Он вглядывался в собственное отражение и не узнавал себя. Эти бескровные губы, впалые щёки и бледность не могли принадлежать ему. Однако далеко не внешний облик пугал Тарасова. Нет. В глубине зеркала он снова увидел тени — те самые, которые преследовали его во сне. Они подбирались к нему, заглядывали в глаза, и казалось будто ничто — поверхность зеркала в том числе, не может их остановить. Избавиться от этого морока Алекс тоже не мог — едва только взгляд его упал на зеркало, он словно лишился возможности здраво мыслить. Возможно не зря на Руси занавешивали зеркала, когда в доме появлялся покойник. Может быть Тарасову и вовсе не стоило заглядывать в зеркало. Он боялся увидеть в себе монстра, но на деле всё оказалось гораздо хуже.

И тогда его пронзила жажда разрушения. Как будто в его недуге были повинны стулья, кресло, лампы и буфетные стёкла. Впрочем, в стеклах мелькало его отражение и тем самым они уже становились враждебными. Но даже неистовство, в итоге, не принесло облегчения Тарасову. Он и не сознавал толком, что творит — как животное, которое попало в клетку, он метался по комнате, силясь избавиться от смутных, но пугающих его ощущений. И не мог. Ничего не мог, кроме как тонуть в безумии — бессмысленном и беспощадном.

Он даже не почувствовал, когда Лера впервые коснулась его своими руками. Лишь тогда, когда её окровавленный палец прижался к его лбу, а с губ Беловой-младшей сорвались слова незнакомой молитвы, нечто в Алексе будто дрогнуло. Медленно, очень медленно, перед его затуманенным взором, стало проясняться. Он различил силуэт Марго, которая тряслась, как осиновый лист, не сводя с него пристального взгляда. Разглядел лицо Леры, которая стояла так близко что её дыхание согревало его щёку. Она шептала ему: “Прости”, однако почему-то сейчас он не испытывал злости по отношению к ней. А вот страх Маргариты его отчего-то очень раздражал. Почти до бешенства. Но приступ утихал столь стремительно, что Тарасов не нашёл в себе сил как-то откликнуться на эту злобу. Он обессиленно откинулся назад, ощутив под своей спиной мягкость кресла.

Пелена перед глазами постепенно рассеивалась. Сознание прояснялось. Алекс уже отчетливо понимал, где находится и с кем. Марго всё ещё не проронила ни звука, в то время как Валерия теперь обнимала его колени и целовала руку. И что-то в этом жесте вновь кольнуло Тарасова. Осторожно, он прикоснулся пальцами к её волосам, погладил по голове и скользнул по щеке, когда Белова подняла подбородок и посмотрела ему в лицо.

— Помоги мне, — глухо попросил он, — Помоги, прошу тебя. Кажется, я схожу с ума.

Алекс вздохнул. Он обращался только к Лере, не обращая внимания на присутствие Марго, словно той тут и не было вовсе.

— Помоги мне. Если …. Если это зайдет далеко, то лучше убей меня. Я не хочу, жить таким. Прошу тебя.

Какой из него вор, если он не владеет своим телом и разумом? Какой из него человек, если он даже есть нормально не может? Он нынче существо. Оно. Без души и с уязвимой плотью, которая едва ли выглядит живой.

— Ты говорила … Говорила про снадобья. Помнишь?

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Едва только Лера, поднявшись на ноги, вышла из комнаты, Тарасов перевел взгляд на Марго. Та стояла, прижавшись к стене, и не сводила с него пристального взгляда.

— Не нужно так на меня смотреть, — нарушил молчание Тарасов, — Мне это нравится ещё меньше, чем тебе.

— Что именно? — интересуется Маргарита, и по её тону Алекс понял, что она намекает отнюдь не на его состояние.

— То, что происходит. Со мной.

Он произносит это: «Со мной» с заметным нажимом, без лишних слов давая понять, что не будет затрагивать посторонние темы. Особенно всего того, что касается Беловой-младшей. Ему не до того. Но Марго такое положение вещей не устраивает. Скрестив руки на груди, но по прежнему даже не подходя к креслу, где сидел Тарасов, Маргарита кривила губы в подобии усмешки, и молчала, однако это молчание звучало слишком громко. Почти, как крик. К которому Тарасов не желал прислушиваться. Ему было достаточно того, что Марго так к нему и не подошла.

Вернулась Лера с кружкой в руках. Возможно в любой другой раз, Тарасов бы, недоверчиво отпрянул, если бы она принесла ему незнакомый напиток. Но сейчас терять было уже нечего. Он взял кружку из рук Валерии и стал пить. Травяной отвар был горек и горяч, но Алекс все равно упрямо расправлялся с ним. И с каждым глотком ощущал, как кровь бежит быстрее.

— Да, — наконец ответил он на вопрос Леры о самочувствии. Тарасов не лгал — ему действительно стало лучше.

Он даже бровью не повел, когда Марго ушла.

— О, нет. Нет, — Алекс оскалился, — Она не примет. Ты же сама знаешь. Ведь так? Чувствуешь. Вот здесь.

Его ладонь ложится ей на грудь. Сердце Леры стучит так, словно готово выпрыгнуть. Будто под тканью сорочки спрятана клетка с птичкой, которая бьется о прутья. Она целует его, и Тарасов отвечает ей на этот поцелуй. И снова удивляется тому, что рядом с Валерией он чувствует, в то время как с Марго не ощущает ничего — даже легкого возбуждения.

— А если нет? Вдруг ты связала нас так, что без тебя я не выживу. Тогда тоже уедешь?

Он не хотел, чтобы она уезжала. Не хотел, чтобы принадлежала этому Харкеру — не из-за того, что был злобен и жесток, а потому, что любил её. Но ему стоило умереть, чтобы наконец-то это понять.

— Не уезжай, пожалуйста. Остаётся. Со мной.

Алекс гладит её по щеке, по шее, нежно целует в уголок губ. Она должна остаться. Если бы в нём говорила злоба, то он бы требовал обеспечить его нужными знаниями для дальнейшего существования. Но в нём говорила любовь. Изломанная, полуживая, прибитая всевозможными отговорками, но любовь. Эгоистичная — и с его, и с её стороны, но так уж получилось.

Он усаживает Леру к себе на колени, мягко гладит по спине и волосам.

— Ты, что же, в таком виде шла по городу?

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Но с Марго Тарасов на маскарад не пошел. Во-первых, он так и не смог нормально поговорить с ней ни утром, ни днем, а во-вторых, она его раздражала — и он ничего не мог с собой поделать. Его глубоко ранило то, как Маргарита отреагировала на новость о его смерти и воскрешении, и давать ей второй шанс Тарасов не собирался.

Он и на маскарад то не собирался. Однако в последний момент счел, что должен там быть. Успокаивал себя мыслью, что ему нужно, просто необходимо, попробовать себя в деле после того, что случилось. А маска на лице стала для Алекса дополнительным плюсом.

В Петербурге, который утопал в разудалой и разгульной светской жизни, любили маскарады, ведь туда, нередко, допускались люди разных сословий. Анонимность стирала грани, позволяя встречи, которые на любом другом балу или рауте были невозможны. Вот и в этот раз на сей маскарад собралась разношерстная публика, пусть даже выдержан он был в самом светском и томном духе — давала его поэтесса и владелица модного литературного салона, декадентка и красавица, а значит дозволены были некоторые вольности. У Алекса даже приглашения не было — лишь ловкость, опыт и хорошая одежда. Как и многие кавалеры он презрел наряд, явившись во фраке, но с маской на лице.

Обещалось, что мадам поэтесса пригласила на свой вечер медиума — английскую знаменитость, чем и было обусловлены разосланные членам британских спиритических кружков приглашения. Алекс не верил в медиумов и спиритов даже сейчас, но ему вдруг стало любопытно — отреагируют ли на него все эти тонко чувствующие натуры.

Войдя в зал, с привычной для него легкостью изобразив из себя человека, который только и делает, что танцует мазурку с хорошенькими барышнями, и ни о чем другом не заботится, он скользнул взглядом по лицам гостей, безошибочно угадав в толпе Валерию и её спутника — впрочем, ни маска, ни наряд Беловой-младшей особо не скрывали её личности.

— Вы позволите? — Алекс подошёл к Лере и Харкеру, обратившись, как принято, к последнему, прося разрешения пригласить его даму на тур вальса. Тот согласно кивнул или не признав Тарасова или делая вид, что не узнает его.

— Мне все таки кажется, что нам надо поговорить, — улыбаясь начал Алекс, ведя Леру к танцующим, — Я в этом уверен.

Его не удовлетворили вчера её ответы. Потому, что он сам хотел других. Его тянуло к ней — возможно из-за ритуала, возможно потому, что она явила перед ним все то, о чем так долго молчала — он не хотел разбираться.

Сжимая хрупкие пальчики девушки в своих, Алекс вёл её в танце, нисколько не смущаясь присутивию жениха Леры. Этот брак Тарасову и вовсе виделся надуманным и нелепым — в таком обществе Белова вечно будет на вторых ролях. Золушка, из обедневшей семьи, с сестрой, чей род занятий более чем двусмысленен. С ним же она могла стать особенной — товарищем, соратницей, самой первой и главной в его жизни. Когда-то он уже думал об этом. Давно, едва только Белова начала предсказывать удачные или неудачные эксы для банды. Но тогда эти мысли были ещё не до конца оформлены. Теперь же они обратились в уверенность.

— Я прошу тебя — остаться со мной. Ты уже один раз убежала от меня, не дав мне право выбрать. Почему сейчас ты поступаешь точно также?

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Он вёл её в танце и не хотел отпускать. Эта тяга могла быть обусловлена и смертью, и воскрешением, и даже кровью Леры, которую он пил. Но было ещё кое-что — она не боялась его. Подлинно, истинно не боялась. Любым — чудовищем из могилы и вором, революционером и эгоистичным любовником. Когда он был жив, то не понимал или не желал понимать этого нюанса. Марго была с ним тогда, когда он был в силе — молодой, отчаянный, здоровый, однако стоило ему лишиться здоровья и жизни, она испугалась. А он, в своём самомнении никогда бы не захотел, чтобы с ним был кто-то из жалости. То были совершенно разные вещи — милосердие и любовь. Недаром говорят, что милосердие — поповское слово.

— Тебе и в прошлый раз казалось. Ты даже не спросила меня. А теперь я говорю тебе сам чего хочу.

Ему не нужно было так себя с ней вести. Нужно отпустить в Лондон, к жениху и остаться здесь — гнить трупом и доживать свой век в трущобах сиятельной столицы. Это — его жизнь, но не её.

— Почему ты никак не хочешь услышать меня? Не появилось ничего из ничего. Чувства были и раньше — просто тогда время было против.

И все делало для того, чтобы их разлучить. Но теперь все обстояло иначе — она своими руками остановила время. А ему и терять было уже нечего. Музыка стихла, но отпускать от себя Леру Тарасов не спешил. Нарушая светские условности, он повел её во втором круге вальса. А кто ему смеет мешать? Он отчаянный, он уже потерял самое главное — жизнь, и никто на свете теперь не вправе ему приказывать, что делать.

— Ты сама видишь и знаешь, что Марго меня боится. Она не любит меня. Её чувства принадлежали тому Алексу, который был жив. Мне же… Мне же не принадлежит ничего.

Вопреки правилам он надел чёрные шёлковые перчатки вместо белых, и теперь его пальцы, сжимающие её хрупкую руку выглядели на нежно-кремовом фоне шелка почти угрожающе.

— К себе разве что.

Ему не нужно, чтобы Марго любила его через силу. Он будет знать, что это так и сие знание будет отправлять его сознание. Если уже теперь он чувствовал себя безобразно, то что же будет потом? Судьба подала ему знак того, с кем ему действительно надлежит быть.

— Я тебя люблю.

Она выдернула свои пальцы из его с такой поспешностью, что признание само собой сорвалось с его губ. Он выдохнул его, так быстро, будто бы испугался, что если не скажет этого теперь — не скажет уже никогда.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Это был скандал. Самый настоящий позорный скандал, которого так боятся светские люди. Все те что сейчас посмеивались над бедным Харкером, который выглядел растерянным и замученным — все они боялись подобного скандала. Потому, что сами могли оказаться в подобной ситуации. И, одновременно, все эти лицемеры, радовались тому, что на его месте стояли сейчас не они. На Белову, чье лицо все еще было скрыто под маской, глазели со смесью злого восторга и презрения. Точно так же, как и на Харкера, который уже и не знал куда деваться.

Музыка не смолкала, но это не мешало ни танцам, ни взглядам, ни перешептываниям. Вот только Тарасову было на это наплевать. Едва только с его губ сорвалась фраза, которую он даже сам от себя не ожидал, как к Беловой подошел Харкер и увел её прочь. Она и не противилась. Алекс молча проводил парочку взглядом, ощущая, как где-то в груди все сжимается до боли. Но идти вслед Валерии он её стал — хватит с него унижений. Благодаря тому, что лицо его скрывала маска — иначе вряд ли бы он смог так легко совладать с собой тогда, когда поймал и на себе пристальные взгляды. Пусть катятся все к чертовой матери. Он не желает не то что никого видеть — знать не хочет. Желание поставить опыты на своей воровской ловкости испарилось. Он должен уйти и как можно скорее.

Но когда лакей подал ему пальто и шляпу к нему подошла Белова. Нет — она буквально летела ему навстречу. Ему оставалось её только подхватить, сжать в своих объятиях. Она целует его и все тревоги Тарасова отходят на задний план. Раз она пришла, то останется с ним, а не с англичанином. Раз она пришла, то не все в этой жизни после смерти потеряно. Тарасов тянется к ней, отвечая на поцелуй, и в этот момент где-то внизу — чуть дальше центра, он ощущает толчок, а вслед за ним раздается взрыв.

Его мощности достаточно ровно для двух вещей — искалечить хозяйку, которой преподнесли в коробке бомбу под видом подарка, и посеять панику. На это и был расчет. Но Алексу вовсе не хочется, чтобы Белова-младшая видела кровь. Он ведь знал, что готовится что-то подобное. Знал, и потому пришёл — хотел отвлечь Леру собой. Знал потому, что его друзья по революционному кружку обсуждали этот вариант при нём. Но не сказал ни раньше, ни позже даже Валерии. По прихоти своей капризной натуры.

— Ничего страшного. Не бойся. Это совсем не по наши души.

Тем более, что его души у него и нет.

— Если хочешь встретить легавых, то можем остаться, а если нет, то лучше бы уйти сейчас. Пока еще чего-нибудь не случилось.

Алекс  был так спокоен, будто бы он сам преподнес хозяйке сей смертельный дар. Но он не делал этого, однако и не воспрепятствовал тому.

Отредактировано Alex Tarasov (2021-09-24 22:34:49)

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Алекс крал не только часы и кошельки. Через его руки прошло немало вещей — от золоченых портсигаров до чужих состояний (однажды он поучаствовал в грабеже одной княжеской фамилии, помогая сынку семейства обделать дельце за приличную сумму). А теперь и до чужих невест дело дошло. Занятно. Мастерство, что называется, не пропьешь. Или в его случае — не умертвишь, даже отправившись на тот свет. Эти мысли вызвали на губах ухмылку, когда Тарасов, сжимая пальцы Беловой-младшей в своих, увлек её вниз по лестнице, упорно игнорируя шум и людской поток, который безуспешно пытались остановить слуги. У особняка уже собирались люди, послали за жандармами. Определенно дольше оставаться не имело смысла.

Их отвлекло только появление Харкера, которому, равно как и им, нет дела до царящей вокруг суматохи. Алекс не счёл нужным разговаривать с оскорбленным женихом, однако уничтожающий взгляд того выдержал, ответив на него усмешкой столь явной, что она выглядела, как пощёчина. Помогая Лере взобраться на подножку, усаживая её на сидении весьма бережно, он не сводил пристального взора с англичанина, опасаясь, как бы тот не ответил на оскорбление каким-либо разящим ударом — например, выхватил револьвер. Но видимо Харкер не отличался особой отвагой, потому, что так и остался стоять столбом, в окружении толпящихся за его спиной людей и зевак, которые уже начали обступать место происшествия. Помахав рукой поверженному врагу, Тарасов, наконец устроился поудобнее рядом с Валерией.

Она прижалась к нему и он, обхватив её за плечи, какое-то время молчал, наблюдая за тем, как из-под полозьев саней вылетают комья снега. Ему и верилось, и не верилось, что всё получилось так, как он, Алекс, хотел. Но он не боялся. Если уж он что-то решил, то его решение было неизменно. Пусть даже сейчас всё было несколько не так, как обычно.

— План? — отозвался Тарасов, когда возница свернула за угол, оставив за собой особняк поэтессы, толпу людей и Харкера в придачу, — Как минимум сделать так, чтобы ты согрелась и не мёрзла. А ещё подумать над тем, что нам делать дальше … Нужно на что-то жить.

Алекс был уверен, что оставаться в квартире Беловых они более не смогут. Дырявый фрегат ныне покоился на дне Невы. Значит нужно было искать новое место для того, чтобы прятаться от жандармов. Но не только это. Банда Тарасова ныне имела вид весьма плачевный, нужно было собираться заново. Узнать, где Чингиз, как минимум. А для этого требовалось время и определённые движения навстречу событиям.

Они вошли в переднюю. В квартире никого не оказалось — должно быть Марго уже ушла. Сняв с плеч Леры пальто, Алекс усмехнулся:

— Надо тебе нормальную шубу найти. Ты так чахотку подхватишь. Ты вся холодная. Даже я это чувствую.

Кончики его пальцев коснулись рукава её платья. Шёлк и вправду был холоден, как лёд.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— И тем не менее, — лишь потеряв жизнь Тарасов, удивительное дело, начал её ценить. — Ты не бессмертна, чтобы так легко и просто раскидываться здоровьем. У нас в банде был парень. Матвей. Его отец умер от чахотки и никто ему помочь не смог. Даже деньги, которые сын собирал на лечение за границей.

Возможно не догони Матвей тогда Алекса и ничего бы не было. Потому, что именно он достал то злосчастное приглашение из чьего-то кармана, и украденные часы великого князя стали той последней каплей, которая переполнила чашу терпения полиции Петербурга. Но, как говорят в народе, от судьбы не уйдешь. Вот и Тарасова, видимо, она настигла самым пренеприятным образом.

— Да, — он взял Леру за локоть, увлек за собой на кухню, где в полумраке на стене тикали часы. Довольно красивые часы, которые он подарил Марго. Украл конечно, вот только, убей Бог не помнил, где именно. — Это была бомба. И, как ты понимаешь, это только начало.

Алекс не являлся членом какой-либо партии официально. Отчасти потому, что не желал светиться в списках, отчасти — из-за того, что нередко был не согласен со основными течениями тех многочисленных ячеек, которые, как грибы вырастали на предгрозовой почве нового века. Он сам мыслил радикально, считая, что только силой можно доказать свою правоту. Силой, которая таилась в бомбах, брошенных в кареты чиновников; в эксах, призванных заставить богачей поделиться с бедными; в непримиримой войне с прогнившими устоями умирающего девятнадцатого века. Но даже среди революционеров вор и преступник был многим не ровня, ведь в революцию подалось достаточное количество аристократов, интеллигенции и прочих людей, которые желали видеть борьбу лишь в бесконечных дебатах, и боялись вида крови. Изнеженные слабаки, привыкшие в тепле бороться с тем, о чём понятия не имели.

— Ты же помнишь, что я всегда желал улучшить этот мир. Новый век диктует следовать за своей мечтой и не отступать. Даже… Если смерть поссорит с жизнью. Как меня.

Алекс усмехнулся, провёл кончиками пальцев по своим щекам.

— Нет, пока ничего не болит. И голосов я не слышу. Ничего не слышу. Но мне кажется, что это только пока. Разве нет?

Смутные подозрения терзали его. Он опасался, что скорее всего с ним говорят те, кто желал заполучить его душу всецело, и может быть, получил некую её часть, потому и волю над ним заимел. Незримую, но достаточно сильную. Когда Тарасов спал, он становился слабым, уязвимым перед лицом того света. Его даже начали посещать соблазнительные мысли не спать вовсе, однако на это он пойти не мог — то ли по привычке, то ли из упрямства.

— Нам нужно где-то жить, — повторил Тарасов, удерживая Лерочку на своих коленях так, чтобы ей было сподручнее его целовать, — В малинник я тебя тащить не хочу, да и сам не желаю там быть. Может быть если …

Он задумался. Был у него один знакомец, из числа революционеров, который был, помимо всего прочего, еще и знатный мистик. Он бы точно не отказался бы ни от спиритических сеансов, ни от гаданий. И по счастью содержал он конспиративную квартиру, где собиралась одна из ячеек, к которой Алекс более всего был расположен.

— Я думаю завтра прогуляемся к одному моему приятелю. Очень уж он любит истории про то, как на том свете духам живётся. Если впечатлишь его, то дело в шляпе. И с тайными обществами тоже. Скорее всего он знает. А пока …

Тарасов осторожно взял Леру за руку, стянул с её пальцев перчатку. Усмехнулся.

— Мы вроде как собирались греться? Или ты уже согрелась?

В желтоватом свете её волосы отливали золотом. Алекс всё ещё не верил, что Белова-младшая бросила ради него англичанина, порвала с сестрой, и теперь здесь — сидит на его коленях такая хорошенькая, прелестная и порочная. Ведьма — иного не скажешь.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Он теперь на всё смотрит иначе — мертвец, что с него возьмёшь. И чувствует тоже по другому — не так, как раньше. Иногда на Тарасова нападает поразительное хладнокровие, будто бы он и вовсе не способен испытать ровным счётом никаких эмоций. Иногда же он столь остро ощущает все происходящее, что ему становится почти больно. Невыносимо. И сейчас ему больно, когда Лерочка, сняв перчатку, касается его скул своими пальчиками. Больно потому, что он понимает — мертвее, чем он, не бывает. А Белова-младшая слишком жива для того, чтобы быть с ним вечность. Она состарится и умрёт, а он продолжит существовать на этом свете. И ничто это не изменит. Это его наказание от Бога за все грехи.

— А какими ты хочешь? У меня их много, — лукаво интересуется он, касаясь губами её ладошки, — Давай попробуем хоть одно.

У него ведь много вариантов — найдется на любой вкус. Пусть только не постесняется сказать. А она ведь может засмущаться — невзирая ни на что. И в этом была своя особенная прелесть. Особенно в сочетании с дьявольской решительностью.

— Ты не похожа на других, — отвечает он, — Такая, да не такая. Как будто у тебя, по ту сторону души есть вторая, скрытая и не похожая ни на кого. Правда раньше мне казалось, что это всё — фантазии. Глупости, а сейчас я вижу — так и есть.

Её признания он встретил с мягкой улыбкой. Знал, что всё о чем Лерочка говорит — истинная правда. Знал, потому, что уже тогда видел и понимал всё. Однако делал вид, что не замечает. По крайней мере, до той достопамятный ночи. И сейчас, держа Белову на своих коленях, Алекс вспоминал её ту — невинную и ласковую. Тогда он ещё не знал какую роль Лера сыграет в его судьбе — однако несомненно чувствовал.

Она целует его со всей страстью на какую способна, а он, отвечая, снова ощущает боль. Сладкую, но всё же боль. Будто уже чувствует, как Белова утекает сквозь пальцы. Песок, пыльца, ключевая водица.

— Так ты выбрала?

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Когда он тонул в холодных водах Невы, то первой мыслью Тарасова было удивленное: «Где же вся жизнь»? Он ведь ожидал узреть калейдоскоп сменяющихся картинок, в которой прошёл бы скорый бег его жизни. Но он не увидел ничего — одну лишь тьму. Она завладела им, не жуя проглотила, чтобы потом низвергнуть в ещё больший хаос. И из этого хаоса и тумана его вытащила Лера. Наверное, Алексу следовало было сказать ей: «Спасибо», но он не мог. Во многом потому, что Белова теперь привязала его к себе. Нет, он был не против, вот только его вечность и её имели разные полюса. И отделаться от этой мысли Тарасов не мог. Даже тогда, когда держал Леру в своих объятиях.

Она замерла на его коленях, как большая, красивая кукла. Задумалась о чём-то ему недоступном. Алекс ласково провёл ладонью вдоль её спины, откровенно рассмеявшись на слова Леры о самоваре.

— Ну если тебе это поможет — я не против.

Эти слова Беловой-младшей были так забавны, что Алекс не мог удержаться от смеха. Он почти расхохотался, и этот хохот в тишине пустой квартиры, звучал раскатисто и зловеще. Интересно, а Лерочка правда не боится его? Или в глубине души — испытывает трепет, однако тянется к тому, что пугает её? Тарасов не удивился бы, что последнее утверждение — верно.

— Мы не расстроимся, даже если и да.

Звучит жестоко, но Тарасов не забыл того, как Марго отреагировала на его воскрешение. И не простил. Рывком он поднимает Леру на ноги, увлекает за собой в комнаты, на ходу развязывая шнурки, расстегивая крючки и пуговицы на её наряде. Их слишком, слишком много, но Алекс терпелив. Оказавшись в спальне Тарасов прикрывает за собой дверь, подталкивает Леру в середину комнаты.

— Справишься без моей помощи? — лукаво интересуется он, прислоняясь спиной к закрытой двери. Сам же у себя не удосужившись расстегнуть ни пуговицы. Позже. А пока…

Отредактировано Alex Tarasov (2021-10-20 12:16:30)

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Теперь всё по другому. Иначе. Не только ощущается, но и более чем очевидно. Его мысли и чувства претерпели столь разительные изменения, что теперь вряд ли, что-либо могло вернуть Алекса в то, прежнее состояние, когда он был таким, как все — живым, суетным и уязвимым. Что-то подсказывало — теперь многое ему подвластно, но одновременно с этим многое же сделалось недоступным.

Тем не менее, и пусть сие звучало так избито, Алекса спасала любовь. Та самая любовь, которая вернула его к жизни. Лерочка, которая все эти годы любила его, хотя и отчаянно скрывала. Лерочка, которая ради него не побоялась пойти против сестры, разорвать с женихом и даже связаться с тьмой.

Она стала смелее, не искушеннее — пока ещё рано, но определённо смелее. И Алекс, с его обретенной новой чувствительностью, наслаждался каждым её движением, каждым жестом, поцелуем… Всем тем, что Лерочка дарила ему с такой страстью. Он купался в них, как в огне, забывался, и тогда становился чуточку грубее, чем хотел. Но им это не мешало. Уже ничего не мешало.

— Ах тебе мало, да? — смеётся Тарасов, когда Белова-младшая, покидает их ложе. Она оборачивается к нему — вся в белом, волосы золотятся в жёлтом свечном свете. Тарасов никого так не любил, как её — и это совершенно точно. Он то знает. Когда умираешь, то всегда точно знаешь о том, чего не был в твоей жизни. Так вот любви в его жизни точно не было. После смерти всё стало иначе. Так может быть лучше уж ему быть мёртвым?

***

Ему снится тяжкий, но быстрый сон. Просыпается он от него почти в одну минуту — тот слишком быстро отпускает Тарасова из своих лап. Открыв глаза Алекс обнаруживает, что он лежит в объятиях Лерочки, которая, впрочем, встревоженно вскинулась, чутко прислушиваясь к шагам за дверью. Марго, открыв дверь, смотрит на них со всей злостью.

— Твоим? — отзывается Тарасов, сжимая ладошку Лерочки в своей холодной руке, — Ты по моему всё сделала для того, чтобы я не был твоим.

— Да ладно? — Марго злобно скосила глаза на сестру, но обращалась к Тарасову, — Считаешь, что я всё должна терпеть от тебя?

— О, конечно же нет.

Алекс злобно скалится обнимая Леру за плечи.

— Убирайтесь. Видеть вас не могу обоих.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

— Это будет зависеть от твоего искусства. Но я уверен, что старик потеряет голову.

Господин Розановский жил скромно, но изысканно. Позволяло и образование, и происхождение. Господин Розановский был из польской аристократической фамилии, а значит, как и многие поляки, не удовлетворён тем, что Российская империя творила с его родиной. И потому пан Розановский заделался революционером  — это было самим собой разумеющимся. В означенных кругах он успел приобрести кое-какую известность и даже уважение. Впрочем, некоторые, видели в нём не только борца с режимом, но и забавного оригинала, который верит в то, что духи не только существуют, но и активно вмешиваются в жизнь смертных. Медиумы, спириты, сторонники госпожи Блаватской, месмеристы — в его доме побывали многие. Кому-то удавалось произвести впечатление на капризного поляка, кому-то нет, но факт оставался фактом — он был всё ещё в поиске. Всё ещё ждал того момента, когда некий человек удивит его. Подведёт его к той черте, которая отделяла мир живых от мира умерших.

Алекс знал к кому ехать. Он всегда считал изыскания Розановского сущим бредом, однако теперь несколько пересмотрел своё мнение. Разумеется, раскрывать все карты перед поляком Тарасов не собирался  — как-нибудь обойдётся без того факта, что теперь его собрат по революции — живой труп. Алекс и Лере сказал об этом, когда они поднимались вверх по лестнице. Не стоит слишком откровенничать Розановским. Достаточно ему знать только то, что они захотят показать сами.

Поляк встретил их с радушной улыбкой. Невысокого роста, худощавый, подвижный, он подскочил к Беловой, едва только Алекс и Лера вошли в гостиную, поцеловал ей руку, завёл разговор по проклятой питерской погоде. Говорил он с акцентом, смешно шепелявя, и вёл себя даже слишком просто для хозяина.

— А у нас к вам дело,  — начал Алекс, когда все они расположились в креслах.

— Я весь во внимании!  — Розановский достал из кармана жилета лорнет и принялся разглядывать через него Белову. Верх неприличия, но что взять с поляка?

— Госпожа Белова очень талантлива. И желает вашей протекции.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Розановский был в восторге. Не сказать, что он верил в то, что девушка его чем-то удивит, однако ему как никому было известно, что силы — иной раз безграничные, скрываются за слабыми и нежными фигурами. Дети и женщины — прекрасные проводники. С ними духи разговаривают охотнее всего. И потому ничто из того, что делала мадемуазель Белова его не смущало. Лишь вызывало живой интерес.

Тарасов же, наоборот, был исполнен скепсиса. Будучи мертвым он, тем не менее, не до конца уверовал в загробный мир — таков парадокс сознания. Он знал на что способна Лера, но, тем не менее, не верил в то, что на её зов явятся демоны или же духи. Почему? Смешно, но потому, что хотел почувствовать себя живым. В той, прошлой жизни, Тарасов вряд ли бы поверил во что-то подобное, а значит и этот Алекс не будет. Никак нет.

Но действительность оказалась куда изощренней любых фантазий. Она ставила перед фактом существования потусторонних сил столь явственно, что любые сомнения тут же рассеивались, как дым. Тарасов видел. Тени в зеркалах, слышал приглушенный шепот. Когда Белова, поддавшись вперёд, обратила свой взор в пустоту — Алекс не увидел ничего страшного. Великое ничто. Но это ничто гулко отзывалась в его сознании похоронным набатом. Внезапно он почувствовал боль. Столь сильную, что тело его свела судорога. И только потом услышал голос — тот звал его из темноты. Знакомый голос. Голос Лебедева, который то отдалялся, то приближался вновь. Алекс пока не разбирал слов, зато чувствовал их — каждое резало его словно ножом. Дрожь пробрала всё нутро Тарасова. Он дёрнулся назад, слепо глядя на Белову и закричал.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Боль пронзила Тарасова с ног до головы. Его охватило стойкое ощущение, словно чьи-то руки — горячие, почти огненные, пытаются разорвать его на части. Вторгнуться в его грудную клетку, сжать голову в пылающих тисках. Он слышал голоса или, вернее было бы сказать — голос. Знакомый, до боли знакомый голос, который звал его, канючил на разные тона, смеялся и злословил. Алекс знал, что голос этот принадлежит Лебедеву. Да он и видел его — бледного, тревожного, он стоял прислонившись плечом к каминной полке, сложив руки на груди, и неотрывно смотрел на тот спектакль, что разворачивался перед ним. Забавлялся. Ведь для него — умершего, это было так смешно.

Что ты делаешь здесь? С этими кусками мяса? Ты, пожалуй, уже и не с ними должен быть. Хочешь усидеть на двух стульях, товарищ Тарасов? Да не выйдет. Трупы не могут ходить по земле.

Но он ходил, дышал, чувствовал. Значит слова Лебедева — завистливые и полные желчи, не стоили и ломаного гроша. Тем не менее, они тревожно смущали Алекса, который и сам думал о том же самом. Он боялся жизни после смерти. Не хотел бессмертия. Любовь к Лере причиняла ему боль столь сильную, что иногда он не мог этого терпеть. Поначалу он сам думал, что дело — в колдовстве, но часы миновали и Алекс всё больше и больше убеждался, что причина в другом — любовь есть жизнь. Любовь вернула его к жизни и он, никогда особенно не откликавшейся на подобное, внезапно получил возможность чувствовать столь глубоко, что это самого его шокировало.

Трупы не могут жить так, как живут те, кто ещё не отдал Богу душу. Ты обманываешь себя и других, Тарасов. Твое тело лишь фасад. Пшик. За ним нет ничего — да у тебя ни души, ни сердца не осталось.

Сжав зубы, Алекс злобно мотнул головой, разорвав, наконец, зрительный контакт с Лебедевым. Закрыл глаза, досчитал про себя до десяти. Когда он поднял веки, то обнаружил, что никакого Лебедева нет. Есть лишь взволнованный донельзя Розановский, и Лерочка, которая обрушила на Тарасова всё своё внимание. Он ведь не слышал её, пока блуждал в своих тёмных мыслях, пока тонул в боли. Не слышал, но ощущал.

— Я видел … Видел человека, — наконец выдавил Алекс, сжав руку Леры так, что, наверное, та ощутила боль, — Он стоял вон там. И говорил со мной не разжимая губ. Я его знаю. Вернее — знал. Он словно … Словно хотел занять моё место.

Ему было сложно говорить, сложно осознать то, что произошло. Тарасов вопросительно посмотрел на Белову, молчаливо побуждая её ответить на свой немой вопрос. От сознания того, что дух Лебедева мог вселиться в его тело, исторгнуть все те чувства, которые он питал к Лере, Алексу сделалось не по себе. Зато Розановский, казалось, ничего не заметил. Он был в неописуемом восторге. Не дожидаясь, пока Лера, придерживая Тарасова за руку, усадит того в кресло, поляк принялся описывать девушке грядущие перспективы. Упомянул сеансы, которые она могла бы вести для их кружка. Сеансы, которые помогли бы не только науке, но и революции.

— Вы только представьте себе масштаб! О вас будет говорить весь Петербург! Да что там — вся Европа.

На эти речи Алекс лишь хмыкнул.

— Не стоит оставлять тебя одну в такой компании. Я как-нибудь справлюсь, — шепнул он Беловой, а громче сказал другое: — Мы могли бы остановиться у вас на пару дней?

— О да! — Розановский просиял, — Располагайтесь товарищи мои!

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!

Он подошёл к зеркалу. Кончиками пальцев провёл по щекам вниз. Снова бледная кожа, лихорадочно блестящие глаза. Алекс уже начал привыкать к себе такому, но всё же чувствовал себя непривычно. Чужеродно. И гадкие слова Лебедева до сих пор звучали в его ушах. Тарасов прокручивал их у себя в голове вновь и вновь, пока, наконец, не понял, что ему невыносимо даже смотреть на себя в эту минуту, не говоря уж о том, чтобы продолжать множить воспоминания.

— Я не желаю, чтобы какие-то личности брали надо мной верх. Пусть даже так, — ответил он повернувшись к сидящей на кровати Лере, — Я не слабый и справлюсь.

В нём говорило упрямство. И гордость. Алекс действительно не мог допустить подобного. Не желал быть малодушным. Пусть даже дух Лебедева его изрядно напугал. Признаваться в этом Беловой Тарасов не собирался.

— Знаешь… Я, — Алекс сел рядом с Лерой, осторожно коснулся рукой её плеча, — Я бы сделал точно также на твоём месте. Не смог бы жить, если бы…

Он запнулся, умолк. Пару минут смотрел в пустоту не видя ничего перед собой. Его одолевали чувства названия которых он и не знал — понятия не имел и о половине, когда был жив. Теперь же вкусил их сполна. Повинуясь порыву, Тарасов обнял Белову, поцеловал ее в губы. Не требовательно — нежно.

— Погадай мне, — вдруг выдохнул он, словно окрыленный какой-то идеей, — Я тут кое-что задумал. Хочу знать — идти мне или нет.

Она ведь знает. Она всё всегда знает. Ведьма. Но ведь и он сам, если так задуматься — слуга тёмных сил.

Подпись автора

Бѣлый генералъ
Откланялся на вокзалъ
И я пригублю бокалъ
За Маркса и «Капиталъ»!
Ѣшь ананасы и рябчиковъ жуй
День твой послѣдній приходитъ, буржуй!