Удивительно, но Алекс совершенно не нервничал. Ни тогда, когда за наличные покупал старый внедорожник у помятого жизнью чеченца. Ни тогда, когда с деланно ласковым выражением лица, беседовал с Вишняковым на тему “приличного поведения” хороших молодых людей, которые не хотят провалить дело. Несколько дней, пока шла подготовка к операции, Тарасов подсаживался к молодому человеку, которого приковали к одному из тренажёров, и разговаривал с ним. Например, о младшей сестре Стаса, которая ходила в гимназию с английским уклоном, о его пожилой матери, о здоровье, которое так легко потерять, особенно если ты не особенно следишь за языком. Алекс не кричал, не угрожал, не говорил грубостей. Просто беседовал. Разумеется, как никто понимая, что от таких разговоров у Вишнякова кровь стынет в жилах.

Нет, определённо, роль хорошего копа далась ему хорошо. Равно как и Беловой — плохого. Девушка своей прямо таки наслаждалась. Она была на драйве — в совершенно особенном настроении. И оно, странным образом, передалось и Алексу, всё ещё удрученным вынужденным сотрудничеством с Витамином. Рядом с Лерой, Тарасов, по непонятной причине, ощущал себя всесильным и неуязвимым. Отними у него Леру и всё — кончится Алекс Тарасов, ибо в последнее время, из-за ударов судьбы, сил к сопротивлению жизни у него не оставалось.

Паром доставил их к Чумному форту, и надо сказать, то была не самая приятная поездка на свете, особенно если учесть, что Вишняков нервничал и мог запороть дело из-за своего идиотского состояния. Однако на контрольно-пропускном пункте всё прошло более или менее гладко. Хорошо бы, если бы так и дальше продолжалось.

— Думаешь из меня доктор бы вышел не убедительный? — ухмыльнулся Тарасов, поправляя форменный ремень. Охранник, конечно, из него получился типичный, да ещё и не самый воспитанный на вид. Алекс смерил Виталия внимательным взглядом. Всё-таки тот был другом Стаса, а от таких, даже самых алчных, можно ожидать не самых приятных сюрпризов.

— Напомни мне, чтобы в следующий раз, когда мы подобрали Сереже костюм поудобнее.

Признаться — Алекс тревожился. Он помнил Разумовского изысканным и ухоженным красавчиком, и боялся увидеть, что могло сделать с ним время проведённое за больнице. Знал, что тогда ярость ослепит его и помешает действовать хладнокровно. Действовать хладнокровно — вот то, что их спасёт.

Они шли по коридорам и неприятное, гулкое эхо сопровождало каждый их шаг. Местечко, следовало признать, было не самым приятным. Даже хуже, чем тюрьма, потому, что в тюрьме, по крайней мере, ты не ощущал себя настолько безысходно и невыносимо. Здесь же, вместе с плесенью, из стен сочилась отчаяние. Идиотские-то какие мысли!

Алекс и Виталий заступили на караул без лишних проблем. Даже удивительно. Лера, решительным движением воспользовалась картами для того, чтобы открыть дверь в камеру, где находился Сережа. В палату. Надо говорить “в палату”, но иных ассоциаций это место у Тарасова не вызывало.

Когда отворилась дверь, и Алекс взглянул на Разумовского, нечто словно ударило его под сердце. Он знал, что ему будет тяжело, однако не знал, что настолько. Тарасов сжал зубы, нахмурился и шагнул к кушетке, помогая Лере освободить Сергея от пут.

— Сережа, ты меня слышишь?

Он всегда называл его “Лёша”. Алекс терпеть не мог это обращение, и только один Разумовский произносил его так, что в его исполнении Тарасов ничего против него не имел. Как бы он хотел сейчас услышать это мягкое “ш”, в исполнении Сережи. И чтобы ничего этого с ним не происходило.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Все происходит так неожиданно и быстро, что Тарасов даже не сразу улавливает, что именно — ещё один признак того, что он не в форме: замедленная реакция. Он ожидал, что Серёжа может повести себя не совсем адекватно — иначе зачем его заперли здесь? Но не ожидал, что это будет выглядеть так.

Тем не менее многолетняя выдержка дала о себе знать — когда Сережа или тот, кем он стал, выбил из рук Беловой зажигалку, приставил к её шее нож: Алекс даже не шелохнулся. Лишь слегка сощурился, всматриваясь в лицо человека, которого любил. И не узнавал его. Совершенно. И это было страшнее, недели чем то, что Разумовский сейчас делал и говорил. Намного страшнее.

— На посиделки у костра тебя, я вижу, лучше не приглашать, да? — всё выглядело настолько безумным, что Тарасов даже не задумался над тем, стоит ли шутить в такой момент. Хуже уже не будет, потому, что хуже уже некуда.

Тем не менее, он послушался, не рыпался, поднял зажигалку, спрятал ту в карман. Серёжа всегда называл его «Леша» и никогда «Алекс». И отчего-то это резануло Тарасова больше всего. Даже больше страха — вполне естественного, за Леру. Впрочем, она получила, что хотела. И как бы это плохо не звучало, Алекс понимал, что отчасти виноват перед Серёжей — тем, кого он помнил и знал. С другой стороны — если есть возможность обуздать в нём зверя более гуманным способом — Тарасов попытается это сделать. Изыскать способ получше того, что пытались найти в Чумном форте. Если, конечно, до того момента, зверь не сожрет его самого.

— Там есть ещё один охранник. Я думаю, что он не поймёт всего цимеса ситуации, когда увидит то, как ты обращаешься с бедным доктором Беловой.

Виталий, меж тем, отошёл от двери палаты достаточно далеко — видимо для того, чтобы проверить — всё ли спокойно. Сейчас Тарасов даже не пытается взять ситуацию в свои руки — у анархии нет плана, лишь вдохновение.

— Нас ждёт катер с моими людьми. Нам важно выйти отсюда без лишнего шума. Поэтому, если и дальше будешь тыкать в неё ножом — хотя бы рот ей прикрой, чтобы не закричала.

Со своего места, Алекс видел, что лезвие поцарапало шею Леры. И если бы человек, который держал нож, не был бы Разумовским, то ему бы сейчас стало очень очень плохо. Пока же было плохо лишь Тарасову — от своего цинизма и тревоги за близких ему людей.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Он чувствует какой-то неприятный, мерзкий холод — словно всю радость выкачали в одну минуту. Несомненно виной всему — камера, которая призвана ещё глубже повергнуть находящегося в ней в состоянии апатии. Иначе — была бы другой, обычной, как минимум. Здесь же всё напоминало циничный расчёт безумца, каким был этот доктор Рубинштейн. Но дело, конечно же, было не только в атмосфере. Во всём прочем — тоже. Алекс не понимал, что происходит, лишь чувствовал — что-то ужасное, неправильное, гнетущее. Оно собиралось где-то под потолком и давило на сознание. Он по прежнему несколько безучастно смотрел на преобразившегося Сергея, на Белову, которая не видела в происходящем ничего странного — и даже радовалась, почти наслаждалась, и не понимал — что происходит. Где-то там, вдали от него, страдал Сережа. Тот самый, который ценой своей жизни хотел спасти остальных от себя самого. А в итоге сам Тарасов сделал так, что любимый человек вновь вынужден будет страдать. Он ведь, соглашаясь на это дело, не до конца понимал, что именно увидит. А теперь — увидел и испробовал сполна. И это было только начало.

Проходя мимо Лера коснулась своей рукой руки Алекса, заглянула ему в глаза. Она была здесь, рядом, в ней ничего не изменилось, но словно изменилось всё. Он понимал, как никто, как можно любить Серёжу, но видел, что Беловой нравится не только эта личность Разумовского, но и та, которая, несомненно, причиняет ему много боли. И это очень плохо вязалось в сознании Алекса с любовью. С одержимостью — да, но не с любовью. Впрочем, скорее всего, так и должно быть. Он просто не понимает. Ничего не понимает. В ответ Тарасов лишь поводит плечом в сторону. Молча кивает на дверь — идемте, чего стоять.

— Мы торопится Виталик, — у него была не самая приятная черта — если на душе было плохо, а в жизни — тьма, в Тарасове пробуждалась звериная жестокость. Нет, конечно, не маниакальная, но он настолько становился глух ко всему, что действительно мог сделать худшее. И сейчас, идя под руку с Беловой по коридору, краем глаза поглядывая на Серёжу, у Тарасова появилось неистребимое желание кому-то сделать очень больно. Нет. Не близким людям. Для этого маневра у него хватало всех прочих. Как сейчас, например.

— О, да, а ты нас потом закроешь в одном из этих коридоров, да, Стасик? — медовым голосом обратился он к Вишнякову, — Дураки кончились.

Он шагнул вперёд, плохо соображая, что вообще делает. Путь ему тут же попытался преградить Виталий, и сразу же получил расчетливый удар в лицо. Затем ещё один — Алекс вцепился ему в горло так, словно хотел вырвать кадык. Чистая, незамутненная ничем ненависть исказила черты Тарасова. Он даже нет воспользовался оружием — вообще ни чем. Только своей болью. Ему хватило её с головой. Алекс почувствовал, как под пальцами что-то хрустнуло, Виталий вскрикнул и медленно сполз на пол. И тут Тарасов встретился взглядом с Разумовским — тот добил Виталия со спины ножом. У Серёжи были прекрасные глаза и очень нежный взгляд. А сейчас на Алекса взирали желтые глаза птицы. Как в кошмарном сне. Но ведь такого быть не может? Или он тоже сошёл с ума?

— Так, что же, Стасик, — тяжело дыша, Алекс обернулся к врачу. Тот был ранен и бледен, как полотно. Птица постарался, — Будешь дело делать или выёбываться?

Отредактировано Alex Tarasov (2021-10-19 10:05:15)

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!