Прошло пять лет, после ареста Хигучи.
Прошло пять лет, после того, как прекратились убийства.

Говорят: «Хигучи был Кирой».
Говорят: «Всё кончено».
Говорят: «Ты ошибался, L».

Ты ошибался, прими поражение. Если бы ты был прав, то мы бы сейчас все были мертвы или жили бы в мире, где правительство и закон всех стран мира несут одно имя — Кира. Если бы ты был прав, то всё не закончилось бы на смерти Хигучи.

Ты ошибался. Ягами Лайт — не_Кира.

L не любит принимать поражения, можно сказать, что он не способен на это, но дело не в том, что он отказывался соглашаться с тем, что в этот раз сделал неверные выводы. Не только в этом. Он должен радоваться победе — так тоже говорят, — но такая победа ему даром не нужна была. Потому что иначе, как «даром» это и нельзя было назвать: всё просто вдруг прекратилось, так же резко, как и началось. Слишком резко, не давая ни одного ответа на бесконечное множество вопросов, не разъясняя ничего, кроме того, что орудием убийства оказалась простая тетрадь: такую подделать ничего не стоит, но подделка — не способна убивать, если в ней записать имя. У L ощущение, что его обвели вокруг пальца, словно младенца, и это — преотвратнейшее чувство. Интуиция, отшлифованная многолетним опытом, кричала: «Это не тот, кого ты ищешь, не тот, с кого всё началось. Это — не конец», — но фактов и доказательств у L не было, он ничего не мог сделать в сложившейся ситуации. Впервые L на самом деле не мог ничего. Он бы мог согласить с собственными ошибками, мог бы признать поражение, но слишком много всего не сходилось. Почему Кира, раньше убивающий лишь преступников и тех, кто слишком близко подходил к нему, вдруг переключил своё внимание на продвижение одной единственной компании? Почему Хигучи ничего не знал о прошлых убийствах? Говорят, что он просто надеялся на смягчение приговора, на пожизненное заключение, но и в это L не верил. Всё проще: Хигучи не делал этого, кто-то до него убивал, кто-то, кто стал известен всему миру, как «Кира», кто-то, кто использовал его в собственных интересах, манипулируя и просчитав все ходы. Почему смена ценностей Киры произошла на время заточения Ягами Лайта? Почему, если это был Ягами Лайт, то теперь он ничего не предпринимает? Что-то пошло не по плану? Скорее всего. Почему второй Кира тоже бездействует? Эл был убеждён: существует ещё одна тетрадь — всё говорило об этом, — но её им так и не удалось найти. Почему он, L, согласился тогда, что они не имеют права проверять ту тетрадь, что была у них на руках? Не соглашался на самом деле, но и настаивать не стал, упуская последнюю зацепку из рук: стоило вписать одно имя, лишь одно имя, пусть даже это имя было бы его собственным и правило тринадцати дней — он уверен — показало бы, что алиби Ягами Лайта белыми нитками шито. Отведённого времени до смерти L хватило бы, чтобы доказать его вину. У них было бы хотя бы это. А теперь у них нет ничего, как нет Киры. Почему Кира перестал убивать, если L — прав? Он не мог ошибиться. Не в этом. Это как гоняться за призраком — безрезультатно, на грани и без шансов. Так проходит год и дело официально закрывают, новых данных нет и остаётся только по кругу перебирать имеющуюся информацию, надеясь найти то, что упустил, но неизменно возвращаться к одному имени: «Ягами Лайт».

L знает: Ягами Лайт — Кира. Но не знает, почему он, резко изменив вектор поведения во время заключения, следует ему и впредь. Не знает и потому решает остаться в Японии, а не возвращаться назад — работать он может из любой точки мира, это не принципиально: как он выглядит до сих пор знают лишь единицы, и в этих людях L уверен. Жизнь возвращается в привычную колею и ничто не напоминает о произошедшем, постепенно мир забывает о Кире, который оставил после себя лишь наследие в виде нового материала, преподаваемого в школе, и малочисленного культа, слепо превозносящего его. Ничто, кроме одного: теперь L и Ягами Лайт живут вместе. В планах L не было преследовать Лайта, но упускать его из виду он тоже не собирался — он всё ещё не был уверен в том, что так уж и сильно был неправ; он всё ещё не получил все ответы на свои вопросы. Он был убеждён в том, что за всем стоял именно Ягами Лайт. Он — должен быть готов, если это повторится вновь. Быть может L был предвзят, быть может ему и правда нужно было просто принять тот факт, что эта война закончена — воевать попросту больше было не с кем, — но он должен был убедиться в этом. Отчасти это была инициатива самого Лайта, который с присущим ему рвением хотел убедить, как и все остальные, L в том, что он допустил ошибку. L же не стал упускать такого шанса и всё пришло к тому, что теперь они «соседи». Было всего два условия: со стороны L — он сам выбирает, где они будут жить, со стороны Лайта — никаких камер и слежки; он же не заключённый. В чистоту его намерений с трудом верилось, но ощущение того, что Лайт искренен в своём порыве не покидало, и это — несоответствие несоответствий. Как и тогда, когда Лайт впервые сам предложил запереть его, так и сейчас.

Пять лет — наверное, это достаточный срок, чтобы убедить даже самого себя в неверности собственных суждений. Ягами Лайт уверенно поднимается по карьерной лестнице, следуя по стопам отца. Ягами Лайт — примерный служащий. Опора для всего полицейского департамента, гордость семьи. Ягами Лайт — худший сожитель для L, но для L любой будет «худшим». Наверное, стоит известить Ватари, что он возвращается. L не хочет говорить, что привык к такой жизни, что не столь она и претит ему, как было по первой — слишком разные во всём, слишком не гибкий в быту он сам, — не хочет, но понимает, что так продолжаться больше не может: в конце концов, всё это он затеял лишь по одной причине, смысла в которой больше нет. Так он думает, выстраивая башню из кубиков сахара, пока не выхватывает краем уха сводку последних новостей: «За последнюю неделю произошло десять смертей от сердечного приступа. Некоторые поговаривают, что Кира вернулся, другие говорят, что это жив страх в сердцах людей и в совпадениях они видят связь». — Рука с сахаром замирает, так и не опустив его к остальным, L медленно поворачивает голову в сторону телевизора и чувствует, как сердце пропускает удар. Вот оно. Он понимает, что рано делать выводы, это и правда может быть не более, чем совпадением. Если Кира вернулся, стал бы он действовать столь осторожно? Или осторожность — закономерный итог? Если да, то надолго ли? Если Кира вернулся — поменяется ли что-нибудь в Лайте? Или L всё ещё хочет верить в то, что тогда был прав, так же, как хочет теперь какой-то частью себя ошибаться? L не должен радоваться чужим смертям, но чувствует, как потухшее пламя внутри медленно разгорается; иррациональное волнение. Он останется ещё ненадолго. Чтобы убедиться. Чтобы быть уверенным. Не допустить ошибки.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

У L было тысяча имён и тысяча личностей. Какие-то имена он просто забрал после «победы», как серийные убийцы забирают трофеи после убийства, какие-то — заимствовал или придумывал на ходу. L менял имена и образы, как меняют актёры роль. Любой бы сказал, что за этими лицами легко можно потерять себя, но подобный удел для тех, кто не способен держать свой разум под контролем, L — мог. Разум — это его оружие и его движущая сила. И было что-то ироничное в том, что из всего многообразия, он свыкся больше всего именно с тем именем, которое перенял от человека, жаждущего превзойти его, который — копировал его.

Рю Рюзаки.

Не L, чьё имя известно всем, прославившее его и загнавшее в определённые рамки в равной степени.

Рюзаки.

Пусть это имя и было равнозначно L, его синоним, его псевдоним и его клон, оно же стёрло все незримые грани между ним и миром. Так пустой сосуд наполняют содержимым, а голое дерево обрастает листьями. Так глине — придают форму. Тот, кто известен всему миру — никогда не имел своего лица. Тот, кто у всех всегда был на слуху — не имел своего голоса. Не было в L ничего личностного — это просто готическая буква на белом экране, синтетический голос без души, взгляд через объектив камеры. Рюзаки — смотрит тёмными, почти чёрными глазами, с глубоко пролегающими синяками под. Рюзаки — сидит сгорбившись, с ногами в кресле и облизывает крем с пальцев. Рюзаки — дышит, есть, существует; осязаем и обретает душу.

Рюзаки показывает себя группе людей и раскрывает себя перед Ягами Лайтом, позволяя наблюдать за собой точно так же, как наблюдает за ним сам. Этот ход подобен самоубийству, он знает. Знает он и то, что может ошибаться на его счёт, понимает, что частью себя и правда хочет ошибаться. Кто бы и что ни говорил, сам же L был склонен полагать, что даже ему не чуждо всё человеческое: иронично и то, что не чужды ему даже те вещи, что он всегда считал совершенно бессмысленным, иррациональным даже. Иронично: то, что он пресекал всегда, не выносил и не принимал как данность — становится обыденной закономерностью; чем-то привычным и естественным.

Одной из таких вещей стало ждать Ягами Лайта после работы.

Где именно стираются границы между работой и личным? В какой именно момент они стали настолько размыты, что даже сам L уже не может сказать, что из всего этого правда, а что привычная ложь? Об этом L предпочитает не задумываться: личное, в его случае, никогда нельзя делить на двое, личное — не имеет ничего общего с Рюзаки. Оно там, в другой стране, рядом с Ватари и в безмолвном доме. Так было всегда и так должно было остаться — у L не было ни стремления, ни желания менять что-то в привычном образе жизни. Жизнь вместе с Ягами Лайтом он расценивал как часть работы, не более: это сбор данных и анализ, подстраховка и отсеивание сомнений — он должен быть убеждён и твёрд в каждом своём выводе и каждом решении; он просто не имел права на ошибку. И всё же, где-то он её допускает. В том, что не поддалось расчётам и что не бралось во внимание. Признаваться в этом себе не хочется, отрицать это — глупо. Поэтому L просто не думает об этом. Поэтому L цепляется за эти десять смертей от сердечного приступа, когда должен был пресечь всё, как и собирался — это было бы самым логичным решением. Противоречие, как оно есть. Противоречие, которому он даёт обоснованное оправдание: пока он не выяснит стоит ли за этим Кира — он не покинет страну и не уедет из этого дома.

За собственными мыслями L не сразу замечает возвращение Лайта, поднимает взгляд только когда замечает движение, смотрит какое-то время — мимо, кажется, что не замечает. Рассеянно прослеживает жест руки, ослабляющей узел галстука, столь же отстранённо встречает чужой взгляд, отвечает не сразу, будто и не слыша вопроса вовсе. Указательным пальцем касается выстроенной башни из сахара, шаткой и готовой обвалиться от одного неверного движения, которое он себе и позволяет: кубики рассыпаются по столу и он прикусывает ноготь большого пальца. Лайт выглядит так же, как и всегда — до рези меж рёбрами привычно. Это хорошая новость? Он был бы рад, если бы Ягами Лайт и правда был не при чём, если бы всё это и правда было бы не более чем совпадением? L не знает. Не может дать себе ответа на это вопрос. В любом случае — рано делать выводы.

— Десять смертей от сердечного приступа за одну неделю. — Говорит, наконец, начиная сразу с главного и не сводя с Лайта пристального взгляда. Нет в их жизни «до встречи» и «с возвращением», нет в их жизни и «как прошёл день?», посмотри на них вот так — нет в их жизни ничего хотя бы напоминающего дружбу, в которую они оба когда-то решили сыграть, и ничего их не связывает, кроме рабочих вопросов и необходимости, которую они сами же перед собой и выстроили.

— Возможно Кира, — он отводит взгляд и снова начинает складывать кубик на кубик; первый, второй, десятый. Если посмотреть ближе... что тогда? Это — что-то значит? Этого L тоже не знает. Зато он знает, что нужно собрать информацию об этих случаях и проверить есть ли в них какая-то закономерность, стоит ли за ними что-то большее. Пожалуй, этим он и займётся.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

— Возможно, — не скрывая глухого раздражения, повторяет L. Он не любит повторять дважды одно и тоже, как не любит говорить очевидное, но считает нужным сделать на этом акцент. В сторону Лайта так и не поворачивает голову, полностью сосредоточенный на новой башне, которую сам же разрушит после, но убирать за собой разбросанные кубики сахара, конечно же, не будет. Занимать руки чем-то для него так же важно, как и дышать: это помогает сосредоточиться, отсеивает ненужное и помогает соединить неисчислимое количество линии в единое целое.

Раздражение L, впрочем, едва ли можно отличить от скуки или заинтересованности: его голос редко поддаётся эмоциональной окраске.

— Но если тебе интересно, — L всё же отвлекается и опускает ладони на колени, снова смотрит на него. Это и правда странно, думает он, просто чувствовать присутствие Лайта рядом с собой. Но когда пытается разложить собственные эмоции и придать им форму — неумолимо терпит крах: — Слишком не грандиозно для Киры. И да, я всё ещё считаю, что самый логичный вариант на личность Киры — ты. Но не похоже, что к этому ты имеешь хоть какое-то отношение, — как не имеет смысла вообще об этом рассуждать сейчас, не имея под рукой вообще никаких данных. СМИ — самый недостоверный источник информации.

L рассыпает башню во второй раз, скатывает кубики в сторону — часть падает на пол — и подтягивает ноутбук ближе к себе, чтобы подтвердить или опровергнуть полученную информацию, чтобы просто что-то делать. Сейчас у него не было дел в работе: последнее хоть сколько интересное, он сдал ещё утром, браться за другие — не хотел; в этом и не было необходимости пока — он всегда мог передать что-то для Ниа, который показывал поразительные способности для своего возраста, иногда даже сетовал Ватари на то, что какие-то дела слишком лёгкие для него. Капризы — не лучшая черта, но и сам L не без них.

«Может, это и к лучшему. У тебя аж глаза загорелись. Видимо, со мной-не-Кирой тебе окончательно стало скучно», говорит Лайт, и L замирает, вынужденный вновь посмотреть на него. Как он на это должен реагировать? Он вообще должен на это реагировать? Любые отношения подразумевают перед собой определённые обязательства. Обязательства или проговариваются сразу, или выстраиваются по ходу. L ни разу не специалист в отношениях, но зато он хорошо разбирается в людской психологии, и даже он понимает какие-то базовые вещи. Но понимать и соответствовать или соблюдать — не одно и тоже. Если подумать о том, почему L смог принять подобные условия жизни, на которые сам же себя и обрёк, то этой причиной можно было бы назвать Лайта. Который мирился с его привычками, не потакал, но и не навязывал что-то, что было удобно именно ему. Они просто принимали друг друга и принимали существование друг друга рядом, как данность. Это стало чем-то закономерным и неизбежным, естественным, как цветок на подоконнике: он просто есть и он не мешает жизни, ритму; ему просто нужно иногда уделять внимание, чтобы не завял. У L цветок не выжил бы. С Лайтом же всё было иначе. С самой первой их встречи всё — не так. Лайт — его отражение в кривом зеркале, что тоже иронично, если подумать.

— А тебе? Скучно со мной? — наконец он находит что сказать, хотя и считает, что весь этот разговор — пустое. L никогда не задумывался об этом, не видел в этом даже необходимости. Оценивать их совместное проживание со стороны скуки или интереса было бы в принципе в корне неверным, так зачем тогда Лайт вообще заговорил об этом? Уводит тему? Или пытается поддержать его, как сделал бы любой нормальный человек? L не нуждался в поддержке и не считал важным то, как его видят остальные и даже то, как видит его Лайт. Он знает, что в глазах некоторых просто помешался на Кире и не способен признать проигрыш. Знает он и то, что не так уж это и далеко от правды: любой бы на его месте бросил бы это дело и сдался, а не гонялся бы за призраком того, кого не существует. Или может тут дело в чём-то ещё? L бы сказал, что Лайт просто выражает соучастие, ведь это естественно интересоваться подобным, если ты работаешь в полиции и сам имел дело с Кирой, но теперь, когда они делят одну постель — подобное суждение дважды поддаётся критике. Он не понимает о чём думает Лайт. Если он является Кирой, то в любом случае всё это бесполезно, так стоит ли так напрягаться тогда, чтобы показаться не подозрительным? Подозрения будут всегда; ровно до тех пор, пока не будет железных доказательств обратного. Или наоборот — подтверждающих, что Лайт и есть Кира.

— Ревность — удел неуверенности. — Безэмоционально отзывается L и возвращает взгляд к монитору, быстро что-то набирая на клавиатуре: — А это не про тебя. Не думаю, что тебе вообще есть дело до этого. Не думаю, что тебе было бы дело даже до того, если бы, вернувшись с работы, тебя встретила пустая квартира, — сухой расчёт и не более, как можно вообще говорить в их случае о чём-то большем? Они просто используют друг друга. Врут друг другу. Им просто — удобно друг с другом. С этого всё началось и этим всё закончится. L не хочет думать о том, что всё может быть сложнее, потому что если это так, то у него будут проблемы. Впрочем, он всё ещё уверен, что если Лайт окажется Кирой, то он сделает то, что должен, потому что работа — не знает и не терпит оттенков эмоций. Он пропускает замечание о том, что выбрал бы Киру, хотя бы потому что L — никого не выбирал. Хотя бы потому что — Кира всегда присутствует в их жизни. Хотя бы потому что он изначально был убеждён, что Ягами Лайт и есть Кира, что уже обрубает на корню всё сказанное.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

L на самом деле верит в то, что говорит. Он говорит это спокойно и буднично; ничего не значащие слова в ничего не значащем разговоре.  L просто не может поверить в то, что это не просто далеко зашедшая ложь, что Ягами Лайт на самом деле может чувствовать что-то по отношению к нему. И дело даже не в том, что он считает, что тогда, пять лет назад, именно Лайт был Кирой, дело в том, что Лайт — меньше всего похож на человека, который способен на подобное проявление эмоций. Лайт — это нездоровый контроль и чистая логика. Лайт прекрасный актёр, но никак не человек, который способен мечтать о спокойной и размеренной жизни. Если бы это было так, то они бы не жили вместе сейчас. Если бы это было так, то Лайт бы уже давно женился на Мисе, возможно, у них даже уже были бы дети. Но Лайт живёт с ним. Возвращается к нему домой. Терпит убеждённость L в том, что он — причастен к тем серийным убийствам. И вот этого L на самом деле не понимает. Не понимает его мотивов. Не понимает, что движет им и зачем заходить так далеко. Из гордости и упрямства? Лайт мог бы жить — теперь, когда у L нет ничего, кроме интуиции, кроме фактов, говорящих за то, что Кира ещё не пойман — беспечной жизнью. Лайту всё даётся легко, его любят девушки, его считают лучшим во всём. Человек, который стремится к идеалу и восхищает этим всех. Безукоризненность, к который не придраться. Так ли важно, что думает L? Или это рушит ту самую идеальность? L не понимает. L не любит не понимать.

L не ждёт ответа на свой вопрос «скучно ли Лайту с ним», но, по правде, ему было бы интересно услышать его, интересно ему было бы и знать: поверил бы он сам в сказанное? Лайт, который привык быть примерным сыном, лучшим студентом и достойным работником — смог бы он признаться в том, что в его жизни что-то не столь же выверенно и выскоблено до безупречного? Интересно, но не настолько, чтобы на этом хоть сколько заострять внимание. Лайт ничего не отвечает, значит это и правда — пустое. Значит L прав. Снова.

Смерти от сердечного приступа не фейк. Восемь учеников Токийского университета и два преподавателя — это уже уменьшает процент случайной вероятности почти до нуля. Неужели и правда вернулся Кира? L прикусывает ноготь большого пальца и сосредоточенно смотрит в монитор, «нет, это не он», думает он; слишком узконаправленные жертвы. Среди них были хулиганы, но едва ли это та категория людей, которую Кира бы посчитал достойной смерти: слишком малый размах, слишком незначительные грехи, чтобы обращать на них своё внимание, и слишком не освещённые случаи. Может, это вторая тетрадь, которую они так и не нашли? Или это новая? L не знал как много тетрадей есть, до этого всё говорило, что не больше двух, но может ли быть так, что появилась ещё одна? Если он начнёт расспрашивать об этом Лайта — тот разозлится; он говорит, что ничего не помнит, говорит с такой убеждённостью, что даже сам L мог ему поверить, если бы все линии неизменно не приводили бы к нему. Тогда ему просто нужно выяснить всё, что происходит в Токийском университете, если они найдут вторую — или третью — тетрадь, то это уже будет что-то, то L точно знает, что должен сделать. И в этот раз он не будет сомневаться.

L снова опускает ладони на колени.

— Ты злишься, — не спрашивает, констатирует факт. Лайт уже разозлён, даже без напоминаний о том, что он мог быть Кирой. Причину этой злости L тоже не понимает. Не понимает он и то, зачем Лайт так отчаянно пытается быть нормальным — это ведь не так. Какая разница? Лайт по-настоящему умён, при других обстоятельствах, если бы L надо было выбрать преемника себе, то именно Лайт был бы самой подходящей кандидатурой на эту роль. Его образ безупречен. Его ум незауряден. Но он — подозреваемый в деле Киры. Скорее всего и есть Кира. L не жалеет о том, что подобного развития сценария никогда не будет, но тяжестью всё равно давит на плечи, заставляя сгорбиться сильнее, когда он думает об этом.

— Почему? — не из-за того же, что L сказал, что Лайту не будет дела до его отсутствия? Лайт ведь знает: рано или поздно всё этим и закончится. Если знает и всё ещё с ним, то разве могут быть причины для подобной эмоции?

— И ты не нормален Лайт. Иначе мне было бы неинтересно. — L говорит прямо, что думает, не видит необходимости лукавить, как не видит необходимости говорить того, что не чувствует. Они могут сколько угодно обманывать друг друга, сколько угодно делать вид, что у них всё нормально, но это не так, и они оба понимают это. Но Лайт злится и не скрывает злости. Лайт говорит: «Ты чёртов псих», — и L думает, что тот перегибает. Да, он не пример нормальности и сам, но ему, в отличие от Лайта, это жить не мешает. Его устраивает то, кто он есть и какой есть. Он не связывает себя социальными правилами и не видит в этом никакой необходимости: пока он может занимать тем, что ему интересно, его всё более чем всё устраивает. Если его что-то не будет устраивать, то он просто изменит это что-то под себя. Всё ведь просто. Нет никаких сложностей. Но Лайт их находит.

L не знает, что должен делать в такой ситуации, он так и не понял какая модель поведения должна быть приемлемой в подобных ситуациях. Он так и не понял, чего от него ждёт Лайт и чего он хочет. L смотрит на него прямо, не мигая. Извиниться? Сказать, что это было лишним? Лайт не поверит его словами. Так что он должен делать сейчас? L не спрашивает себя «что должен чувствовать», потому что тогда ему придётся начать с того, что он чувствует сейчас и что чувствует по отношению к Лайту. L знает, что это давно не простой интерес: ты никогда не будешь делить одно пространство и уж тем более постель с тем, с кем тебе некомфортно. У каждого человека есть свои привычки и свои правила в быту и в жизни; это неизбежное столкновение и неизбежный физический контакт. Не каждый может принять то, насколько по разному на всё это смотрит другой человек. Но они смогли. Потому что Лайт — идеален. Во всём, кроме проявлений эмоций, что даже он не всегда способен контролировать и сдерживать. И это возвращает к вопросу: как много вообще правды в их затянувшейся игре? Она вообще — есть? Бессмысленные рассуждения. Утомляет.

L перекатывается на колени, поворачиваясь корпусом к Лайту, протягивает руку и опускает ладонь на чужое бедро; смотрит всё так же прямо, нечитаемым взглядом, говорит:

— Хорошо. Что мне сделать?

Если L не может найти ответа на этот вопрос, то пусть ему его даст Лайт.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

Ягами Лайт не собирается помогать ему. Ягами Лайт делает то, чего L не ожидает. L готов был к тому, что Лайт ударит его. Готов был к тому, что Лайт просто отмахнётся от него, скажет: «Ничего. Забыли», — он даже был готов к тому, что Лайт захочет от него чего-то большего, чем простое прикосновение, не смотря на то, что на него это не было похоже. Но он не был готов в следующее же мгновение оказаться на лопатках. Нога соскальзывает с дивана и он неуклюже опирается пальцами о пол, как будто от этого зависит удержит ли он равновесие, о котором и речи быть не могло, или нет. Столь же неуклюже он взмахивает руками и на чистых рефлексах впивается пальцами в чужое плечо мёртвой хваткой. На таких же рефлексах он мог ударить его — он бы и сделал это раньше: в таких ситуациях тело двигается быстрее мыслей, оно просто реагирует на опасность и желает пресечь её. Но сейчас он сдерживает это стремление и сжимает пальцы второй руки на чужой, уверенно лёгшей ему на горло. Этого он тоже не ожидал. L распахивает глаза и вскидывает подбородок, встречая чужой взгляд, слишком неожиданно оказавшийся слишком близко. Чужая ладонь — дискомфортом на шее, хочется смахнуть её, но L просто смотрит. К чему это? Почему Лайт просто не ударил, разве это — не было бы самым разумным решением, если он настолько злится?

— Ты знаешь, что задушить человека на самом деле сложно? — говорит вдруг то, что никак не было связано ни с его вопросом, ни с чем, о чём они говорили до этого, — для этого нужно приложить достаточно силы и потратить достаточно времени. Куда проще было бы просто свернуть шею. Был серийный убийца, которому не удалось это сделать ни с первого раза, ни со второго — каждый раз жертва приходила в сознание. В конце концов, он просто забил её до смерти. Думаешь, ты смог бы? — L говорит как обычно, не видит в происходящем никакого подтекста, ему даже в голову не приходит, что он может быть, и он почти уверен, что и Лайт в этот жест ничего не вкладывает. Разве что только то, что хочет, чтобы L замолчал. Может быть, Лайт хотел бы, чтобы замолчал — раз и навсегда. Сиюминутный импульс, которому подвластен абсолютно любой нормальный человек. L говорит, как и всегда, будто всё это — привычные будни, будто каждый их разговор — неминуемо приводит к чему-то подобному, будто всё это — совершенно нормально. — Я думаю, что нет. Слишком непритязательно и грубо. — Мог бы Лайт убить в состоянии аффекта? Любой человек способен на это; когда контроль ускользает из рук или когда приходится защищаться. Но Лайт контроля не упускает, держит его крепко, как вожжи. Он может вспылить и поддаться эмоциям, но никогда не переступает черту. И это самое парадоксальное: если Лайт — Кира, то что заставило его так просто отнять чужую жизнь, ни одну и не десятки — за сотни жизней? Или всё дело в том, что орудием смерти являлась тетрадь? Она — та стена, что отгораживала Киру от действительности? Не каждый полицейский способен выстрелить в живого человека, но убить пистолетом — проще, чем зарезать ножом. Это тоже, своего рода, соблюдение определённой нейтральности.

L впервые отводит взгляд, сам. Он просто поворачивает голову и смотрит в так и не выключенный телевизор. От этого жеста чувствует ещё больший дискомфорт: кадык сильнее упирается в чужую ладонь, грудино-ключично-сосцевидная мышца напрягается, а большой палец Лайта вжимается под челюстью с бо́льшим давлением. Ему неприятно это? Нет. Но это ведь не то, что хочет услышать Лайт, правда?

— Сомневаюсь, что ты хочешь услышать от меня обещание, что я никогда не заставлю тебя возвращаться в пустой дом, — равнодушно начинает L, так и не поворачивая обратно головы. Приглушённые голоса актёров, как метроном, помогают сосредоточиться и не отвлекаться, — мне извиниться? Извини, возможно, я перегнул, — так говорят в подобных ситуациях?

Лайт слишком близко. L чувствует его вес. Чувствует запах его одеколона. Чувствует даже его дыхание. Ладонь у Лайта тёплая, и чем дольше его пальцы сжимают шею L, тем горячее она кажется и тем рассеяннее становятся его собственные мысли.

Как он может понимать, что должен сделать, если он даже не знает, что именно Лайта разозлило? На этот вопрос он так и не получил ответа. Вариантов слишком много, чтобы остановиться на чём-то одном. Может, Лайту просто надоело делить с ним одно пространство? Тогда почему он просто этого не сказал? Это L понял бы, потому что не понимает, как они вообще смогли столько времени прожить вместе. Лайт — не Ватари. И причин мириться с неудобствами у него не было, кроме как собственного упрямства и гордости.

L снова смотрит на него.

— Хочешь, я завтра же уеду? Дом останется твоим. — L не собирается уезжать из Японии, не сейчас, когда, наконец, ему в руки может попасть тетрадь смерти, но если их сожительство наскучило Лайту, то он не будет иметь ничего против, чтобы сменить обстановку — он ведь именно это и собирался сделать, потому что так было бы правильно. Рассуждая логически: это самое верное и закономерное решение для них обоих. Будущее Лайта — не с ним. Будущее L — за монитором, обезличенное и отданное работе. Едва ли Лайт причастен к этим смертям, нет необходимости вести за ним и дальше круглосуточное наблюдение, обоснованное слепой убеждённостью. Не сейчас. Быть может — никогда. И нет смысла думать о том, насколько L уже не представляет себе жизни без него. К обратному он сможет привыкнуть, так он себе говорит. Всё закончится, когда он покинет эту страну, а Ватари никогда не станет задавать лишних вопросов.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

Пальцы сжимаются на горле L сильнее; он чувствует, как воздуха в лёгкие поступает меньше. Чувствует, как истощаются клетки коры головного мозга и дыхательного центра; затормаживаются. Возбуждение при асфиксии — чистая наука, и он чувствует: напряжение, как медленно начинает плыть сознание; открывает рот, инстинктивно пытаясь вдохнуть глубже, и знает, что в этот момент зрачки его расширяются.

Он всё же сказал что-то неверно? L пытается понять, где допустил ошибку и что сделал не так. Что именно из сказанного послужило триггером для того, чтобы хрупкая грань, отделяющая Лайта от того, чтобы на самом деле задушить его, покрылась трещинами? Всё приводит к тому, с чего тот вспылил изначально — пустой дом. L смотрит на Лайта не мигая, не меняется в лице, вопреки тому, что дышать теперь на самом деле становится проблемой, думать — тоже. Мысли рассеиваются, концентрируются лишь на ощущении чужих пальцев на шее. Недостаточно сильно, всё ещё, чтобы убить или оставить следы, но достаточно, чтобы пошатнуть холодный расчёт удушливым жаром. Он знает, что что-то упускает, но не может понять, что именно: Лайт злится, потому что L прав и озвучивает мысли, которые не смог озвучить он сам? Или он на самом деле — не хочет этого? Последний вариант кажется абсурдным, мозг просто не может обработать подобный сценарий, но и сбрасывать со счетов его L не может. Их отношения никогда не были примером для подражания. Ни в дружбе, ни в том, что теперь между ними. L не смог бы назвать их даже «парой» — с общепринятыми понятиями их отношения не имели ничего общего. Они просто были вместе: под одной крышей, на одном диване и в одной постели. Они никогда не ставили условий, не оговаривали обязательств и ничего не требовали друг от друга. Это просто было и всё. Наверное, им так было удобно: никаких вопросов, никакой ревности и выяснения отношений. Простая химия, наука и использование друг друга в своих целях. Ревновать Лайта — глупо. Он всегда в центре внимания и он всегда — играет. Идеальный сын и хороший сотрудник; галантный парень. Ревновать L — невозможно: его круг общения сведён до минимума — работа и Ватари. Если в чём на них и можно было равняться, так это в совместной работе, но и то началось со лжи. Это тонкая грань, где искренность и прямолинейность, сколь бы она грубой и бестактной не была бы, тонет в фальши.

Отрицательный ответ на вопрос вгоняет L в ступор. В какой момент его расчёты оказались столь неверны? Лайт говорит твёрдо, с такой уверенностью, будто ставит ему «мат» в шахматной партии. L не мог ошибаться так сильно. И не может позволит себя даже на мгновение цепляться за это «не хочу, чтобы ты съехал», потому что тогда идеально скрученный клубок нитей спутается. Потому что тогда — вместе с ним запутается и сам L. Анализ не терпит эмоций, эмоции — меняют оттенки; действительность искажается, взгляд сужается и меняет угол. Эмоции — иррациональность, как она есть, и субъективность. Он же должен быть объективен всегда. Объективно смотреть на каждое новое дело, на события, происходящие вокруг и в мире, и на людей. Особенно — на Ягами Лайта.

Лайт говорит: «И я хочу, чтобы ты дал мне то обещание», — и в этом переигрывает. Это манипулирование, просто ещё один сценарий, который тот отыгрывает безупречно. Невозможно поддаться манипуляции, если ты знаешь, что она направлена на тебя и если знаешь какие цели она преследует; ровно до тех пор, пока ты держишь свой разум и свои эмоции под контролем. L — знает. Думает: он должен подыграть ему и дать это обещание? Это самый верный из возможных вариантов — просто продолжить и дальше делать вид, будто происходящее между ними хоть что-то значит. Или ему следует настоять на своём и больше никогда не возвращаться в этот дом без необходимости, закончить уже этот спектакль? Не станет же Лайт устраивать сцены на этой почве. Слишком гордый. L понимает — он не может этого сделать. Он загнал себя в угол сам; он спросил Лайта чего тот хочет, он спросил Лайта, что должен сделать. Не учёл, что Лайт зайдёт так далеко и не принял в расчёт насколько сам подсознательно искал повод остаться. Это глупо. Недопустимо. И трещинами ломается уже его собственное безупречное хладнокровие, вытянув нить с другого конца.

L не верит ему совершенно. У него нет ни одной причины, чтобы верить в искренность этих слов, но теперь это и неважно: это как ступить в трясину — одно неверное движение и ты провалишься глубже. Всё, что он может — оставаться спокойным: только так можно найти пути к отступлению — один правильный шаг способен в корне преломить ход, стать победным.

L думает, что Лайт идиот: требуя с него обещание — не даёт ему этого сделать.

Он может вдохнуть наконец, когда пальцы ослабляют хватку и раздражают прикосновениями слишком чувствительную кожу сейчас: отсутствие кислорода меняет химизм мышц и лёгкое касание — электрическим током. Он может вдохнуть наконец, но и этого Лайт ему не позволяет — поцелуй душит и сталкивает глубже в трясину: L тонет в ней по колено, перед глазами мельтешит; и он поддаётся этому напору, но смотрит — всё так же прямо. Неуклюжесть собственного тела стопорит, он не знает куда деть руки и потому гнёт кисть, поднимая ладонь с плеча на чужую шею, с шеи — на затылок; пропускает волосы сквозь пальцы и сжимает их крепко. Кто сказал, что L уступит и будет покладист? Он всё ещё не любит проигрывать. Ни в спорте, ни в решении задач — ни в этом. Он тянет руку от себя, прерывая поцелуй, но удерживает его рядом — ему просто нужно сделать то, что Лайт хотел от него. Он начал это — он и закончит. Удобнее переставляет ногу на полу и пропускает воздух в лёгкие — кружится голова. Опирается второй рукой о диван, отталкиваясь и приподнимаясь, чтобы уткнуться после носом в чужую шею, под челюстью у края уха. L никогда этого не скажет, но ему нравится, как пахнет Лайт, больше нравится, только когда без примесей одеколона — раздражает обоняние.

— Обещаю. — Его голос обманчиво ровный, не выдающий напряжения и спутанных мыслей; его губы — касаются кожи. Он думает, что этим сам выставляет приговор себе. Он думает, что это ничего не изменит. Это просто игра, которую они оба выбрали для себя, наверное, со скуки; без чёткого сценария и без финала.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор

L чувствует чужой пульс губами — это не должно успокаивать, но успокаивает, и он прислушивается к биению собственного сердца, считывая ритм звучания обоих — одновременно. Говорят, по пульсу можно распознать ложь и настоящие эмоции. L думает, что сделать это намного проще. L думает, что учащённый пульс Лайта и неровный ритм своего собственного — не более чем закономерная реакция организма. Запах и прикосновения  — L всегда обходит стороной внешние данные Лайта, оставляя их без оценки для себя самого — это сенсорные раздражители, которые обрабатывает мозг и передаёт дальше по нервной системе. L всегда был равнодушен к сексуальной составляющей жизни, куда больший интерес у него вызывали сложные загадки. Это была ещё одна его «странность», как сказали бы другие L уверен — всё было бы как раньше — будет, — если бы он жил один — когда уедет из Японии. Он мог бы сказать, что равнодушен и сейчас, это просто потребность: как есть, как пить, как сон, пусть и редкий. Всё дело в гормонах, всегда, и  L не исключение, сколь бы сам он не придавал этому значение; не стоит внимания. Когда возбуждено сознание, нервные импульсы передаются в спинной мозг и ниже — значит ли это, что сейчас у него возбуждены центры головного мозга?

Всё дело в Ягами Лайте.

L закрывает глаза, потому что смотреть — не надо.

Ягами Лайт — уникален. L не встречал никогда никого, кто вызывал бы в нём такой интерес; не было лучшего для него друга и не было лучшего противника. И скучно с ним — не было тоже. Это постоянная борьба, изучение, просчитывание ходов наперёд и предугадывание хода мыслей. Это играть по правилам чужой партии и переворачивать всё с ног на голову, чтобы просто посмотреть на реакцию. Лайт заставлял его мозг находиться в постоянном напряжении, и да — это возбуждало. Наверное, это и правда можно было назвать помешательством. Лайт или Кира — какая разница. Для L это одно и тоже, но он всё равно позволил зайти всему дальше. Он говорит себе: «Это ничего не значит», — и верит в это. А если ничего не значит, то ничего и не меняет. Неважно — выражают ли они ненависть по отношению друг к другу или спят вместе, в конце концов, всё это прекратится ровно в тот момент, когда кому-нибудь из них надоест; и второй примет это. Их свело одно и держит до сих пор оно же — Кира. Как только Киры не станет в их жизни, перестанет существовать и это иллюзорное «мы».

Телефон вибрирует и Лайт отвечает на звонок, но L — не двигается. Прислушивается к чужому голосу, прислушивается к голосу из трубки; шеф Асахи. Значит, и от их внимания это не ускользнуло. Хорошо, как раз кстати. L вспоминает, что собирался вплотную заняться этим делом и, раз Лайт всё равно отвлекается, выпрямляется, то, наверное, стоит вернуться к тому, чем занимался. Он хотел подождать до завтра, но не выносит бездействия. Он смотрит прямо перед собой, на потолок, идеальный белый, без единой вкрапинки, и думает, что можно углубиться в имеющиеся данные — L успел отправить запрос, но оповещения ещё не было, он бы услышал, однако и с тем, что есть можно начать работать.

Лайт говорит: «Нет, Рюзаки спит», — и L переводит на него взгляд. Он не совсем понимает зачем нужно было врать, но, видимо, тот считает, что так будет лучше. Не хочет, чтобы Асахи-сан приезжал сегодня? Было бы лучше не тянуть время, но L молчит, подхватывая и эту ложь: пусть так, он подыграет, но внесёт и свои правила.

L не нужно причин для действий и каких-то решений: они всегда одни — получить информацию. Если бы у L была зависимость, то ей были бы эмоции Ягами Лайта.

Диван скрипит под ним, когда он поднимается и сам, когда он подаётся корпусом ближе к Лайту, молчит — как и полагается спящему, — но смотрит прямо, когда берёт его руку в свою, убирая с колена — утыкается носом в ладонь, трётся щекой, мнимо покладистый. Он остаётся совершенно спокойным и собранным, будто это — обычное его поведение; с таким же выражением он смотрит в телевизор, размешивает сахар в чае, разглядывает фотографии с места преступления. Ему интересно: проявится ли хоть одна эмоция на чужом лице? Голос не дрогнет, он знает. L смотрит  на Лайта внимательно, изучающе и безапелляционной уверенностью касается языком среднего пальца, обхватывает губами... и слышит оповещение. Взгляд тут же скашивает на монитор — пришла новая информация по всем студентам и преподавателям Токийского университет. Их нужно будет разбить на три категории: поток, в котором обучались убитые, сотрудники и остальные. Интерес переключается на них в тоже мгновение, и L отпускает руку Лайта, не отвлекая больше от разговора и не прислушиваясь к нему: что надо будет, тот и так  скажет, — зато подтягивает ноутбук ближе, концентрируя всё своё внимание на содержимом.

Подпись автора

AU: Inside the Fire [BNHA] Пранк вышел из под контроля [BNHA]

BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема: — элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста: даби вынеси мусор