Олег уехал.
Сережа скуривает одну сигарету за другой, дрожащими руками сминает пачку, бросает мимо урны, пинает со всей дури скамейку, которая смеет на него наткнуться. Косуха вся пропахла дешевой дрянью. Лучше так, чем как раньше.
Олег уехал. Сережа орал, умолял чуть ли не на коленях, целовал и упрашивал — остаться, не бросать. «Нет, Серый. Я решил. Я должен». Кому должен? А Сереже не должен? Они клялись, лежа на крыше, сцепившись мизинцами, глядя на затянутое тучами черное-черное ночное небо над Москвой: они всегда будут вместе. Волч и Серый. Бас и гитара, вокал и бэки. Сережа размашисто рисовал серп логотипа как волчью голову — кто понимал, тот и понимал.
А Олег — Олег уехал.
Сережа спотыкается об порог двери в коммуналку, рычит себе под нос, стягивая косуху и говнодавы. До сигарет было пиво. Много. Его пошатывает, когда он скребется в комнату Алекса. Чокнутая бабка из комнаты напротив скрипит за его спиной дверью. Сережа поворачивается к ней на пятках, но не успевает даже увидеть — так быстро она захлопывается назад и затихает. Только слышно, как защелкиваются дополнительные замки.
Видно, у него все на лице написано.
Сережа жмется лбом к двери Алекса.
— Леш…
Ему больше некуда пойти. Не к кому. У Сергея Разумовского, гения и восходящей звезды, даже в группе новых друзей не появилось. С людьми он общаться так и не научился. В «Птицах» был — самым загадочным и закрытым. Золотой медалист, победитель олимпиад, краснодипломник, звезда восходящая — ну а толку?
Олег все равно его бросил.
Остался только Алекс.
Сережа зажимает пальцами переносицу и жмурится. Он не может это вслух произнести, нет. Ему хватило наполовину опустевшей однушки в разваливающейся хрущевке и записки на столе. Если он скажет, это — все это — станет реальным.
И тогда Сереже уже будет не убежать.
Он чуть не вспахивает носом пол, когда дверь открывается наконец. Цепляется рукой за косяк. Курить снова тянет неимоверно, до ломки в костях, но легче ему ни от одной сигареты не стало — наоборот. Пиво тоже не помогло.
Он заставляет себя посмотреть Алексу в глаза.
— Водка есть?

Отредактировано Sergey Razumovsky (2021-10-12 16:38:37)

Сережа цепляется за Алекса, съеживается на стуле в комок, уткнув лоб в колени, ерошит волосы, сжимает их в кулаки и тянет. В корнях уже опять светится пробивающаяся рыжина, надо бы подкрасить.
Подкрашивает обычно Олег.
— Не вернется, — хрипит он и выпрямляет спину.
Содержимое стакана Сережа пытается выхлебать залпом. Закашливается, конечно — тем, что не проливает на себя. Коньяк не водка, а обжигает порядочно с непривычки. Его любимое шампанское надо пить долго и упорно, чтобы ударило в голову, а ему надо быстро. Чтобы хоть чем-то черную дыру внутри залить. Чтобы отпустило.
Он жмурится и прижимает основания ладоней к глазам; бьется затылком об стену — пару раз, несильно. Глаза под ладонями жжет огнем.
Олег не вернется.
Олег уехал.
Коньяк лучше не делает.
— Да хрен с ним. Много чести. Знать его не хочу. Пусть катится в свою армию. Что я ему сделал, а? Что он вот так… Не хочу про него, пошел он в жопу.
Сережа не хочет — про него, Сережа хочет — его. Чтобы ввалился и ухмыльнулся, — пошутил, мол, — чтобы побить его кулаками и наорать от души, чтобы они потом ушли домой, обнявшись.
Но никакого Олега здесь нет, и отвратительное предчувствие подсказывает, что больше никогда не будет. Вместо него есть Алекс, коньяк в граненом стакане и… чемодан посреди комнаты.
Сережа таращится на чемодан как дурак. Чемодан облезлый такой, старый, коричневый. К счастью, не смотрит в ответ. С другой стороны, еще не вечер.
— Тоже валишь? — скалится не по-человечески Сережа и рыщет по карманам. Новой пачки нет. — Назад в Москву к своей чокнутой? Давай, добей меня, чтоб вздернулся уже и не мучился, правильно.
Попытка пошутить выходит вялая, руки у него опять дрожат. Ситуация-то на деле страшная. Алексова чокнутая, на лицо прекрасная, ужасная внутри, всей группе нервы истрепала. Такая милая поначалу была, а потом такой стервой оказалась… Даже Сережа, хлебнувший в жизни порядочно говна от окружающих, в существование настолько отбитых до сих пор поверить не может.