовище (это сказка есть такая, там, правда, чудовище потом превращается в красавчика, но в жизни-то так не бывает!)
Потому я живу, как жил. Раз в неделю хожу к Люсиль за таблетками (именно она добилась того, чтобы меня выпустили из дурки; с Люсиль у меня почти такие же отношения, как с Глэдис или Джейн, но сукой ее я назвать не могу), дерусь, пью, часто ночую в канавах, хотя у меня есть свой дом, Люсиль мне помогла купить развалюху на окраине. Домик небольшой и старый, он тут стоит со времен основания, говорят, но жить можно. Правда, бываю я там редко. Долго добираться.
И да, я каждый день бываю в этом баре. Там, где танцует Ненси, там, где бывают другие мои друзья. Вот и сегодня я пришел в этот бар – в новом пальто, которое отобрал вчера у одного хулигана. В кармане пальто весьма кстати оказался лопатник с деньгами, короткоствольный «Кольт М557» и нож-выкидуха. Допустим, ствол и перо мне вряд ли понадобятся, в городе все проблемы решаются ударом кулака. А вот деньги всегда кстати. Пожалуй, можно будет угостить Нэнси коктейлем. Последнее время она явно сама не своя. И я понимаю ее лучше других – она ведь потеряла свою любовь. Иногда мне хочется верить в Бога (хотя, глядя на нашего кардинала, это сложно) – хотя бы для того, чтобы у Нэнси была возможность когда-нибудь вновь увидеться с любимым.
Однако, в баре на сцене Нэнси нет. Меня это немного тревожит. Здесь танцуют и другие девочки, но когда нет Нэнси, у меня всегда тревога. Я беспомощно оглядываюсь по сторонам, и замечаю…
Сначала я вижу волосы. Они похожи на золото, настоящее, живое золото – я знаю, как оно выглядит. Словно струи золотого песка ниспадают на обнаженные плечи стройной фигуры. Я чувствую – я же зверь, а звери всегда чувствуют – бессилие, даже отчаяние, исходящее от этой фигуры. Женщина мне незнакома, но она явно в беде, значит, стоит вмешаться.
Я подхожу сзади, и говорю тихо и, как могу, мягко:
- Мэм, прошу Вас, не оборачивайтесь. Мне кажется, Вам нужна помощь. Если хотите, я постараюсь Вам помочь.
Честное слово, не знаю, почему я так говорю. Есть такая детская игрушка, калейдоскоп. В ней кусочки цветного стекла образуют разные узоры.
Осколки моего разума очень похожи на эту игрушку. Никогда не знаешь, в какой узор они сложатся…

Отредактировано Jason Voorhees (2022-03-10 19:34:09)

Подпись автора

I'm not a butcher, I'm not a Yid
Nor yet a foreign skipper,
But I'm your own true loving friend,
Yours truly —  Jason Voorhees

Моей погибать без браслета руке, голове без царя,
И самого чёрного цвета мне будут встречаться моря.