Lord Shimura ¤ Господин Симура

Ghost of Tsushima ¤ Призрак Цусимы

Возраст:

50 лет

Деятельность:

Самурай, глава клана Симура, дзито острова Цусима. Господину Симуре около пяти десятков лет. И большую часть этих годин Симура исправно наводил самурайского шороху на подвластной территории, методично показывая почем кодекс чести. Вот только в последнее время все пошло как-то не по накатанной, а по наклонной, не по кодексу... Виноваты в этом, конечно же, заморские агенты-пироманы и непослушное поколение-некст*. *версии 12.47

Honor. What do you know about honor? You. Who has never faced true fear. Learn what honour is. Before pretending you are a warrior.

Твоя история

Говорят, что героев определяют их враги. Быть может, и так. Но в становлении любого человека, суждено ему встретить своего врага и стать героем или нет, не менее весомую роль играет фигура наставника. Того, кто подобно кузнецу, поможет отличному материалу проявить весь свой потенциал. Проконтролирует и направит процесс закалки, не оставляя все на самотек.
Господин Симура стал такой фигурой для Дзина Сакая, своего племянника, трагически потерявшего семью в раннем возрасте.
Помимо долга у Симуры было множество личных причин чтобы взять юного Дзина под крыло своей опеки.
Дзито Цусимы был в очень хороших отношениях с семьей Сакай. Для своей сестры он всегда оставался примерным старшим братом, поддерживал с ней теплые отношения. А Кадзумаса Сакай, отец Дзина был верным соратником и другом. Потому смерть госпожи Сакай из-за болезни, а затем гибель Кадзумасы в бою стала и его личной трагедией тоже.
Симура выследил убийцу друга и обезглавил того. Свершенная праведная месть едва ли что-то изменила. На душе не стало легче, а отрубленная голова не вернула Кадзумасу и госпожу Сакай прогуливаться по полям веерника. Но месть холодная, как лезвие меча, принесла справедливость.
Господин Симура считал своим личным долгом воспитать и взрастить Дзина достойным самураем, верным кодексу и идеалам клана Сакай, главой и единственным представителем которого теперь являлся.

Воспитывая племянника фактически как собственного сына, вкладывая в это дело все свои знания и душу, господин Симура сам дал силу тому, что станет его главной слабостью. Как маленький росток, проклюнувшийся в трещине в скале, привязанность к Дзину обрела цепкие корни, превратилась в настоящую отеческую любовь. То, что у Симуры не было своих сыновей, своей семьи, усугубляло ситуацию. Дзин и господин Симура были единственной семьей друг для друга, только усиливая привязанность. А привязанность, любовь, все это зиждится на страхе смерти. Правда, не своей. А страх смерти не должен управлять самураем.

Тем не менее, воспитание Дзина не было легким делом, вопреки впечатлению, которое могло создаться. Кровь не водица. И дух Кадзумасы, бунтарский и непокорный, прослеживался в юном Сакае столь же явно, сколь и знакомые черты лица. Общение Дзина с Рюдзо, которое дядя не одобрял, только подливало масло в огонь. А, как известно, там, где нет искр, никакое масло огня не разожжет. Бесовщинка, в которой господин Симура любил обвинять Рюдзо, присутствовала и в Дзине. Быть может, даже в большей степени. Но Дзин уважал дядю и слушался его, впитывая принципы кодекса и все аспекты понятия чести. Самоконтроль и желание идти по тому же пути, что и Симура, гасили искры норовистого характера и буйной природы. Настолько, что, казалось, сам Симура начинал забывать об их существовании.
Что было простительно. Ведь сам господин Симура смог подчинить собственные эмоции, сковать собственную сущность кодексом, порой подавляя в себе и  плохое и хорошее, то, что шло вразрез с принципами.
Симура верен кодексу и пути самурая. Это делает его крайне не адаптивным. Он не способен ввиду своих принципов подстраиваться под ситуации, если они требуют поступков, идущих вразрез с кодексом. Он готов отдать собственную жизнь, защищая самурайскую честь. Сложно ожидать от человека, готового расстаться с собственной жизнью ради чести, заботу и переживания о жизнях других людей. В этом есть большая проблема Симуры. Он не в состоянии или попросту не желает видеть мир не через призму кодекса и принять, что другие люди, простолюдины, крестьяне, захватчики могут не разделять его взглядов, не придерживаться пути чести. Точнее, что люди, идущие иным путем, достойны того, чтобы заботиться и переживать об их проблемах. Что их взгляд тоже имеет право на существование. Это, как и богатый жизненный опыт, включающий в себя все ужасы восстания в Ярикаве, только подпитывают высокомерное отношение дзито к тем, кто не принадлежит к классу самураев. Эдакая убежденность в классовом превосходстве.
И тем не менее подобное высокомерие не есть дурное. Он не жесток к крестьянам и людям. Он справедливый дзито. И храбрый, бесстрашный воин, готовый блюсти порядок и отдать за него свою жизнь. Но все это, вся его справедливость, теряет всякий вес, когда речь заходит о чести. Честь самураев стоит превыше всего, верная служба сёгуну. За это можно пожертвовать всем. Включая жизни простых людей.
Но это как и глубокая консервативность не делают господина Симуру плохим человеком. Это делает его скверным военачальником и стратегом. Так как он не готов рассматривать бесчестные тактики как возможные. Вообще.
Такого человека легко заклеймить как недальновидного, закостеневшего консерватора. Тем не менее в его позиции есть доля горькой истины, которую, к сожалению, за пылающим ужасом завоевания мало кто мог разглядеть.
Важна жизнь или то, какая это жизнь? Важно выжить или жить? Сохранить себя или мимикрировать, раствориться в чужой культуре, не оставив от себя и следа?
Готовы ли люди принять отравленные дары “Призрака”? Будет ли победа над монголами, добытая ценой ужаса и обмана, спасением острова или отравленной стрелой, что добьет его?
Самураи когда-то принесли порядок и справедливость. А что принесет с собой победа Призрака?

Почти полных три недели на воде. Я мечтал о том дне, когда они закончатся. Меня не мучала качка. Даже в самые ненастные дни, когда корабль бросало по волнам, мой вестибулярный аппарат меня не подводил. У меня, вестимо, был желудок крепкий, как у истинного островитянина. И, быть может, во мне погиб настоящий мореплаватель. Там, где не подводило тело, не справлялись нервы.  Вместо того, чтобы свешиваться за борт всю дорогу, прощаясь с очередным пайком, я каждую ночь страдал от кошмаров. По утру я едва ли их помнил, но они выматывали меня, как какая-нибудь тяжелая болезнь. Тогда я, как мне казалось, справедливо грешил на то, что случилось в деревне. Кто в здравом уме спокойно перенесет такое.
В какой-то момент бесконечный крой морского простора, соприкасавшийся с горизонтом встопорщился смутной береговой линией. Она, словно заноза, не давала мне покоя, став центром внимания. Казалось, что суша вовсе не спешила становиться ближе, а время превратилось в густеющий супер-клей, грозивший каждую минуту и вовсе застыть намертво. И несмотря на то, что неровная линия горизонта сулила твердую землю под ногами, большого облегчения это не приносило. Точнее открывающийся вид порождал чувство тоскливой, великой немощности и еще большей неизвестности. “Ты не справишься”, - учтиво подбодрил меня мой собственный внутренний голос. Мне не было что ему возразить.
Островитяне зашли в порт только под самый вечер. Солнце начинало падать за незнакомые мне горизонты, когда я сошел в порту, захватив свой скромный, нехитрый скарб.
Моряки весь наш путь относились ко мне хорошо и не скупились на полезные советы. Я был им благодарен в глубине души, но выражал свое отношение очень неловко и скупо. Тяжесть на душе эффективно убивала остатки всех моих социальных навыков. Или все было гораздо проще и я не хотел этого признавать. После всего, что было, я не хотел ни с кем общаться. Хотя нет, не так. Мне не хотелось ни с кем сближаться. Я ощущал себя виноватым. За многое. Мне было стыдно пользоваться гостеприимством островитян, будь то на суше или на воде. Хотя я понимал, в том, что произошло не было моей вины. Не было. Ясная как день истины ускользала.И уже давно не казалась столь однозначной.

У моряков был свой путь. И задерживаться в порту дольше необходимого они не стали, избавляя меня от угрызений совести, оставляя только страх перед неизвестным. Их драккар казался бронзово-рыжим на синих волнах в свете вечернего солнца. Я еще какое-то время смотрел им в след, не решаясь развернуться и встретить лицом те испытания, что меня ждали впереди.
И часть из них я был готов организовать себе сам. Первое началось с моего решения не задерживаться в портовом городе на ночь. Тогда мне это решение казалось оправданным и, самое главное, верным. Я отправился в путь.
Край мне показался красивым, куда более людным, чем Скеллиге, более обжитым. А это я все еще по старой и очень вредной привычке воспринимал почти что неприменным обещанием безопасности.
Насколько здешняя красота обманчива я понял, как только спустился с холма и свернул на дорогу.
В нос ударил отвратительный запах. На ветру, в золотистых лучах закатного солнца уродливыми фруктами на деревьях раскачивались висельники. Я не сразу понял, что я увидел перед собой, а как осознал, попятился, чуть не рухнув в канаву. Я огляделся. Благо, свидетелей моего нелепого испуга не было. Хотя, мне было бы уже пора приучить себя к мысли, что здесь одиночество - отнюдь не то, чему стоило радоваться.
Дорога очень скоро распалась на две. И мне пришлось гадать, куда же свернуть. Цири говорила, что нужно держаться какой-то огромной реки, или, на худой конец, тракта. Но я в жизни не видел тракта. Чем он отличается от обычной крестьянской протоптанной дороги я понятия не имел. Вряд ли тракт будет вымощен здесь хоть чем-то и конечно, не стоило ожидать на обочине оного большие ясные дорожные знаки с номерами шоссе. Меня сново укололо веретино пронзительной тоски по дому. По моему миру, где все понятно, безопасно и единственной твоей заботой было решить, что ты закажешь себе на ужин.
.По крайней мере здесь подобной проблемы не было, - напомнил я себе в вялой попытке быть пооптимистичнее. Я поправил свою сумку. Мне хотелось привычно перекинуть ее на другое плечо, но я не мог себе позволить подобной роскоши. Моя спина до сих пор не зажила нормально.
Я свернул направо. Начинало темнеть, а вдали виднелись крохотные огоньки поселений.
Наступавшая темнота подгоняла меня лучше всякой плетки. А еще осознание того, что я понятия не имел, где нахожусь. Меня не покидало ощущение того, что я иду не той дорогой. Оно пульсировало, как свежая кровавая мозоль. Но выбор был сделан. И достаточно давно, чтобы сейчас поворачивать назад.
Холмистая дубрава незаметно превратилась в топкую низину. Все окружение начинало сливаться в сплошные чернильные тени, а огней деревушки отсюда было не видать.
В этих топях я все еще различал очертания тропы, пока после нескольких тенистых участков не понял, что никакой дороги уже и в помине нет. Ни намека. Я чертыхнулся и повернул было назад, как почувствовал вибрацию, мои годами натренированные рефлексы первым делом вызвали во мне желание нащупать телефон в кармане, и только потом я понял, что давно ушедшее в кому средство связи здесь было ни при чем. То медальон тихонько лихорадило у меня на груди.
В следующее мгновение я услышал сиплый звук, не то рык, не то стон. Я отпрянул в сторону и на периферии зрения увидел отвратительное существо. Я думал, так пахнет топь, но, кажется, так воняла эта тварь. Смрадом тухлой рыбы и гнилого мяса.
Я думал было бежать, но с ужасом понял, что эти твари везде. Они как грибы, появлялись из воды. Я оказался на болоте, на самом настоящем болоте, один и не заметил этого. Но времени пугаться у меня не было. Страх превратился в озлобленность. Я все равно намерен был бежать, но на этот раз, выхватив меч. Уроки Цири оказались как нельзя кстати. Рыбных сволочей здесь было порядком. И только теперь я в полной мере осознал, насколько эти твари опасны.
Я не стал смелее, я все так же боялся, но этот страх словно бы превратился в топливо, в энергию, за счет которой я мог принимать решения быстрее, двигаться эффективнее. Я точно бил. Один удар меча - одна сложенная голова. Но я быстро уставал, едва успевая отбиваться, сохраняя дистанцию, которую можно было счесть безопасной, чтобы на меня не успели напасть со спины. Я прыгал с кочки на кочку, в свободные моменты успевая проверить топь оружием. Я отбивался от шустрых уродцев и прокладывал себе путь к намеченной точке - к возвышенности, сулившей твердую почву. В какой-то момент я понял, что больше меня никто не преследует и не пытается убить. Шум стих, никакие хриплые вопли больше не нарушали тишину болота. Не то сверчки не то еще какие-то цикады возобновили свое ночное чириканье.
Я долго оглядывался по сторонам, прислушиваясь. Я выбился из сил и меньше всего хотел вновь столкнуться с этими тварями. Я собирался уже убрать меч в ножны, как вдруг что-то набросилось на меня сзади. От сильного толчка я носом нырнул в холодную топь, захлебываясь водой. Я ощутил знакомые отвратительные осклизлые пальцы на своей шее, я что было сил взбрыкнул ногами, уходя в тяжелый и кривой кувырок. Тварь оказалась подо мной. Я не мог дышать, в ярости я выхватил стилет Цири и со всего маха пару раз всадил его в бочину твари. Раздался гневный вой существа. Я стряхнул уродца со спины, одна лямка моей сумки оборвалась.
Я чувствовал что за шиворот мне стекает кровь. Моя кровь. Я подобрал сумку, вскинул ее на плечо как придется и нашел меч, чудом оставшийся на кочках. Зевать и щелкать клювом больше было нельзя. Я поспешил прочь. С возвышенности, добраться к которой и желал, я увидел в лунном свете широкую, похожую на реку дорогу. На реку она была похожа еще и потому, что развезло ее в жижу. И блестела она от этого как гладь водная.
Я прижимал ладонь к шее, радуясь только тому, что ни вены, ни артерии не задело.
Сердце мое страстно желало выпрыгнуть из грудной клетки. И помочь ему в этом были готовы лишние дырки в боку. Судя по ощущениям, тонкие, иглоподобные когти одного из этих уродов достали меня по ребрам в крохотный зазор между секциями легкого доспеха. Изворотливые твари.
Я вышел на тракт и более с него не сворачивал. Никакие отдаленные огоньки меня более не прельщали. Зрение обманчиво, черт знает, сколько верст на самом деле отделяет меня от этих огоньков. Да и не мотылек я, чтобы всякому огоньку радоваться. Мало ли кто его развел и для чего. Я шел и шел, и шел, подгоняемый своим страхом. Я не ощущал усталости, но голова моя кружилась, а ноги начинали заплетаться. Меня начало качать и я оступался все чаще. Небо над головой начало сереть, когда я в очередной раз споткнулся, но не смог выправиться, и упал. Это падение мне показалось очень медленным и досадным. Я попытался подняться, но это оказалось необычайно сложным заданием. Руки дрожали, словно я старался вынести на плечах здорового скеллигского детину. А на деле мне нужно было всего лишь подняться на ноги, чтобы в нос не бил смрад развороченной, сырой дороги.  Я не смог, упал в грязь, наконец понимая, как странно и как сильно я устал.  Эта усталость была почти приятной, она заменила собой холодный озноб, которого я даже не замечал раньше. Я отнял руку от шеи, с ужасом ощущая, что из-под ладони снова разливается теплая кровь. Моя кровь. Мир начал терять свой цвет и яркость. Картинка смазалась, мир закрутился в дивном вертиго и исчез, неохотно превращаясь в черную пустоту.

P.S. Не пугайтесь, я нормальный. Обычно пишу от третьего лица.

Связь:	ЛС
Что сыграл бы?	Ведьмак, Звездные Войны и прочий эпичный кипиш. Экшн, драма, много стекла, можно приправу из дарковых историй.