Он взывал к нему, но тот не отвечал. Ничего удивительного — видимо взял от того, кто низвергнул, когда-то его с небес, всё самое дурное. Тот ведь тоже никогда не отвечает. Даже невзирая на молитвы, воззвания, свечки, ладан, песнопения и ритуалы. Никогда не отвечает. Иной раз недоумки, которые хотят себя обмануть, говорят, что слышат его. Он мол посылает им знаки. Но на самом деле всё это — не более чем самообман. Истина всегда сокрыта за пеленой звенящего молчания. И одиночества. А Майкл был одинок сейчас, как никогда.

Он ведь и раньше чувствовал себя таковым. Покинутым, непонятым. Тем, кто живёт в постоянных муках совести, совершая поступки, за которые ему было невыносимо стыдно и мучительно больно. Но Лэнгдон никогда не мог предотвратить то, что делал. Иной раз всё это происходило помимо его воли. Словно некая сила, что гнездилась под его сердцем, диктовала ему, что делать. Порой Майкл мог совладать с ней. Но всякий раз самоволие, в итоге, приводило к катастрофе. Наказанию. Как то, что произошло …

…. Часы, минуты, секунды свились в один ком, из которого Лэнгдон даже не мог вычленить ничего, кроме одного — её больше нет. Той, что заменила ему мать нет в живых. Из-за него. Из-за того, что существовал на свете монстр под личиной златокудрого юноши. Таких как он обычно с гордостью выставляют перед фотографами на выпускном вечере в старших классах школы.

Посмотрите, от него все девчонки без ума.

Велика награда.

Все эти девчонки в один миг испарились бы, если бы только узнали, кем на самом деле является этот красавчик. Действительно, трудно подойти к милой однокласснице, что жуёт бабл гамм со вкусом клубники, и заявить: “Привет, дорогуша. Прекрасная погода, не так ли? Ты знаешь, что мой отец — Сатана?”. Откровенно говоря — то была не до конца правдой, но углубляться в хитросплетения родительского сношения перед непосвященным и не требуется. Достаточно шокирующего и всем известного из старого доброго кино. Все ведь смотрели “Ребёнка Розмари”? Но что было позже, когда Розмари, узнав, кто её сын, кончила кричать?

…. Ничего хорошего. Можно и не гадать. Майкл знал это, как никто. Теперь знал.
Он всё ещё чувствовал, осязал присутствие той, кого считал матерью. Но она была мертва. Сожжена на костре обезумевшими ведьмами, в то время как он сам бежал в лес, чтобы призвать того, во славу которого носил за ухом три цифры шесть. Он желал знать — в чем смысл его предназначения? За что и почему он вынужден так страдать? Но не услышал ничего. Только молчание. Оно било по ушам, пробиралось сквозь кожу. Майкл даже не помнил, как поднялся на ноги, как двинулся в обратный путь. Должно быть наитие, шок и одиночество привели его сюда — на отполированную скамью церкви, где взывали в молитвах отнюдь не к Господу Богу. Он просто не знал куда идти дальше, как не знают этого обычные люди, которые бегут в церковь только тогда, когда в их жизни происходит нечто страшное. Только Джоны, Питеры и Джуди идут туда, где их, в теории, ждёт рай с ангелами, а Лэнгдон устремился к аду и бесам, пусть даже на первый взгляд здесь всё выглядело вполне цивильно — красные скамьи, белые стены, кресты — перевёрнутые, но глупо было ожидать другого в “Церкви Сатаны Ла Вея”.

Впрочем, сейчас, Майклу было не до крестов, скамеек и прочих атрибутов культа. Сев на самую дальнюю скамью, он замер, застыл, подобно истукану. Словно превратился в статую Люцифера, на которую был так похож, особенно тогда, когда губ его касалась лёгкая улыбка. Но сейчас Лэнгдон не улыбался. Слёзы текли по его щекам. Беззвучные, горькие слёзы отчаяния. Он не желал, чтобы кто-либо видел их, однако, сам того не зная как, всё же привлек внимание. Едва только Майкл услышал женский голос, он сделал вид, что не понимает о чём говорит та, кто к нему обратилась. Иностранец … Что с него возьмёшь? Однако, говорившая уходить не собиралась.

— Нет, не за этим, — наконец ответил Майкл севшим голосом. Помолчал с минуту: — Ты всегда не даёшь плакать людям или это только мне посчастливилось?

Он хотел прозвучать сейчас максимально грубо, чтобы девушка вскочила на ноги, развернулась и ушла. Но когда Лэнгдон поднял голову, и наконец посмотрел на незнакомку, на её тёмные глаза и волосы, это желание внезапно испарилось.

— А ты зачем здесь? Неужели сама ищещь любовных приключений?

Иначе зачем она с ним завела разговор? Впрочем, может не за этим. Майкл всё больше ловил себя на мысли, что он ровным счётом ничего не понимает. Нигде. Ни с кем. Абсолютно. А ещё не знает важнейшего — кто он такой? Сейчас, станет позже или был минутой назад.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

У тебя есть брат? А я своего убил ещё в утробе матери. Потому, что уже тогда был исчадием ада.

Наверное ему нужно было сказать это, чтобы девушка ушла. Потому, что никакой нормальный человек не стал бы более поддерживать разговор с тем, кто горазд на подобные признания. С другой стороны, учитывая место их беседы, можно было предположить, что незнакомка является искательницей приключений на свою задницу, а значит не факт, что ей бы не показалось интересным то, что Майкл решился бы перед ней открыть.

Но он не решился. Пока, во всяком случае. Интересно, почему он вовсе задумался над этим “пока”? Какое может быть продолжение у их ничего не значащей беседы. Печально было сознавать, что у него был кавардак не только в чувствах, но и в банальных мыслях. Произошедшее будто бы выбило Майкла из тела, из его привычной оболочки, усугубив донельзя то, что мучило его ранее. Он не ощущал себя сейчас совершенно. Словно был пустым изнутри — захоти девушка ткнуть в него пальцем, услышала бы глухой звон.

Но тыкать в него пальцем брюнетка не собиралась. Зато явно намеревалась втянуть в беседу. Весьма некстати, так как Лэнгдон не знал, что ему отвечать. Особенно на свалившееся на его голову комплименты. Впрочем, в её исполнении они звучали как-то не так. Странно. Допустим — ему даже было не неприятно их слышать. Она словно констатировала факт.

— Я просто пришёл, — не стоит вдаваться в подробности, никому и ничего хорошего они не принесут, — Просто. Мне для этого разве нужно нечто особенное? Тебе вот не нужно. И ты так и не ответила — зачем ты пришла?

Раз она пристает к нему с вопросами, то ему тоже можно. Сам того не ожидая, Майкл ввязывался в совершенно непонятный для него разговор. Однако, удивительно, впервые за долгое время, это непонимание не вызывало у него затаенного ужаса. Оно выглядело вполне здоровым и обыденным. Тем не менее, при упоминании Верховной, даже в столь негативном контексте, Майкл напрягся, и внимательнее взглянул на собеседницу. Может быть она тоже ведьма? Это многое меняло. Невольно он сжал кулак, словно напоминая себе о том, что нужно держать себя в руках. Может быть неспроста она подошла к нему и завела разговор? Может быть её подослали они? Лэнгдон сжал зубы, дабы сдержать резкий ответ, вот-вот готовый сорваться с губ.

— Нет, — с нажимом ответил он, хмуро глядя в ответ, — Мне некуда идти.

Возможно она знала и это, поэтому и спросила. Издевается над ним, значит. Но по лицу собеседницы было трудно понять о чём она думает. Совершенно лишённая эмоций физиономия. Ну хорошо — мордашка, потому, что девушка была симпатичной и даже хорошенькой. Майкл думал над этим отстраненно, просто как констатировал факт. Ему было всё равно — даже если бы перед ним сидела самая некрасивая девушка во вселенной, он чувствовал бы себя точно так же, как и с красоткой — пустым и гулким, как труба.

— Считаешь, что месть мне поможет, да? — у него даже сил не было усмехаться или спрашивать что-то тая под спудом слов намек. Ему просто было отвратительно плохо сейчас. Поэтому он и выбрал, в итоге, то, что выбрал. Майкл хотел поставить точку над тем, что теперь ощущал. И если это решение привело бы его к гибели — тем лучше. Иной раз некоторые вещи невозможно терпеть: — Хорошо. Идём к тебе.

Он поднялся на ноги и даже не дожидаясь её, пошёл к выходу. Как будто торопился узнать — что же с ним будет дальше.

— Как тебя зовут?

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Весело? Когда мне было в последний раз весело? Трудно сказать. Зато отчаянно веселились другие.

Майкл вспомнил, как отражалось пламя костра на лицах ведьм, каким нечеловеческим сиянием светились их лица. Торжество. Это было торжество. И он ненавидел все, что было связано с ними. Он ненавидел ведьм. Мог бы, кстати, возненавидеть сразу и эту девушку, что так напористо тащила его непонятно куда. Потому, что Лэнгдон чувствовал — перед ним ведьма. Пусть даже не такая, к каким он привык. В любой другой день, Майкл, возможно, послал бы эту девчонку ко всем чертям. Но не сегодня. Шок, бесконечное чувство одиночества и пустоты взяли верх. Он не выдержит, если останется один на один с собой. И даже если она тащит его в какую-то ловушку — тем лучше. Можно сказать — Лэнгдон желал этого.

— Уэнсдей. Весело.

Эти слова сорвались с его губ, как на автомате. Констатация факта. Ветер дул на них откуда-то с севера, поднимая с земли жёлтые листья. Майкл невольно поежился, когда ветер поймал его в свои холодные объятия, растрепал волосы, однако продолжил свой путь. Ничего не спрашивал у Уэнсдей, пока они шли. Ему было всё равно. Неприятная, почти невыносимая апатия навалилась на Майкла, придавила его могильной тяжестью. Может быть с названной матерью умерла и часть его самого? Та, человеческая часть, которая ещё смела надеяться на что-то более светлое, чем то, что в итоге ему было суждено получить.

На этаж Уэнсдей он поднялся довольно быстро. И снова — ничего не чувствуя. Ни страха, ни сомнений, ни вопросов. Зачем он здесь, почему решился делать то, что никогда бы раньше делать не стал? Ему сказали залезть в окно — он залез. Не большая проблема. Только что дальше? Впрочем, откровенно говоря, Майкл не хотел знать.

В её комнате было сумрачно, торжественно, готично. Он почему-то даже не удивился. Даже куклам с оторванными головами, ручной гильотине и всему такому. Обвёл бесстрастным взглядом всё, улыбнулся. Сухо, без эмоций. Даже тогда, когда Уэнсдей подошла к Майклу впритык — он не шелохнулся. От неё пахло лилиями и чем-то сладковатым. Тленом быть может или патокой.

— Мне нечего сказать, кроме того, что я… , — Майкл умолк, а затем продолжил, — По мнению некоторых личностей — не должен существовать. По мнению других же — я обязан не разрушить их фантазии в мой адрес. Сам же я желаю сдохнуть. Не очень весело, правда?

И снова сухая ухмылка без эмоций. Ничего за нею нет, только пустота.

— Мою мать убили ведьмы. Мой отец отказался от меня. Мне стоит сейчас сойти с ума или ненавидеть весь мир? Как ты считаешь?

Теперь она стоит ещё ближе. Совсем близко. С другими девушками подобное — отвратительно. Они всё отвратительны. Но Уэнсдей отвратительна ровно в половину меньше. Впрочем, когда она касается его волос, то на лице Майкла отражается что-то — возможно сомнение? Но быстро снова сменяется холодностью. Чего она хочет? Он, выросший столь стремительно, не знал, но суть его — плотская суть, догадывалась. Наверное, окажись на месте Уэнсдей другая девушка, не будь сам Майкл сосредоточением боли и отчаяния в эту минуту, он бы оттолкнул её. Но нет. Не сейчас. Сейчас он потянулся к ней, позволил себя поцеловать и даже почувствовал желание ответить на поцелуй. Пока только почувствовал. Но уже нашёл в себе силы коснуться ладонью её плеча.

— Тебя я буду ненавидеть меньше всех.

Почему-то он был уверен в этом.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Ему было сложно рассказывать о себе. Потому, что за ярким фасадом крылось то, что вряд ли кто-то в здравом уме мог бы снести. Скажи любому человеку о том, что ты — Антихрист, и меньшее, что собеседник сделает — покрутит пальцем у виска. Но сейчас, в обстановке этой странной комнаты, в компании этой странной девушки, которая вела с ним не менее странные разговоры, Майкл внезапно подумал над тем, что в правде — нет ничего плохого. Если Уэнсдей прогонит его прочь, то он ничего не потеряет. Просто узнаёт, что на этом свете есть ещё одна сладкоречивая тварь.

— Не совсем, — ответил он, — Я бы даже сказал — совсем нет. Лжемессия звучало бы правдивее, однако… И здесь я бы тебе солгал. Я — ничто из великого неоткуда. Звучит внушительно, да только всё на этом.

Майкл грустил. Он печалился, сокрушался, впадал в уныние. Видимо его отец решил, что раз с Христом его родитель поступил более чем жестоко, то с собственным сыном можно и вовсе не церемониться. Именно поэтому нутро Лэнгдона было ямой полной печали. И червей. «Червь их не умирает и огонь не угасает». И ужаса. Ибо «думая укрыться в тайных грехах, они, под тёмным покровом забвения, рассеялись, сильно устранимы и смущаемые призраками, ибо и самое потаенное место, заключившее их, не спасло их от страха, но страшные звуки вокруг них приводили их в смущение, и являлись свирепые чудовища со страшными лицами». Так писал св. Бернард монахам Шартрской обители. Неизвестно, откуда все эти монахи познали истину, но ад многие описывали весьма похоже на правду. Особенно в тех аспектах, что касались одиночества. Майкл носил в себе ад ежедневно. И призван он был истребить в нём всё человеческое. Вполне возможно, что это почти удалось.

Возможно. Но сейчас, весьма смертно откликаясь на поцелуи незнакомой почти девушки, Лэнгдон чувствовал себя слегка иначе. Удивлённым. Она всё взяла в свои руки — ему оставалось только подчиняться. Но Майкл не противился тому. Наоборот. Ему хотелось забыться. Хотелось, чтобы кто-то позволил ему хотя бы пару часов думать о чём-то другом. Позже всё равно многое вернётся на круги своя. А пока у него ещё было время почувствовать себя нормальным. Пусть даже в компании ведьмы.

Свечи сами собой вспыхивают, нож ложится на тумбочку возле кровати. Это всё выглядело так забавно, словно игра, но игрой не было. Когда Майкл повалился на Уэнсдей сверху, он ощутил странное томление. Непривычное и оттого пугающее. Ему хотелось, чтобы она продолжала и, одновременно, он мечтал, чтобы всё прекратилось. Но за одним поцелуем следует другой, пуговицы на рубашке расстегнуты.

— Хочу, — у неё тёмные глаза и кожа сияет белизной, особенно на фоне царящей вокруг черноты простыней, — А что потребуешь взамен? Души у меня нет.

Обратная сделка. Обычно бес искушает ведьму, а здесь всё происходило наоборот.

Осмелев юноша провёл ладонью по её щеке, смутился к шее, кончикам пальцы пробегая по ключицами. Он ещё не был распален и нетерпелив — сказались стресс и неопытность, но сам факт объятий и этой внезапной нежности был ему приятен.

— Поцелуй меня ещё. Пожалуйста.

Майкл — хороший мальчик, который знает волшебное слово.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— Хочу и говорю. Тебя это смущает?

Первой мыслью Майкла было то, что Уэнсдей сейчас оттолкнет его. Второй — ей всё известно и без его объяснений, так как она заманила его в ловушку. И только третьей закралось подозрение — девушку не только не смутило его признание, а наоборот. Но почти сразу же Лэнгдон поправил себя — скорее всего она ему просто не верит. Думает, что он желает произвести на неё впечатление, особенно если учесть, где они оба встретились. Он мог бы быть обычным колдуном, который слишком много о себе возомнил, и клеит девчонок в Церкви Сатаны, выдумывая всевозможные сказки, чтобы набить себе цену.

Как бы там ни было — ни одна из этих мыслей Майклу по душе не пришлась. Ни одна не принесла облегчения. Наверное в любой другой раз Лэнгдон бы разозлился — как то обычно бывало, без причины. Только потому, что ему не понравилось то, что он слышал, или, вернее — то чего услышать боялся. Ведь он столько раз выслушивал все эти речи, которые всегда начинались с одного и того же. Мог даже руководство написать по тому, как люди виртуозно пиздят, когда боятся, но стремительно желают сорваться с крючка. Вся горечь заключалась в том, что Лэнгдон никого и никогда не ловил на крючок. Он просто желал быть любимым, нужным, важным. Желал быть нормальным, человечным. Но судьба, словно в насмешку, всякий раз мешала ему двигаться дальше. Делала всё, чтобы он разуверился в том, что он способен быть кем-то помимо монстра, каким его все считали.

— Ты проявляешь такой акт милосердия? Дала обет что ли? Или это часть какого-то ритуала?

Он не пытался насмешничать и спрашивал совершенно серьёзно. Майклу было просто непонятно, зачем она затащила его сначала в свой дом, а теперь и в постель. Наверное только ради смазливой физиономии. И всё. Другим он ничем заинтересовать не мог, а вкупе с откровениями это, должно быть, щекотало нервы. Может быть она даже поспорила с кем-нибудь об этом, чтобы потом рассказывать подружкам за бокалом вина.

Сам того не желая Лэнгдон начал злиться — накрутил себя своими же мыслями, отведал сполна собственного яда, а теперь пришёл черед страданий. Но его злость сейчас престранным образом смешивалась с возбуждением. Он был, в конце концов, человеком, пусть и не до конца, и ничто человеческое ему чуждо не было.

Она была слишком соблазнительна для того, чтобы противиться. Сама сняла с него рубашку, льнула к нему, подставляя шею для поцелуев и не скупилась на поцелуи сама. Всё это кружило голову, волновало, распаляло в той мере, в которой было достаточно для того, чтобы размыть неприятную, тягучую тревогу. И Майкл отвечал на поцелуи, даже коснулся зубами её шеи, лишь слегка прикусив кожу так, чтобы ей не было больно. Смешно, но отродье порока сам был невинен, и это обстоятельство ещё больше причиняло ему мучений.

— Показать?

Что он мог ей показать? Майкл растерялся на мгновение, не уловив ни кокетливого призыва, ни двусмысленности в её словах. Она ведь просила его продемонстрировать свои способности, чтобы убедиться в том, что он и правда Антихрист? Скорее всего. Он чувствовал себя сейчас настолько глупо, что если бы Уэнсдей не поцеловала бы его снова, то, наверное, вырвался бы из её объятий.

Вместо этого он прижал к себе девушку достаточно крепко — возможно даже слишком для его первых невинных объятий и впился губами в её губы. Огоньки свечей затрепетали, волосы Уэнсдей раскинулись по плечам шелковистой волной, когда неведомая сила подняла их с Майклом в воздух. Теперь они парили над кроватью, чувствуя себя вполне комфортно в невесомости — словно так и продолжали лежать на чёрных простынях. Впервые Лэнгдон улыбнулся. Не зло, а скорее чуть лукаво. Стащил с девушки кружевной бюстгальтер и бросил его вниз. Коснулся губами обнаженной груди, проводя языком по нежной коже. Тяжёлые шторы на окнах сами собой задвинулись, свет свечей слегка угас.

— Нам же не помешают? Ты же живёшь с родителями.

Ему бы очень этого не хотелось. Он намеревался продолжать.

— Я никогда не делал этого раньше, — шёпотом признался Майкл, положив голову на грудь девушки, — А ты?

Применение силы немного сгладило неприятное ощущение от тяжких мыслей. Он по прежнему боялся, тревожился, не верил ей, в любую минуту ожидая подвоха, но, одновременно с этим, хотел продолжения. Его светлые глаза сейчас сияли тёплым, ласковым светом. Сам того не ожидая, Майкл сейчас демонстрировал Уэнсдей ту часть себя, в которую не верил никто, и какую сам он уже начал подавлять и прятать.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— И… Ты уверена, что хочешь? Со мной?

Парить под потолком оказалось весьма приятно. Нет, до этого момента Майкл тоже делал так, и не раз, однако никогда не проделывал сей манёвр с девушкой, да ещё и в столь двусмысленных объятиях. И это было восхитительно, пусть даже сейчас Лэнгдон и не мог в полной мере познать всю прелесть данных ощущений. Частью своих мыслей он всё ещё был где-то там — видел обгоревший труп женщины, которую любил больше всего на свете; слышал отвратительный голос ведьмы, которая посмела перейти ему дорогу; чувствовал запах палой листвы и почвы в лесу, когда взывал к отцу. Все эти воспоминания разили одним — пустотой. Ею и являлись.

Но был ли сейчас он пустым? Нет. Появление в его жизни Уэнсдей, пусть даже на краткий миг, подарила ему иллюзию наполненности. Так бывает, когда ты видишь интерес к тебе человека, и в одиночестве своём, уже готов представить, что он пришёл для того, чтобы подарить тебе весь мир, тогда как на самом деле ничего иного, кроме чашки чая и улыбки в его мыслях не было. Майкл не умел и не знал, как себя вести с людьми, и самое страшное — испытывая каждый раз боль, начинал думать, что все его фантазии на тему возможной человечности — не более чем глупость. Для таких, как он ничего подобного не существует.

Как бы там ни было, в данную минуту, Майкл верил в то, что Уэнсдей по крайней мере не скучно с ним. И ради этого ощущения, готов был на многое — уже заранее зная, что наступит момент, когда она отвернется, посмотрит туда, где происходят вещи куда более любопытные, и уйдёт.

Сейчас она целовала его самозабвенно. Неистово, так, что очень скоро Майкл ощутил привкус крови на своих губах. Это было необыкновенно. Он и сам постарался не отставать, хотя всё ещё смущался — не позволял себе проявлять силу, даже лёгкие укусы у него были едва ли сильно ощутимы. Всё ещё боялся, что причинит ей боль, страшился, что вместе с этой болью покажет Уэнсдей монстра, каким он и является на самом деле.

— Совсем совсем ничего?

Ему мало верилось. Все от него что-то да хотели.

Он перевернулся с нею в воздухе раз, затем ещё один. Знал, что они не упадут, даже если он отпустит девушку из своих рук, но делать этого не хотелось. Наоборот. Майкл прижал Уэнсдей ещё крепче к себе, ласково провел губами вдоль её щеки, прислушиваясь к тем ощущениям, что рождали прикосновения пальцев к его бедрам. Ещё ещё. У него кружилась голова, хотелось раствориться во всех этих ощущениях, чтобы не думать о плохом. Не слышать плохого. И не видеть его в собственных мыслях. Лучше смотреть на неё, вглядываться в блеск глаз, прикасаться к нежным губам, которые пусть и не улыбались добро, всё равно были очень красивы.

— Вот только вряд ли я знаю, что нужно делать. Если только в теории. А ты?

Майкл вдруг рассмеялся. Не зловеще, не насмешливо, а просто по человечески. Так, как мог бы рассмеяться простой парень, который попал в затруднительную, но пикантную ситуацию. Ничего из ряда вон выходящего ведь не происходило. Пусть даже паря в воздухе, они оставались всё теми же подростками, которые походили на миллионы других подростков по всему миру.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— Я не знаю. Но я …, — Майкл не договаривает и целует Уэнсдей в губы. Ещё немного и он начнет сомневаться в том, что говорит и делает. Сомневаться столь сильно, что опустит её на кровать, оденется и уйдёт. А этого допустить было никак нельзя. Он не знал — просто чувствовал это. Понимал, что если это случится, то у него уже не будет шанса на то, чтобы изменить свою жизнь.

Вот так — ещё ничего толком не произошло, а Майкл начал на что-то надеяться. Не удивительно, что везде и всюду его поджидали удары судьбы. По большей части он был виноват во всех них сам, потому, что позволял себе надежду тогда, когда любой другой рассматривал бы происходящее всего лишь как краткий миг в собственной биографии. Ну сняла его девчонка в церкви, и что дальше? Неужели из этого могло что-то выйти помимо того, что уже происходило между ними? Конечно же нет. И не нужно позволять себе обманываться.

Но обманываться хотелось. И Лэнгдон позволял своим эмоциям утянуть себя за собой. Глупо, самонадеянно. Ему каждый раз чудилось — он справится, он сумеет остановиться. Но каждый же раз его ждал провал. И сейчас, скорее всего, тоже. Ах, он позволял в мыслях оговариваться? Добавлять “скорее всего”, вместо стойкого убеждения? Уже попался на крючок. Даже сомневаться не приходится.

Уэнсдей изменилась в лице, когда Майкл вошёл в неё. На мгновение он замер, не зная как поступить, но в итоге она не остановила его. Наоборот. Со стороны было, должно быть, забавно наблюдать за тем, как крошечная девушка, которая рядом с высоким Лэнгдоном казалась ещё меньше, холодно руководит его действиями, будто бы не она, а он сейчас страдал от плотских неудобств. Всё началось и закончилось так быстро, что Майкл даже не понял, что именно он почувствовал — было приятно, несомненно, но оттенки этого “приятно” были несколько смазаны.

Плавно, очень плавно они опустились на кровать. Майкл потянулся за своей одеждой, не зная, что сказать Уэнсдей. Он не знал, как обычно ведут себя парни в подобных ситуациях. Ему уйти сейчас или остаться? Попробовать поцеловать её или сделать вид, что ничего не было и начать болтать на отвлеченные темы? Но Уэнсдей, как и в прошлый раз, пришла ему сама на помощь.

— Они убили мою … Мою названную мать. А кроме этого … Они знают, что я, — Майкл замялся, застегивая пуговицы на рубашке, — Лжемессия. И хотят убить меня. Вот такая вот проблемка. Как видишь — не самая большая.

Он улыбается. Удивительно! Даже пытается шутить. Набирается смелости для того, чтобы подойти к Уэнсдей, наклониться к ней и слегка приобняв за плечи, поцеловать в щёку. Он страшно, смертельно страшно боится, что та его оттолкнет, но девушка позволила поцеловать себя.

— Мне … Мне было очень хорошо. Я ..., — вздыхает, путается в словах … Нет, никогда он не сможет сказать нормально, так, как это делают обычные люди. Не сможет. Лэнгдон отошёл от Уэнсдей, желая провалиться сквозь землю, но от неизбежного его спасло появление мохнатого нечто, которое вкатилось к комнату девушки, на ходу что-то бормоча. Удивительно, но Майкл понял о чём речь — Уэнсдей опаздывала на ужин, а уж коль скоро она принимала гостей, то на ужин ждали и ее гостя. Нечто звали кузен Итт. Оно представилось Майклу и тот, немного опешив, представился в ответ.

— А твои родители … Эээ … Точно не против?

Отредактировано Alex Tarasov (2021-10-28 20:36:49)

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— Да, — кивнул он, откидывая волосы со лба, — И я поклялся себе в том, что они ещё пожалеют о том, что сделали.

Но поклясться, даже самому себе, это одно. А другое — воплотить эту клятву в реальность. На этом пути он чувствовал себя совершенно беспомощным. Ещё одно доказательство того, что человеческая плоть есть сосуд полный немощи. Но сейчас Лэнгдон всё больше думал о другом. Так бывает, когда насущные проблемы вдруг затмевают глобальную.

С одной стороны Майкл чувствовал, что Уэнсдей раздражена тем, что к ним вторглись. С другой же, ему хотелось поужинать в кругу семьи, пусть даже это был бы его последний ужин под этой крышей. Хотя бы на мгновение, на один день или даже час, почувствовать себя нормальным, обычным человеком. Таким, как любые другие парни его возраста. Поэтому на предложение кузена Итт, Лэнгдон ответил согласием, и даже попытался не тревожиться на счёт того, что Уэнсдей, казалось, не очень-то обрадовалась тому, что Майкл останется на ужин. Она, конечно, не должна была прыгать до потолка, однако, тем не менее, ему снова стало чуточку тревожно, когда Лэнгдон увидел то, как девушка хмурится, надевая своё платье. Может быть причина была, конечно, не в нём, но Майкл начинал опасаться того, что своим согласием он всё испортил. Нужно было сослаться на дела и уйти побыстрее.

Но вместо этого он вышел вместе с Уэнсдей из комнаты, спустился по лестнице вниз, по пути познакомившись с её братом. Боялся, что застынет столбом, когда увидит её родителей, но вместо этого разулыбался, когда миссис Аддамс поспешила его поприветствовать. Даже осмелился поцеловать ей руку. Слегка покраснел, когда его ущипнула за щёку бабушка Уэнсдей. Одним словом — отвлекался как мог, чтобы не смотреть в сторону той, что привела его сюда. Майклу казалось, что если он посмотрит Уэнсдей в лицо, и увидит то, что она чувствует по отношению к нему сейчас — он не переживет этого. Потому, что ничего хорошего Лэнгдон там узреть не мечтал. Даже обещания помощи в мести ведьмам не спасали. Пообещать можно всё, что угодно, это раз. Два — может быть, спустившись в гостиную, Уэнсдей уже передумала. Люди часто меняют свои решения. Уж Майкл знал об этом, как никто.

В столовой было по траурному величественно и красиво. Лэнгдона усадили рядом с Уэнсдей, но так, чтобы каждый из членов семьи мог легко видеть его. Напоминало смотрины, но Майкл всячески гнал от себя эту мысль. И боялся повернуть голову к Уэнсдей. Он даже не понял, что ему положили в тарелку, и чем именно наполнили его бокал, ибо свалившееся на плечи тревожность мешала здраво размышлять. Но на вопросы всё таки отвечал.

— Майкл, а где ты учишься? — поинтересовался Гомес.

— Я окончил школу Готорна для выдающихся юношей, сэр, — ответил он, едва касаясь кончиками пальцев ножа и вилки.

Мортиша обменялась с мужем довольным взглядом.

— И какие у тебя планы на будущее, милый? — поинтересовалась она.
— Я пока не знаю, мэм. Я … Дело в том, что недавно умерла моя близкая родственница, и мне нужно … Разобраться с этим делом. Найти возможность где-то жить и всякое такое … Вы понимаете.

Наверное, она понимала. Во всяком случае, впервые за долгое время Майкл вдруг почувствовал себя спокойно в чьём-либо обществе или компании. Это было, скорее всего, преждевременное чувство, и, тем самым, было бы ужасным терять его, но сейчас Майкл упивался им, пока ещё имел возможность.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Предложение семейства Аддамс свалилось на Майкла как гром среди ясного неба. Он даже не ожидал такого радушия со стороны совершенно незнакомых ему людей. И первым его желанием было отказаться. Ничего хорошего он в этот дом не принесёт — одни лишь разрушения и несчастья. Но потом он перевёл взгляд с лица Гомеса на лицо Мортиши, затем взглянул на Ларча, который ответил ему совершенно бесстрастным выражением лица. Вино в бокалах дымилось, еда в тарелках шевелилась, от вещей ощутимо пахло тленом — вряд ли эти люди были просты и не имели дел со злом, а значит, возможно и его личность восприняли бы достато спокойно. Если бы узнали. Пока знала только одна Уэнсдей.

Потому Майкл на поступившее предложение лишь смущённо пробормотал:

— Это очень любезно с вашей стороны, но … Я не знаю, как вас благодарить за …, — но договорить ему не дали. Уэнсдей поднялась на ноги и схватив Майкла за руку, потянула его за собой из-за стола. Он даже доесть не успел.

Сердце тяжко ухнуло и забилось со всей силы. Так, что Лэнгдон даже почувствовал, как у него сжало горло. Она решила прогнать его прямо сейчас, выставить на улицу. Майкл даже попытался притормозить, чтобы это всё выглядело не настолько унизительно. Он лучше уйдет сам, если ей так угодно. Попытался выдернуть руку, когда они проходили холл, но Уэнсдей миновала его, поспешила вверх по лестнице, и только тогда остановилась, когда открыла дверь в пустующую комнату для гостей. Напротив её комнаты.

— Прости, я не думал, что они предложат это, — пробормотал Лэнгдон, печально глядя на девушку. У него защипало глаза, в уголках начали собираться предательские слезинки. Это было настолько отвратительно, что Майкл прикусил губу до боли, благо укус Уэнсдей всё ещё чувствовался, — Я обязательно скоро уйду. Не беспокойся об этом, пожалуйста.

Конечно она хотела, чтобы он ушёл. Иначе бы вела себя иначе. Непременно. Значит он всё-таки ей не понравился. И в этом “просто друг”, сказанном ею родителями слово “просто” было ключевым. Майкл конечно не надеялся ни на что, но почему-то от сознания всего этого его словно холодом изнутри обдало. Уэнсдей развернулась, чтобы уйти, а он потянулся к ней, взял за запястье. Мгновение и в его светлых, ангельских глазах разлилась тьма. Она поглотила его так, как заглатывало горе — целиком и полностью. Он видел лишь алые всполохи, которые трепетали, подобно огонькам пламени и её лицо — строгое и бесстрастное. Это длилось всего несколько секунд, а затем всё снова стало как обычно. Майкл даже нашёл в себе силы ответить.

— Я помню. И рад, что ты решила мне помочь.

Лэнгдон помедлил, вздохнул, перевел взгляд на кровать с тяжелым балдахином, на высокие окна закрытые ставнями.

— Ты говорила про игры с электричеством. А во что вы играли с братом ещё?

Непонятно почему, Майкл вдруг ухватился за эту вскользь брошенную реплику, как за спасительный круг, только бы удержать девушку здесь. Не о себе же говорить, в самом деле.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Понравилась ли она ему или же он просто потянулся к ней, как к той, кто обратил на него внимание? Сложно было сказать. Скорее всего Майкл бы, закрыв глаза и собственное сердце, свято верил бы во второе, чтобы защитить себя. Но истина заключалась в том, что верным был первый вариант. Рядом с Уэнсдей он ощущал себя … Обычным. В рамках нормы. В доме, где дворецким служит гигантский тип, похожий на зомби, кузеном семейства приходится некто волосатый без рук и ног, а на ужин подают блюда, которые могли бы порадовать любого каннибала, быть Антихристом казалось в порядке вещей. Всего лишь милая особенность организма и характера. И Лэнгдону, в кои-то веки, захотелось понравиться юной Аддамс. Не потому, что хотел от неё получить, что-то. Нет. Лишь её саму и те чувства, которые, наверно, она могла бы ему подарить. Если бы он, конечно же, был их достоин. А в этом Майкл сомневался.

Она вошла в комнату, присела на кровать. Прямая спина, бесстрастный взгляд в пустоту. Глядя на неё у Лэнгдона опускались руки. Он не знал, как себя вести и жестоко нервничал. В академии, казалось, он нашёл своё место, даже научился более или менее владеть собой. Однако со временем Майкл понял, что и там используют его. Им был важен лишь его статус и внешний облик. Подлое лицемерие. Тогда он ещё больше закрылся в себе, ибо понимал, что иначе просто не выдержит. Человечность таяла в нём, как тает мороженое под лучами солнца. И потому сейчас Майкл чувствовал себя едва ли не больным. Так и стоял перед Уэнсдей, как истукан, пока она не задала ему свой первый вопрос, а затем заговорила об академии.

На вопрос он всего лишь кивнул. Что ещё тут скажешь? Метка таилась за ухом, прикрытая прядью медовых волос. А в академии и вправду все сошли с ума, когда узнали. Но что с того?

— Да, они были … Шокированы.

От подобного повышенного внимания Майкл, ничего кроме смущения и страха не испытывал. Он подавлял и то, и другое, однако подавление не есть избавление от проблемы.

— А ты бы хотела учиться в академии? Я не скажу, что мне там в итоге … Понравилось.

У него не было дома и семьи, поэтому о домашнем обучении речи не шло. Он и в академию-то попал по чистой случайности. Можно сказать ему повезло. Вот только потом это везение вышло ему боком.

Уэнсдей, наконец, смотрит на него, и медленно кивает на место рядом с собой. Словно в замедленной съёмке Лэнгдон подходит к кровати и садится рядом, чопорно сложив руки на коленях. Наверное, нормальный парень попытался бы приобнять девушку или даже поцеловать, но Майкл не мог себе этого позволить. Так и сидел, пока Аддамс не повернулась к нему. Лицо к лицу. Глаза в глаза. И ещё один вопрос, который отозвался в нём тревожностью. Сказать ей правду или же солгать? Какого ответа она ждёт? Майкл облизнул пересохшие губы.

— Да, и не раз.

Теперь он всматривался в её лицо, силясь понять — о чём же она думает. Может быть о том, что зря привела его? Или о том, что нужно было выбрать другого парня? И та, и другая мысль ему не понравилась. Когда он представил, как кто-то другой берет Уэнсдей за руку и целует, у него вновь начало щипать в уголках глаз. Он вряд ли поджёг бы всё кругом в этот момент. Просто бы ушёл. Но … Почему он всякий раз думает о плохом? Может быть в этом тоже есть часть некоего проведения или дьявольского замысла? Хотя нет. Только лишь потому, что в жизни Майкла Лэнгдона не может быть ничего хорошего.

Он опустил глаза, усмехнулся. Вышло горько.

— Я убил своего брата в утробе матери. Нас должно было быть двое, но выжить удалось только мне. А дальше … Моя бабушка находила у меня убитых животных, потом няньку. Она не выдержала этого и покончила с собой. Так, что можно сказать, я убил её тоже. И не только это ...

Майкл поднял на Уэнсдей вопросительный взгляд. Искривятся ли её губы от отвращения? Скажет ли она ему что-то столь острое, что поразит его в самое сердце? Она просит показать метку. Осмелев, как любой отчаявшейся, Лэнгдон кладет свою голову на колени Уэнсдей и отводит назад прядь волос. Три шестёрки напоминают след от ожога.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— Но убивать не интересно, — Майкл усмехается, — Если только не души. Гораздо интереснее воскрешать.

Ее прикосновения к его волосам, а затем и к метке отзываются в Майкле целым водоворотом эмоций и противоречивых чувств. Ему хорошо и одновременно страшно, больно и приятно, он чувствует себя спокойным и тревожным, покинутым и пригретым. Чудовищная мешанина ощущений обрушивается на него лавиной. Он даже не в состоянии вычленить что-либо одно. Но при всём при этом Лэнгдону не хочется, чтобы Уэнсдей останавливалась, равно как не хочется, чтобы она уходила. Он не знает, что заставит её остаться — возможно беседа? Или ему снова нужно что-то рассказать, чтобы удержать её? Если так, то он готов рассказазывать бесконечно. Тем более она, отчего-то, вовсе его не боится.

— Мне не нравится, — честно признается он, почти убаюканный прикосновениями Аддамс, — Это похоже на то, что ты сказала, но есть и ещё кое-что. Я чувствую… Боль, одиночество, много всего. Это не описать одним словом. Словно каждый день что-то человеческое во мне отмирает, потому, что земля не может носить такого, как я. А мне… Мне бы хотелось быть просто человеком.

Он слишком много сказал. Слишком. Сам того не замечая, не желая — вывернулся перед ней наизнанку. Сказал то, что возможно выльется в разочарование — никто не любит слабаков. А откровения Майкла очень напоминали нытьё слабака. Как и его слезы. Правда сейчас он не плачет. Слегка повернул голову, чтобы снизу смотреть на Уэнсдей. Кончик её косы щекочет его щеку.

— Вера… Я взывал к отцу, но он не пожелал меня услышать. В таком случае — стоит ли мне продолжать возносить ему хвалу? Ему и без меня отлично живётся.

Это напоминало подростковый бунт. Да это и был подростковый бунт.

— Давай лучше… , — он даже не верил тому, что сам мог такое сказать, — Убьем кого-нибудь. И воскресим.

Майкл почему-то был уверен, что Уэнсдей не будет сомневаться, нанося первый разящий удар.

— Ты же… Ещё не ложишься спать? — он не может спросить: «Ты не же уходишь?» или попросить остаться. Потому, что опасается услышать отказ. Но и насильно удержать Уэнсдей не может. Даже поцелуями, хотя ему страшно хочется её поцеловать снова.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— Ну, да. Человеком. Может быть не таким, как все, вряд ли у меня бы вышло, — Майкл усмехается, — Но… Я бы хотел, чтобы меня оставили в покое, понимаешь? Не хочу быть монстром.

Но монстр жил в нём. С самого рождения. Он искушал его, нашептывал ему лживые мысли, побуждая убивать. Ведь когда Майкл начал, он делал это для того, чтобы порадовать подарками свою бабушку. Такую уверенность в нём рождало внутреннее чудовище. Возможно тот самый многоголосый зверь, о котором написано в Священном Писании. Вот только головы эти звались — злость, одиночество, боль, жестокость, тьма, отчаяние, уныние. И они жалили Майкла своими уксусами. С другой стороны, Лэнгдон был не совсем честен с Уэнсдей. Иногда ему нравилось. Нравилось убивать, нравилось ощущение силы, будоражило сознание того, кто он такой есть. Его манил и успокаивал запах и вид крови. Он был жесток. И эта жестокость размывала чувство вечной боли. Иногда он даже был ей благодарен. Но чувство вины, всё же, всегда брало верх.

В конце концов Уэнсдей отстраняется от него и Майкл садится ровнее. Ему жаль, что она разорвала их объятие, жаль настолько, что, наконец, в нём просыпается упрямство. Затмевает страх и тревогу. Может быть Аддамс сама сомневается? Может быть ждёт, когда он, в конце концов, проявит инициативу или что-то на неё похожее?

— Спать? — переспрашивает он, слегка лукаво и снова улыбается, прекрасно понимая, что Уэнсдей говорит не о сне, а об убийстве, — Хорошо. Как скажешь.

Её голова приваливается к его плечу. И теперь Майкл гладит девушку по волосам — косы Уэнсдей прохладны и шелковисты на ощупь. Он мог бы силой мысли закрыть замок на двери, мог бы лишить её возможности сопротивляться  — много чего на самом деле. Но Лэнгдон не хочет. Потому, что если он даже попробует это будет ужасно. Монстр одержит победу. Но Майкл не может отказать себе в удовольствии нежно дотронуться губами до её виска, когда она говорит ему о том, что социопатка.

— Разве это плохо? Особенно, когда есть те, кого ты ненавидишь меньше, чем других.

Лэнгдон, конечно же имел в виду её семью. Хотел бы он иметь такую. Но не только их, конечно же, подразумевал он. Уэнсдей смотрит на него, и Майкл снова теряется, словно робеет под этим взглядом, однако теперь, что-то в нём сопротивляется слепому отчаянию. У него появляется искушение попросить её себя поцеловать, но вместо этого он целует девушку сам. Решительно и словно в последний раз. Теперь он прикусывает её губу до крови, но тут же слизывает проступившие алые капли. И язык у него вполне человеческий.

— А что самое ужасное делала ты? Расскажи!

Майкл увлекает Уэнсдей на кровать. Но ничего больше — не касается её двусмысленно, не целует — просто обнимает за плечи. Ему даже так больше нравится — лежать рядом и упиваться алым мечтам. Он слегка щурится и через секунду над ними раскидывается ночное небо полное звёзд. Ни ветерка, ни дождинки. Ничего, что могло потревожить уединение.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Он никогда не может заранее предугадать тот поворот в себе, когда человек в нём отступает, и ему на место приходит зверь. Ведь именно зверь предложил Уэнсдей кого-то убить. Зверь, а не Майкл. Именно он был более смел, сладкоречив, ироничен, жесток. Аддамс ведь ещё не видела его таким, а зря, потому, что в одном златовласом юноше помещалось сразу две личности. Столь разные и столь похожие одновременно, что их было не отличить друг от друга. Одна сменяла другую — переливчато, по змеиному скользко. Майкл почти физически чувствовал хладного гада внутри себя, и не удивился бы, если бы Уэнсдей увидела бы его воочию. Может быть она уже видит?

Но сколько бы Лэнгдон не вглядывался в лицо девушки прочитать что-либо в его чертах он не мог. Она была удивительно безэмоциональна. Поначалу это пугало Майкла, но прошло совсем ничего, и он стал догадываться, что Уэнсдей такая со всеми, а не только с ним. От сознания этого Лэнгдону стало чуть легче.

— Значит стоит перейти на новый уровень, — с улыбкой ответил он, и улыбался сейчас не Майкл, а змий, — Тем более, что всё можно исправить. Если не понравится результат.

Что сейчас в нём изменилось? Всё и ничего. Майкл не стал говорить грубо, даже в объятиях своих не сделался холодным или же жестоким, однако теперь за него говорила иная суть. Та, что убивала — тела и души, грозила низвергнуть мир в геенну огненную и нуждалась лишь в тьме. Но кроме неё, как камень в башмаке, существовала и ещё одна сущность. Та, что обнимала Уэнсдей, заставляла сердце Майкла сжиматься от тоски, а слёзы бежать по щекам. Змий ненавидел этого Майкла, равно как и Майкл ненавидел змия. И эта борьба была вечна. Или, по крайней мере, ровно до того момента, пока один из них не победит.

— Ты уверена? Не каждый захочет узреть Апокалипсис у себя за порогом.

Не то, чтобы он не верил ей. Нет. У него не было причин не верить. Однако Лэнгдон понимал и то, что никто не хочет лишаться упорядоченной жизни. Апокалипсис, конец света — как не назови, не то событие, которое можно внести в ежедневник и забыть о нём. Творить зло и испить его до конца, жить во тьме и войти во тьму, зная, что свет ты более не увидишь — величины столь разные, что их не сравнить.

Слегка приподнявшись на локте, Майкл, слегка нависнув над Уэнсдей, смотрел на неё, и на губах его блуждала легкая улыбка. Тревожность ушла из голубых глаз, но она ещё вернётся. Обязательно вернётся. Но пока в них разливалась сталь, равно как в прикосновениях чувствовалось чуть больше силы, чем раньше. Можно было бы подумать — это из-за того, что Лэнгдон почувствовал жажду к крови, раз толковал об убийствах. Но нет. Подлинная причина заключалась в том, что он, наконец, позволил себе поверить: монстра можно попробовать показать, раз тут он никого не испугает. На поводке и в строгом ошейнике, но тем не менее …

— А ты? Ты в восторге? — ему не хотелось её восторгов, а желалось иного, но вслух об этом сказать было бы слишком больно. Уж лучше прикинуться тем, кому всё равно, — Если бы я не был Антихристом ты бы хотела, чтобы я остался?

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— Не обязательно, — Майкл усмехнулся, — Но иногда очень хочется.

На самом деле Лэнгдон ещё не определился с тем — хочет он или не хочет Армагеддон. В глубине души, он мечтал о том, чтобы быть человеком — обычным парнем, который не знает, что такое тьма. И пусть искушения всевластия уже смутило его душу, он, тем не менее, никак не мог отделаться от глупой, светлой крапинки где-то во тьме своего сердца. Но он понимал — именно это всего лишь бесплотная фантазия. Вроде тех, что посещали его, когда Майкл думал о любви. О нужности, о семье. Всего лишь фантазия имя которой — ничто. И сам он был никем настолько, что Уэнсдей доказала ему почти сразу же своим ответом. Она не должна была оставаться, равно как и не должна была радоваться его сущности. По сути её нейтральный ответ не был плох, равно как и хорош. Он был бесцветен. Он был никаким. Холодным и жестким. Она ушла и даже не обернулась. Не посмотрела на него. Лэнгдон только и запомнил, что профиль Аддамс, повёрнутый к нему так, что он видел лишь её щеку и кончик носа. А потом он уже больше не смотрел на нее, потому, что её не стало. Майкл повалился на кровать и зарылся головой в подушку. Ему не хотелось думать о том, что произошло — единственным его желанием было уйти и как можно скорее. Уйти и не возвращаться никогда. Ни в этот дом, который обманчиво манил его своим уютом. Ни к этой девушке, которая была слишком холодна для чувств. Возможно это было даже и лучше, что вышло так и никак иначе. Майкл ещё не успел привязаться к ней для того, чтобы эти чувства что-либо для него значили. Он лишь, как смешно, позволил себе надежду. И она его невыносимо ранила в самое сердце, открыв глаза на то, что он — всё то же ничто, коим был всегда. Интересный лишь тем, что тьма поглотила его целиком. Прилив ярости заставил его скрипнуть зубами. Стремительно проваливаясь в сон, Майкл вот-вот готов был вскочить на ноги и сбежать куда глаза глядят. Но он не сделал этого. Струсил. Хотя конечно же, просто уснул.

***

Разбудил его косой луч солнца. Нетерпеливый, он соскользнул с подушки на щеку и затрепетал где-то в районе переносицы. Майкл поморщился, попытался отогнать его, но кончилось всё тем, что Лэнгдон проснулся. Сел в кровати, хмурясь и глядя на Уэнсдей весьма недружелюбно. Она ведь его разбудила резко,ворвалась в комнату бесцеремонно — Майкл имел повод для того, чтобы хмуриться. Но не только это. Произошедшее накануне волной накатило на него, почти растоптав всю утреннюю лёгкость на которую рассчитывает каждый, кто поспал хотя бы пару крепких часов.

— Какие дела?

У него предательским образом всё вылетело из головы.

Отредактировано Alex Tarasov (2021-10-31 14:14:18)

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!